Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка" - Страница 35

«Моё тело умерло? А, быть может, это вовсе и не Маттео, а бес, ведущий меня прямиком в геенну? Что заставляет меня следовать за ним? Следовать, вероятно, в чертоги верной погибели… А быть может, всё это мне только чудится? Быть может, я утратил остатки рассудка в той битве? Быть может, даже победы никакой не было, и всё произошедшее — лишь плод моего разыгравшегося воображения?»

— Скорее, скорее! — всё приговаривал Маттео и мчался в сторону холма, дробно стуча башмаками по спечённой земле. Судя по звонкому бряцанью, они были не кожаные и даже не деревянные, но металлические.

Жеан уже порядочно запыхался, когда они достигли холма, и Маттео начал торопливо карабкаться по его покатой поверхности.

— Зачем нам туда, Маттео?

Еврейский выкрест не отвечал и всё продолжал подбадривать Жеана, чтобы тот шевелился быстрее. А ветер, казалось, становился мятежнее и горячее. В глазах юноши щипало от пыли, песок, осыпающийся под ногами Маттео, путался в густых волосах.

По прошествии нескольких минут они достигли вершины. Жеан замер в оцепенении, завидев ослепительные языки пламени, объявшие своей неугасимой пучиной весь окружающий простор. Сердце бешено заколотилось в груди Жеана, в глазах зарябило, и не то ужас, не то восторг пробрал его тело острым ознобом. Огненные языки взвивались к небесам, переливающимся мглистыми белыми полосами, треск искрящейся тверди резал уши, в нос, одурманивая, бил прогорклый смрад горящей растительности.

Пожар! Всепожирающий степной пожар!

Но где же Никея? Неужто даже прочные каменные стены не смогли сдержать его напора? Неужто она сгорела дотла, вместе с сарацинами и новоявленными византийцами?

И действительно, от величественной крепости не осталось и следа — лишь небольшое здание, с узкими башнями и круглым куполом, увенчанным не крестом и даже не полумесяцем, но шестиконечной звездой, возвышалось в сосредоточении бушующего пламени.

«А оно-то откуда там взялось?»

— Это дело рук наших братьев! — со странным озлоблением в голосе заявил Маттео. — Это всё они. Это их плоды. Взгляни на меня! Вот то, что я вынужден был носить столько лет!

Жеан снова взглянул на Маттео, заостряя внимание на его платье — словно сшивке сарацинского халата и прелатской сутаны. Лицо выкреста было мрачнее ночи, глаза лучились бешеными янтарными огнями, как если бы не отражали, но источали стремительно распространяющееся пламя. Маттео ухватился за капюшон и попытался стянуть с головы, но тот точно вцепился в скальп невидимыми челюстями. Плоть затрещала. Струйки крови забороздили лицо Маттео. Он завизжал от боли, и его визг, слившись с взвывшим порывом вихря, родил ужасную песнь, что мигом заставила Жеана похолодеть.

«Молю тебя! Хватит, хватит!» — сбивчиво завертелось у него в голове.

— Всё это сгорит! Сгорит! Сгорит, пав под натиском жестокой стали! — завопил Маттео, но вдруг голос его стал удивительно спокоен.

Он протянул к Жеану руки, дрожащие, мертвенно-жёлтые и необычайно костлявые. Жеан боязливо попятился, но вспомнил, что стоит на краю холма, и просто отстранился, ожидая, что с секунды на секунду Маттео вцепится ему в глотку. Лучше быть задушенным, чем сгореть заживо! Однако этого не произошло. Руки выкреста словно онемели, краснея, набухая и превращаясь в склизкие, кровоточащие щупальца, с сочным чваканьем сплетающиеся между собой. Жеан едва не вскрикнул, когда в уродливом гнезде возникла отсечённая голова с закатанными, но на удивление совершенно живыми, а оттого ещё более кошмарными глазами, в старомодной, необычайно крошечной митре, отливающей золотом в искрах пожара…

— А теперь ты усни, усни. Довольно с тебя, добрый католик, довольно с тебя, милый друг, — запел Маттео тоскливой панихидой.

Тут, словно по волшебству, веки Жеана сомкнулись. Он уже готов был провалиться в забытье, как вдруг резкий возглас заставил его возвратиться в действительность.

— Эй! Что ты там делаешь?!

Жеан вздрогнул и обернулся. У подножия холма стояла Кьяра и встревоженно смотрела на него.

