Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка" - Страница 31

Низкорослый военачальник подал сигнал своим бойцам спускаться с холма. Посеребрённая кольчуга и щит с изображением зелёного, под цвет халата, полумесяца тревожно блеснули в свете луны. Зацокали копыта. В небо устремились копья с шёлковыми вымпелами, и Жеан решил, словно по песчаным валунам следует целая орда, но, спустя несколько минут, с облегчением понял: сарацин было гораздо меньше, чем днём, ведь военачальник не рассчитывал, что к норманнам присоединятся греки и германцы. Поравнявшись с Танкредом, он произнёс:

— Кафиры… Неужели вы думаете, что это получится так просто?

Он владел французским ничуть не лучше, чем шпион, пойманный на окраине лагеря, что придавало его речи неуместный смехотворный оттенок.

— Вы отдадите нам Никею, и мы уйдём с миром, — холодно произнёс Танкред, имевший славу хорошего дипломата и знавший множество языков, а оттого всегда говоривший за Боэмунда. — Не тронем ни вас, ни ваших женщин, ни ваших отпрысков. Заклинаю тебя милостивым Господом, всеми его ангелами и святыми, достопочтимый брат, так будет лучше для обеих сторон.

Жеан невольно поразился величавой суровости и выдержанности его речи. Окажись он на месте молодого графа, наверняка выдал бы что-то совершенно невнятное и невразумительное, а то и вовсе не нашёлся с ответом.

— Кафиры… побойтесь Божьего гнева! Вот грянет светел Кылыч-Арслан, как кончит вражду с атабеком Кербогой, так вам, шакалам, не останется ни пощады, ни жалости, — дребезжащим голосом процедил военачальник и после недолгой паузы протяжно взвыл: — АЛЛАХ АКБАР!

«Аллах Акбар! Аллах Акбар!» — подхватили сарацины, пронизанный напряжением воздух всколыхнул душераздирающий рёв труб, и во мгновение ока всё вокруг: люди, кони, стрелы, знамёна — смешалось.

«Нам необходимо очень постараться! Мы много потеряли… наши бойцы ослабели от ран, но ведь и войска недруга заметно поредели! Убить, как можно больше… убить ради Мира, ради Цели! Ради всего, что для нас свято! — горячо выстукивало сердце Жеана. — Они убили Пио, и я убью их также!»

Теперь Жеан действовал куда увереннее, чем в прошлом бою. Он не озирался по сторонам, не прислушивался к звону стали, крикам и стонам товарищей, но пробивался вперёд, настолько яро и бойко, насколько позволял нахлынувший боевой пыл. Пробивался, попутно стараясь отринуть всякую тягостную мысль, что могла обременить его разгорячённый разум и помешать влиться в битву, как в свою родную стихию. Хотя в последнем не было надобности. Жеан не помышлял о том, что может убивать чьих-то детей, чьих-то мужей, отныне все сарацины были бездушными врагами — единственно врагами, лишившими его радости и вкуса жизни. Убивая Пио, они не думали, что станет чувствовать Жеан, что станут чувствовать ближние, друзья несчастного рыцаря — они действовали, руководствуясь лишь одним чувством — чувством долга перед Всевышним, и это послужило для него добрым уроком. Едва Жеану стоило вспомнить Пио, как им овладела неукротимая жажда мщения. Он хотел отомстить за всё: за погибшего сеньора, за павших товарищей, чьи изувеченные и расчленённые тела до сих пор, как вживую, представали перед его взором, за поражение. Гнусное, унизительное поражение. Поражение, которого они не должны были потерпеть!

Если он хочет победить, то должен отринуть все чувства, способные притупить чувство долга. Смерть Пио не была напрасна — она также призвана стать для Жеана напутствием. Напутствием и толчком к великим свершениям.

Вот крепкий светловолосый пехотинец с непокрытой головой и копьём в руках, издав воинственный клич, атаковал Жеана, но тот, произведя выпад, пресёк его удар. Этого было достаточно, чтобы заставить неопытного бойца пуститься в бегство.

«Трус!» — с презрением подумал Жеан и хотел было помчаться за ним, но, решив, что это не принесёт крестоносцам преимущества и он лишь потратит драгоценное время, погнал Лилию в сердце кровавой резни.

— Кьяра! — вскричал Жеан, завидев, как молодая воительница, едва управляясь с конём, яростно отбивает атаки сильного, хотя и неповоротливого коренастого сарацина.

