Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка" - Страница 32

Победа!

«Не сон. Не видение. Действительность! Точно — действительность!»

— Я же говорила, что первый бой не станет для нас последним! Недруг сокрушён и унижен! Очень скоро Никея сама обрушится нам в ладони, подобно сочному, вызревшему плоду! — воскликнула Кьяра, тем самым приведя Жеана в чувство.

Лицо воительницы сияло восхищением, и как только Жеан встретился с ней взглядом, в груди его как-то приятно и одновременно болезненно затрепетало от умиления.

— Ты был прав, Пио Сполетский. Господь не оставил нас, — бесшумно пролепетали наконец губы Жеана. — Господь не оставил нас.

Чудовищная слабость по-прежнему сводила мышцы, а свежие раны полыхали огнём, однако теперь это казалось чем-то отдалённым и эфемерным. И никоим образом не могло воспрепятствовать его возвышенному душевному празднеству.

Они выстояли.

========== 4 часть “Анатолия”, глава VI “Рожер. Первая искра” ==========

Жеан сидел в шатре, изнывая от боли, сковывающей его грудь. Уже третью неделю он носил перевязку, но боль всё не отступала, мешая спать по ночам, вызывая лихорадку и отвлекая от сокровенных мыслей. Лишь сегодня она слегка смирилась, и жара Жеан не чувствовал, хотя говорить о полном исцелении всё равно было рано. Крылатая радость победы утихла, уступив место сдержанному внутреннему ликованию. Он спустился на землю, а после дала о себе знать и страшная кровоточащая рана, пролёгшая наискось от левого плеча до верхней части живота. Если бы не кольчуга, это увечье стало бы для Жеана последним.

«Быть может, следовало остаться в монастыре?» — то и дело спрашивал себя Жеан и, не в силах ответить на этот вопрос, снова погружался в раздумья о своём ранении, проникаясь ненавистью к безымянному сарацину, что успел уже принести столько несчастий в его жизнь.

«Стоит проведать Кьяру!» — внезапно мелькнуло в голове Жеана. Превозмогая боль, он поднялся с ложа и проковылял к выходу из шатра. Солнце жарило неимоверно, и юноша мысленно возблагодарил Всевышнего за то, что Он уберёг крестоносцев от вооружённого столкновения по крайней мере на сегодняшний день.

Жеан застал воительницу на углу лагеря, где та частенько коротала свободные минутки, довольствуясь возможностью уединиться от бесцеремонных мужчин. Но сегодня она была не одна — крепкий молодой крестоносец стоял неподалёку (или, вернее, в непосредственной близости) от Кьяры, протянув руки к её стану в ожидании взаимности.

«Рожер?! С ней? Но…»

Жеан замер в оцепенении, спрятавшись за узким жёлтым шатром.

Сегодня Рожер выглядел как-то по-особому нарядно! Избавился от кольчуги, замаранного крестоносного нарамника, надел новые чёрные шоссы и насыщенно-красную тунику с затейливо вышитым изображением дуба. Это мгновенно вызвало у Жеана необъяснимое отторжение.

— Уйди, Рожер. Ты меня стесняешь, — с нескрываемым раздражением проворчала Кьяра. — Ведь братья, Эмануэль, Ян, могут увидеть нас вместе!

— Ну и что?! — горячо вскричал оруженосец. — Не пойми меня превратно, я действительно люблю тебя, и мною овладевает прежде всего чувство… духовное чувство. Непорочное чувство. Ни к чему лукавить, я бы не отказался от плотской близости с тобой, если бы ты сама заявила о своём желании. Но в этом нет такой уж острой нужды. Я просто жажду взаимности. Скажи, ради всего, что для нас свято, скажи, что я тебе небезразличен!

Сердце Жеана сжалось в комок, он хотел ахнуть, но не нашёл в себе сил даже вздохнуть. Ему нестерпимо захотелось выскочить из укрытия и встать на защиту Кьяры, однако, решив, что гордая девушка придёт в бешенство, с усилием продолжил наблюдать. В конце концов исход этого чистосердечного признания был очевиден. Кьяра определённо не была заинтересована Рожером и, более того, зачастую сторонилась его во время боевых занятий. Так неужели она давно заметила, что этот простодушный и легкомысленный, на первый взгляд, юноша питает к ней нечто большее, чем просто дружеская симпатия?!

«И ничего, ничего мне не сказала!» — с досадой подумал Жеан.

