Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка" - Страница 34

— Братья-христиане! — выкрикнул кто-то, стоящий подле Жеана, на ломаном французском. — Я вижу хоругвь! Это наши знамёна! Татикий! Он всё-таки пришёл помочь нам!

========== 4 часть “Анатолия”, глава VIII “Победа. Причудливое видение” ==========

«Татикий! Он всё-таки пришёл помочь нам!»

Этот возглас, преисполненный пламенной надежды и бешеного ликования, эхом звучал в ушах Жеана, заставляя его сердце теплеть от любви к императору Алексиосу и Творцу, чья всесильная воля положила конец этой многонедельной битве. Те самые таинственные воины в солнечных одеждах оказались византийцами, посланными Алексиосом на подмогу крестоносцам. Несметные полчища моментально обратили в бегство измождённых сарацин.

Они сдались.

Никея была освобождена.

Вновь и вновь Жеан возрождал в памяти заветный миг, когда вражеские бойцы с мольбами и воплями ужаса разбегались по полю брани, когда весь город, всё магометанское население, оставшееся за стенами, било тревогу, выкрикивая по-арабски: «Подкрепление! Подкрепление!» Они покорились. Отныне весь город был в распоряжении братьев-христиан.

«Воистину чудо!» Всякий раз, когда Жеан вспоминал этот потрясающий и нежданный никем, за исключением самих византийцев, триумф, его распирало от восторга и гордости.

Но далеко не все боевые товарищи разделяли его беспросветную радость. За эту победу крестоносцам пришлось дорого заплатить. Заплатить Никеей, на взятие которой было потрачено так много сил, времени, средств и жизней. Теперь она принадлежала исключительно византийцам, что в особой степени возмущало Танкреда — человека гордого, злопамятного и алчного, но более до идеи, чем до богатства. Отнюдь не по безграничной душевной доброте Алексиос принял решение оказать крестоносцам союзническую помощь. Он жаждал возвратить неприступную крепость — важный развитый город, некогда принадлежавший ромеям, в противном же случае Христовы воины были бы обречены на сокрушительное поражение.

Но Жеан был крайне далёк от этих настроений. Для него было очевидно одно: Никея не должна принадлежать сарацинам ни при каких обстоятельствах, ибо это противоречит неотчуждаемой воле Господней, что предначертано было исполнить крестоносцам. И они исполнили её.

«Ведь мы правильно поступили, Пио?» — мысленно спросил Жеан у погибшего рыцаря. Лёгкая горечь закралась в его душу, опоённую шумной радостью победы.

— А ты что, монашек, вообще ничего из города не стащил? — вывел его раздумий резкий возглас Яна, донёсшийся со стороны. Жеан, точа меч о камень, развернулся и вопросительно кивнул.

— Ничего не взял из Никеи, спрашиваю? Там же столько всего замечательного осталось — глаза разбегаются! Вмиг разбогатеешь! И щит прикупишь, а то что в самом деле как монашка? И копьё… и пику рыцарскую, а ещё… наложниц ораву! Мне вот, правда, не хватило. Немерено знатных претендентов было, но в следующий раз непременно повезёт!

— Я беру лишь при необходимости, — раздражённо пробурчал в ответ Жеан. — А щит как-нибудь раздобуду.

— Эх. Наверное, ты прав. Всё-таки это не главное. Главное, что мы победили!

Выходит, Ян наконец понял, ради чего они сражаются!

— Ну… главное, что эти ублюдки вкусили свою долю! — кровожадно ухмыльнулся Ян, разом разубедив Жеана в своём духовном становлении: парнишка был неисправим. — И их жёны… грязные шлюхи в вуалях! И их тщедушные, жалкие детёныши-вырожденцы!

— Ян! Мы убиваем не ради развлечения! Более того, не имеем ни малейшего права подымать меча на слабого иноверца! Ты и впрямь убил женщину? Или, быть может, ребёнка?

— Да тьфу на тебя! Надоел! Никогда не даёшь спокойно повеселиться! Иди лучше к Кьяре! И ублажай её своими душеспасительными чтениями! Вот увидишь, ей понравится. Не возляжет с тобой, так постонет!

— Пошлый болван! — осадил Яна Жеан.

— Не возбуждайся, — боязливо втянув голову в хлипкие плечики, но по-прежнему паясничая, фыркнул тот. — А сама-то Кьяра знает?

— Что знает?

