Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка" - Страница 24

— Я никогда не являлся монахом, мои связи с…

— Прикажешь именовать тебя рыцарем? — ухмыльнулся Эмихо, перебив его. — Только вот незадача: нельзя стать рыцарем, не побыв оруженосцем! Равно, впрочем, как и нельзя являться полноправным монахом, водя преступную дружбу с развратной подстилкой, чьё имя я, увы, избегаю произносить в обществе друзей своего благородного сеньора! Ах, напрасно я тебя перебил. С кем, говоришь, у тебя связи? С подстилкой или монахами?

На этих словах Эмихо прыснул со смеху. Другие крестоносцы — все, кроме невозмутимого Рона, — захохотали в унисон.

— Нельзя стать рыцарем, громя и опустошая мирные христианские города! Разоряя церкви! Обижая чужих женщин!.. — запричитал Жеан, но, едва взглянул на Рона, чей рот щерился в раздражённом оскале, а ноздри нервно вздымались, умолк.

— Ну всё, договорился! — яростно пропыхтел Эмихо и хотел вырваться из шатра. Рон остановил его, по-щегольски стянув белую, вышитую жемчугом перчатку и возложив на плечо свою холёную руку:

— Спокойно, брат. Это брошенное дитя само не ведает, что творит.

Подавив приступ бешенства, Жеан развернулся и пошёл прочь.

«Необходимо оповестить Его Сиятельство», — решил юноша.

Боэмунд и Танкред обязаны предотвратить свару, какой бы по своему размаху она ни была! Ведь если весть о разгроме ещё одного христианского поселения дойдёт до слуха правителя Византии, он направит на крестоносцев уже свои войска. Они потеряют слишком много и, подобно злополучным предшественникам, возглавляемым Пьером Пустынником, не достигнут Святой Земли. Впрочем, что-то подсказывало Жеану: даже в противном случае Константинополь не возрадуется прибытию ватаги неопрятных и необузданных иноверцев.

***

Студёный осенний ливень бурно хлестал по крышам домов, дворцов и храмов, слагающих Константинополь, а небо было серо и тоскливо, однако это нисколько не умаляло пленительного великолепия прославленной столицы — напротив, красоты её выступали ещё более картинно. Ранее Жеан не мог даже предположить, что этот город настолько громадный. Возможно, самый громадный из всех городов на Земле. Христовы воины продвигались по необозримым улицам Константинополя, густо запруженным людьми, настолько долго, что в конце концов юноша потерял счёт времени.

Но длительная дорога ничуть не утомила его. С трепетным очарованием он созерцал всякую достопримечательность, встречавшуюся крестоносцам на пути, то и дело перекидываясь парой слов с Кьярой и Яном, чья лошадь степенно шествовала вровень с его. Константинополь почти ничем не отличался от Фессалоник: те же исполинские зубчатые башни, огромные храмы и райские сады, те же шумные рынки с выставленными на продажу дорогими тканями, оружием и украшениями, то же разношёрстное население со множеством наёмников в иноземных одеждах. Однако в Константинополе всё это, казалось, приобрело куда больший размах.

Особенно впечатлил Жеана Собор Святой Софии из жёлтого кирпича, утопающий в зарослях сирени и вечнозелёной омелы. С его величественностью и красотой вряд ли могли соперничать даже самые пышные церкви италийских земель, вроде Латеранской Базилики. Множество высоких башен, пристроек, невиданных размеров купол, отливающий серебром, — до сего времени молодому крестоносцу не приходилось видеть настолько огромного храма, и, как только Жеан узрел эту весьма оправданную гордость Константинополя, сердце его на мгновение замерло, охваченное безумным восторгом. Он бы с удовольствием вошёл и внутрь, не будь католиком.

«Наверное, — предполагал Жеан, — потолки там расписаны множеством узорчатых фресок, стены и алтарь сделаны из чистого золота, а колонны — из яхонта и слоновой кости. Как православные только не слепнут от этой роскоши?»

Должно быть, православные не слепли не только от вида своих храмов, но и от безграничной любви к басилевсу. Что ни улица, то мраморная статуя какого-нибудь древнего правителя.

— Ты помнишь, что сегодня Его Сиятельство вознамерился пообщаться с местным правителем? — неожиданно спросила Кьяра Жеана.

— Как не помнить! — поразился Жеан, все мысли которого сводились к единственному — грядущей встрече двух величеств.