Нарамник Кьяры был сплошь измазан грязью, не обсохшей после вчерашнего вечернего ливня, а на боку зияла огромная кровоточащая рана, что заставило Жеана обеспокоиться за жизнь девушки. Не раздумывая, он нанёс удар. Сарацин пал замертво, сражённый в спину. Прочная кольчуга раскололась, а вслед за ней раскроилась и кожа, обнажив позвоночник. Жеан чуть сдержался, чтобы не скривиться от омерзения, Кьяра же с холодным любопытством окинула взором окровавленное тело врага, словно пытаясь понять, что произошло, после чего взглянула на Жеана с едва скрываемой благодарностью и отчеканила для пущей убедительности:

— Я и без тебя прекрасно справлялась!

— Ты ранена. Отправляйся к Луизе.

— Всего-навсего царапина! — отмахнулась Кьяра и, кривя губы от боли, с усилием выпрямилась.

«Господи, дай нам сил!» — мысленно взывал Жеан к небесному воинству, разя на своём пути всё, что только напоминало ему о магометанской вере, от самих магометан до стягов, яркими волнами реющих по ветру.

«Аллах Акбар!» — раздался со стороны протяжный возглас, и длинная сабля молнией промелькнула перед глазами Жеана. Тело его налилось жуткой болью. Потеряв равновесие, он выпал из седла и, еле живой от ужаса, завидел перед собой крупного сарацина, с густой чёрной бородой и рваным шрамом, искажавшим злобное лицо. Весь он, бежевый, заросший, зверски безобразный, производил впечатление хищного оборотня…

Сарацин! Тот самый сарацин, убивший Пио!

Вот они и встретились! Вот он и доигрался, несчастный заложник жажды возмездья!

Жеан завопил от страха и негодования, когда заклятый враг, оставшийся без коня, но не утративший свирепости, бросился к нему с обнажённой саблей. Ненавистной саблей, что омыла кровь его друга и сеньора.

Но нанести удара не успел — горестные вопли тысяч сарацин охватили поляну. Глаза недруга сверкнули бешенством в развеивающемся сумраке раннего утра, и, напрочь позабыв о Жеане, он ринулся в гущу стихающей бойни.

«Враг низвергнут! ВРАГ НИЗВЕРГНУТ!» — в то же мгновение победоносные крики на французском языке донеслись до ушей Жеана, что по-прежнему извивался от боли, поднимая над собой тучи песка. Сарацин нанёс удар в грудь, и теперь ему казалось, будто лёгкие разрываются на тысячи мельчайших жилок. Однако Жеану повезло: будь это на самом деле так, врагу не пришлось бы второй раз замахиваться саблей.

«Враг низвергнут? Низвергнут? Но что это значит? Мы победили?!» — с бешено колотящимся сердцем задался риторическим вопросом Жеан и с трудом повернул голову в сторону, откуда слышались крики.

Несколько крестоносцев возвышалось в центре столпотворения, вздёрнув вверх мечи, на которых безжизненно болталось чьё-то обмякшее тело, облачённое в роскошное военное платье. Кровь убитого ручьями стекала по гладким поверхностям боевых мечей, пронзающих его насквозь, а вывороченные внутренности были беспорядочно раскиданы по раскроенному животу.

«Военачальник!» — уловив знакомое в мёртвом теле, отныне мало напоминавшем человеческое, понял Жеан.

— Собаке — собачья смерть! — выкрикнул кто-то из толпы.

Сарацины, не унимая горестных возгласов, кинулись наутёк в сторону стен Никеи.

«Отступают? Но…»

Ликующие вопли крестоносцев прорвали на миг воцарившуюся тишину окружающего простора.

«Победа?!»

Неудержимая радость нахлынула на Жеана, пустив в пляс и без того неистово бьющееся сердце. Боль будто испарилась, и, словно окрылённый (а быть может, так оно и было), он вскочил с земли и помчался в гущу толпы, наперебой товарищам выкрикивая «Deus lo vult!»

Утро окончательно вступило в свои права. Солнце громадным огненным диском пылало на бескрайнем небосводе, а заливистые трели иволг и жаворонков ласкали слух Жеана. Весь Божий мир, казалось, торжествовал победу вместе с крестоносцами. Весь Божий мир! Сквозь прилив религиозного восторга, Жеан поднял глаза кверху в попытке взмолиться, но не смог произнести ни слова.