— Знаю я вашу непорочную любовь! — язвительно протянула Кьяра, тем самым выведя его из оцепенения, и пренебрежительно отстранилась. — Поймите наконец… вы, все! Я здесь не ради любви. Я преследую высокую цель наравне со всеми вами! А то, что я слабее, хрупче, изящнее… что заместо… кхм… что моя природа иная, нежели у мужчины, вовсе не обязывает меня служить вам на потребу, будучи всего-навсего жалким трофеем! Ничтожной пустышкой для удовлетворения ваших скотских потребностей! У меня тоже есть сердце, есть голова на плечах, есть мечта, есть мысли, есть…

— Нет, Кьяра. Прекрати! Это другое. Пойми же… и просто скажи, что я не внушаю тебе отвращения, что ты… что ты благосклонна ко мне! Сжалься! Только это. И ничего более. Ничего, иначе…

Голос Рожера срывался на каждом слове, словно тот норовил расплакаться навзрыд.

— Чтобы потом всю оставшуюся жизнь провести в окружении назойливых отпрысков, набивая тебе и без того разъевшееся брюхо?! Пренебречь Высокой Целью ради… ради какого-то мужчины?! Ради глупого семейного счастья, которое счастьем-то назвать нельзя?! Должна сказать, ты слишком высокого мнения о себе, Рожер. Да. Ты был рыцарем. А я лишь нищей крестьянской дочерью. Но понукать меня делать то, чего я не хочу, — не посмеешь! Ты был рыцарем, я была крестьянкой, пока мы не стали крестоносцами. Оба. Неужели ты не понимаешь?! Грамотный, а не понимаешь!

— Кьяра… милая…

Рожер вынул из-за пазухи соцветие жёлтой иксоры и протянул Кьяре. Но даже это не смягчило её.

— Хватит скулить! И так раны болят! — свирепо рявкнула воительница. Рожер боязливо попятился назад.

Кипящая злоба подступила к горлу Жеана. Он не имел ни малейшего понятия о её первопричине, но знал одно: Рожер был недостоин Кьяры, и приближаться к ней так близко, дарить цветы, словно та была не собою, а всего лишь придворной кокеткой, являлось сродни плевку на животворящий крест. У Кьяры был собственный путь в этой жизни, и пресекать его не был волен никто, за исключением всесильного Творца. Обладательница на редкость чистой души, невинного тела, безмерно храбрая, толковая, способная, движимая исключительно бескорыстными мотивами, исполненная какой-то особой, непостижимой тайны, сравнимой с тайной самой Единосущной Троицы… Да ни один знатный сеньор не стоил даже её мизинца!

Так думалось Жеану с каким-то особенным восторженным трепетом, пока сердце его разрывалось между желанием задать наглому оруженосцу добрую трёпку и желанием возвратиться в шатёр, попутно обдумывая произошедшее.

И в конце концов он решился на отчаянный шаг.

— Я видел тебя с Кьярой! — преградив Рожеру путь, выпалил Жеан.

— И? — с вызовом покосился на него тот и беспокойно ощупал подол нарамника.

— Ты больше не тронешь Кьяры, слышишь! Она — совершенно особенная девушка. Сам Господь избрал для неё этот путь… путь монахини… монахини войны! Мы не имеем права вмешиваться в её жизнь!

— Ты любишь её! — ахнул Рожер. — Люби. Но знай: я не отступлюсь. Я сделаю всё возможное и невозможное, чтобы стать достойным Кьяры, и ты не посмеешь мне воспрепятствовать. В противном же случае я заставлю тебя это сделать!

Глаза добряка Рожера, обычно кроткие и смирные, как у барашка, полыхнули неистовым бешенством, и сердце в груди Жеана ёкнуло. Неужели сегодня он обзавёлся ещё одним опасным врагом?

Но действительно ли Рожер сказал правду, и всё это время мифическое чувство, о котором ранее Жеан не имел ни малейшего представления, но лишь знал, как оно называется, постепенно закипало в нём? «Любовь к женщине? Разве я могу знать наверняка, что это, если в продолжение шестнадцати лет мне приходилось слышать лишь об одной любви — Божьей? Впрочем, к чему слышать, к чему знать? Нужно почувствовать… но почувствовать что?» Эта мысль умерла так же внезапно, как родилась, прерванная куда более желанной мыслью о Кьяре. Жеан представил, что было бы, не будь Кьяры вовсе, и что станет, не дай Бог, погибни она в битве, лишённая шлема, щита и хорошего меча. Ему сделалось невыносимо страшно и больно.