— Молитесь о том, чтоб эти двое не перегрызли друг другу глотки во время переговоров! — усмехнулся Ян и злобно оскалился. — Иначе все наши планы пойдут прахом! Отшвырнут нас греческие лисы обратно в Сицилию, да и дело с концом. И никаких тебе больше приключений…

«И тогда сарацины продолжат буйствовать на христианских землях!» — добавил про себя Жеан и содрогнулся, представив, как кровавый океан затопляет земли древнего города, смывая всё на своём пути, — даже Собор Святой Софии превращается в безжизненные руины и уходит на беспроглядное дно.

— Лисы — это Рон. Видел его эмблему? Прелесть, что за подбор! — злобно усмехнулась Кьяра. — Золотая лиса — стало быть, лиса жадная до золота! Эмануэль говорил, будто это связано с его прозвищем — Голдфокс. Его род очень древний и зародился в неком Уэссексе, во дни некого Семицарствия. Чудом выжил, когда нормандские завоеватели атаковали Англию!

— А ты ласка! Правда, где род наш зародился — одному Богу известно.

— Когда-нибудь непременно обзаведусь гербом с изображением ласки.

— А не жирно ли тебе будет, простолюдинка? До сих пор предаёшься бредовым мечтаньям о равенстве? Да и не в том дело… Главное сейчас — на византийцев не нарваться!

— Византия не сумеет одолеть Кылыча-Арслана без нашего вмешательства, — заметила Кьяра.

— Поди и скажи им это! — паясничая, развёл руками Ян. — После того, как шайка Рона разнесла Фессалоники, византийцы не видят в нас ничего, кроме угрозы! А уж правитель здешний… чего от него не стоит ждать — так это блага! Небось похуже германских варваров будет, с которыми мы скоро встретимся! Говорят, их военачальника от медведя не отличить, так и ревел бы в своей берлоге!.. Что касается местного, то от одного его вида голова кругом пойдёт! Все греки — павлины, а он самый главный, самый аляповатый павлин. И где, кстати, его лачуга? Я жутко выдохся… и Жилду загнал! Хочу пить и жрать — больше ничего!

— Остынь, юнец. Или хотя бы говори потише, если жизнь тебе дорога, — деловито промолвил Эмануэль Беневентский из соседнего отряда. — Видишь тот холм? Именно туда мы держим путь.

Жеан обратил взор на невысокий холм. Длинная белокаменная стена, сливаясь с обителью Его Высочества и множеством укреплений, окольцовывала дворец. Солнечный луч, выступивший из-за туч, позволил Жеану узреть его во всей красе. Колонны блистали узорчатыми медными капителями. Арки — серебряной клеткой. Резные балкончики были изготовлены из чёрного дерева, а куполообразные крыши со шпилями в форме орлов мерцали изумрудом. У створчатых, с уложенными золотым бисером хризмами дверей высились огромные статуи ангелов, пугающие скорее не размером, но живой, изумительной изящностью. Их хламиды струились, словно пошитые из настоящего шёлка… Не менее изящна была и мозаика, переливающаяся над стеклянными окнами. Она изображала библейские сцены, лики святых, а также светские узоры: розы, голубей, охотничьих леопардов. Обширный сад, окружавший дворец, утопал в зарослях винограда, лайма, причудливого оранжевого яблока — они ещё не сбросили листву, более того, продолжали плодоносить, наполняя мокрый воздух ароматами забродивших фруктов. «Воистину впечатляет даже на таком расстоянии!» — мелькнуло в голове юноши. До этой минуты ему было трудно представить нечто более громадное, чем владения Боэмунда. И даже теперь это пребывало где-то за гранями воображения — точно диковинная грёза… Как, впрочем, и всё, что он видел, от золотых слонов, красующихся над главными воротами до только что исчезнувшим за спиной памятником Константиносу Великому.

Жеан дрогнул. Не хватало только, чтобы ещё одно кровавое знамение поколебало его краткий ночной покой…

— Ты в порядке? — озабоченно покосился на Жеана Эмануэль.

— Волнуюсь, — выдохнул он.

— Тебе не придётся общаться с Его Высочеством, отрок. Эта миссия возляжет на плечи исключительно Боэмунду и его приближённым. Остальные на время переговоров рассеются по близлежащим селениям и будут ожидать приказа о выступлении в поход.