— Я… ах… Кьяра!.. Это было так… — заикаясь, промямлил он не в силах отойти от потрясения, и окинул взглядом равнину. Всё было мирно. Отвоёванная крепость, как ни в чём не бывало, красовалась в её центре. Седые ковыли умиротворённо трепетали под веянием ласкового, беззвучного ветерка.

— Рискну предположить, что ты гулял во сне, — перебила его Кьяра. — Спускайся оттуда. Хочешь, я побуду у твоей постели в эту ночь, чтобы ты ненароком не натворил ничего нехорошего? Мне всё равно не спится.

— Правда? Б-буду признат-телен.

В эту минуту Жеану захотелось броситься на шею Кьяре, чтобы умиротворить душу в её объятиях, должно быть, суровых, но так ему теперь необходимых. Мысли в голове Жеана путались. Произошедшее находилось за гранями его понимания. Не то очередной кошмар, не то действительность, не то вещее видение… Он желал спросить, не видела ли девушка того беспощадного степного пожара и того объятого огнём скромного храма, что довелось увидеть ему, однако, решив, что она, и без того считавшая его нелепым, примет за умалишённого, вынужден был смолчать. Всякое слово далось бы Жеану с огромным трудом: язык заплетался, подобно думам.

Вернувшись в шатёр, Жеан поспешил зарыться в подстилки и, не отрывая взгляда от Кьяры, сидящей в ногах, вскоре уснул.

========== 4 часть “Анатолия”, глава IX “Маттео” ==========

Жеан проснулся от того, что кто-то настойчиво пихал его в бок.

— Пора просыпаться, ночной гуляка!

— Ян? — спросонья промямлил он, завидев перед собой знакомое некрасивое лицо, исполосованное свежими ранками.

— Я это… я. Кьяра спать ушла, если ты не возражаешь. И всё мне рассказала! Уж совсем ты спятил, монашек, с этими битвами! Не стоило из кельи на свет белый выходить — страшно впечатлителен! — насмешливо протараторил Ян.

— Да-да, конечно, — вяло поддакнул Жеан, пытаясь возродить в памяти всё, что произошло с ним этой ночью.

«Маттео… одинокий храм в огне… Странная одежда… Голова в митре…» — Мысли Жеана путались, до сих пор перед глазами его, как в живую, простиралась охваченная пламенем поляна. Сон ли это? Видение ли? И был ли в этом пророческий смысл?

«Это дело рук наших братьев!»

Что хотел сказать еврейский выкрест? Что такого вопиющего сделали или же намереваются сделать в грядущем Христовы воины, что это в особой степени возмущало его? Сожгут вражеский храм? Но разве не ради этого, толкуя образами, было собрано воинское пилигримство?

«Звезда! — прорезала мозг Жеана острая, словно остриё ассасинского кинжала, мысль. — Точно! Если мне не изменяет память, купол того загадочного здания был увенчан звездой, а вовсе не полумесяцем…» Он вспомнил, как в дни обитания в монастыре брат Франческо рассказывал ему об иудеях, чьей символикой испокон веку считалась шестиконечная звезда. Так неужто и с ними, как с ромеями, крестоносцы развяжут бессмысленную вражду? Жеан испытывал глубочайшую неприязнь к иудейской вере, считая её диким пережитком, отрицающим пророческую миссию Христа, однако дети Сиона едва ли угрожали христианам теперь, в буйстве непримиримого противостояния христиан и магометан.

А быть может, не стоит понапрасну волноваться из-за очередного мутного кошмара? Быть может, последняя битва под стенами Никеи действительно настолько подкосила рассудок Жеана, что тот, в довершение ко всему, стал бессознательно передвигаться во сне? Или неугомонный Маттео получил особую Божью кару и остался на земле, обречённый на вечное скитание? Порабощённый одной навязчивой, невыполнимой идеей — отомстить иудеям? От неё не было избавления. Она преследовала Маттео наяву, всплывала в грёзах, заставляя испытывать невыразимое страдание и порождая стремление заразить собою прочих, словно водобоязнь у умирающего пса. Стальные башмаки резали его ступни. Халат душил, грыз грешную плоть. Не умерщвлял, не калечил — лишь душил, грыз, стегал, рвал, отягощая душевное мытарство… Жеан невольно содрогнулся: пламенеющий котёл являлся не более чем словесным олицетворением ада для дремучих людских умов.