— Что ты её это… к ней… — Ян умолк, в попытке подобрать подходящее выражение. — Что, в общем… как бы это помягче сказать? Ты настолько ею увлёкся, что любой каприз готов стерпеть? А то я скажу. Сомневаюсь, правда, что она обрадуется. Шестнадцать лет девке… но дитя дитятей, совершенно не заинтересованное в мужчине! Всё в каком-то далёком мирке витает… а лучшие годы идут. Будь проклят недуг, скосивший её жениха! Не будь ей братом, сам бы эту рыжую бестию на попечение взял, хочет она того или нет! Нет-нет, ты не подумай, страсти я к ней не питаю, мне вообще более объёмные женщины по душе, а у неё фигура — не фигура… как у куницы неоткормленной! Куда такое годится? Но, понимаешь, жалко её! Одна останется, а то и вовсе кончит век на сарацинском одре в окружении таких же несчастных. Что им стоит? Вдарят по башке щитом да под шумок битвы и выкрадут! А в гарем не угодит, так будет своей плотью торговать! Ей-Богу, лучше б торговала, пока мы были в Сан-Джермано, — жили бы припеваючи, и было бы на что хорошим снаряжением обзавестись!

— Я не знаю, — честно признался Жеан. — Я дорожу Кьярой и лишь с ней могу ощутить родственную душевную близость, но чтобы называть это любовью…

— Что ты лепечешь, монашек, в самом деле?! Красивые слова, не более! Я спрашиваю, хочешь ты её?

— Чего?!

— Не чего, а нечем! — невозмутимо усмехнулся Ян и ушёл, оставив обескураженного Жеана наедине с отвратительными мыслями.

Нельзя сказать, что Жеан не допускал этого в своём отношении ни при каких обстоятельствах, более того, мысли о плотской близости периодически посещали его в стенах монастыря, хотя он изо всех сил старался бороться с ними. Но Кьяра… такая невинная, такая чистая… она обязана была отдать себя единственно служению Господу! В глазах Жеана Кьяра являлась чем-то неземным, чем-то особенно таинственным и неприкосновенным, точно неприступная крепость, какой не годилась в подмётки даже злосчастная Никея. Жеан не просто не мог, а страшился вообразить её обнажённой в объятиях мужчины. Страшился не Божьей кары, но сам не ведал чего не то в Кьяре, не то в собственном существе.

«Я не позволю тебе недооценить её, Ян! — твёрдо сказал себе Жеан. — И разделаюсь со всяким, кто посмеет посягнуть на её честь! Удел этой девы — кольчуга, меч и Божье Имя на устах… и ничего. Ничего более.

Никто не посмеет ей воспрепятствовать!» — Жеан почувствовал почти варварское, несвойственное ему неистовство.

***

Звонкий шёпот, раздавшийся над ушами Жеана, заставил его пробудиться. Колкий холодок пробежал по телу юноши, когда тот, с трудом продрав глаза, завидел перед собой невысокую фигуру мужчины, облачённую в чёрно-белые мешковатые одеяния, что в молочном свете луны делали его почти воздушным. Лицо новоприбывшего было сокрыто широким капюшоном, отороченным множеством шнурков. На мгновение Жеану даже почудилось, будто это сам Всевышний спустился с небес, дабы отозвать его душу в небесную обитель, но, едва мужчина откинул голову назад, он смог уловить знакомое в его облике. Те же длинные смоляные локоны, те же лукаво прищуренные глаза и громадный крючковатый нос, отчётливо выделяющийся на болезненно-тощем лице…

Несомненно, перед ним стоял Маттео.

Маттео! Живой и здоровый Маттео!

Маттео без воинского облачения!

— Ты?! — отчаянно и дико воскликнул Жеан, не помня себя от изумления, но внезапно сердце в его груди ёкнуло.

Выходит, он и в самом деле мёртв?

Жеан перевёл взгляд на соседей по шатру, по-прежнему мирно сопящих в своих постелях, что заставило перепугаться ещё сильнее. Они не услышали его криков.

— Пойдём, — невозмутимо сказал покойный крестоносец-еврей и бегом бросился к выходу из шатра. Как заговорённый, Жеан последовал за ним.

Лавируя между шатрами, костлявыми силуэтами коней, Маттео всё бежал и бежал, попутно подбадривая Жеана, чей разум был отягощён самыми устрашающими мыслями. Жаркий ветер, свистящий над спящим лагерем и несущий в лицо тучи песка, лишь усиливал его тревожное предчувствие.