Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка" - Страница 25

Жеан подавил тяжёлый вздох и, как только Эмануэль растворился в мешанине из бело-красных туник, чуть слышно спросил у Кьяры:

— Скажи мне, это точно не сон?

— Ох и чудной ты! — живо выпалила она, оставив в глубине души Жеана тревожный осадок.

Однако он понимал, что отныне не время понапрасну печалиться. Ведь впереди Христово воинство ожидало нечто поистине чудовищное и разрушительное. Три месяца, проведённые Жеаном в походе, явились лишь преддверием к настоящему аду на земле: кто знает? Быть может, это будет действительно ад, с алыми песками, пламенеющим от зноя небом, кровавыми реками и множеством кошмарных существ, кишащих меж камнями и не нуждающихся ни в пище, ни в воде?.. Крестоносцы уже почти стояли на пороге магометанского мира, где в грядущем ничто и никто, за исключением Божьего Промысла, не будет сопутствовать им, а потому никогда ещё византийские земли не казались вчерашнему послушнику столь гостеприимными и дружественными.

Кто они — сарацины, спрашивал себя Жеан в этот момент? Уж не бесы ли, как предполагали, вопреки словам знатных ветеранов о том, что сарацины — лишь одичалый, извращённый ересью народ, многие дремучие умы? О сущности магометан спорили длительно и основательно, но все сходились в единственном: их учение — образчик греха и порока. Они являлись кровожадными фанатиками, не верили в Божью любовь, не признавали святых, допускали убийства невинных и сношения с несметным числом женщин. Жеан верил в это, осознавая, однако: некоторые его собратья походили на сарацин и даже превосходили их в злодействе, ибо ни один несознательный проступок в соответствии с ложной заповедью не мог затмить умышленного лицемерия.

Комментарий к 3 часть “Византия”, глава VI “Тернии. Константинополь”

Вот-с в принципе и новая главка, написанная уже после перезалива.

(Не нашла я информации про купола Собора Святой Софии в то время. Если сделала ошибку в описании — публичная бета и отзывы к вашим услугам. Но не будьте голословны, прикрепите какой-нибудь пруф).

========== 4 часть “Анатолия”, глава I “Готфрид Бульонский. Предчувствие” ==========

На побережье Анатолии было ещё суше, чем в Византии, и Жеан подумал, что в летний день оно действительно напоминает адский чертог. Уродливые песчаные холмы высились над проливом Босфор. Они были совершенно лишены деревьев, только поредевшие заросли кустарника и травы: можжевельника, олеандра, колючих вьюнов — волновались под мерным дыханием тёплого ветра. Меж серых валунов шныряли змеи и жирные разноцветные ящерицы. Казалось, им было всё равно, наступил июль или середина октября. Единственным свидетельством человеческого бытия были останки греческой крепости, зловеще брезжущие в свете луны неразрушенными мраморными колоннами, да пришлое германское войско — будущие союзники норманнов.

Крепкая мужская фигура вырисовалась на однообразном фоне из грязно-белых туник, украшенных яркими крестами. Мужчина не был столь высок и неотразимо прекрасен, как Боэмунд, однако его богатырское сложение, определённо, не могло оставить равнодушным ни врага, ни друга, ни женщину. Лёгкая жёлтая туника окаймляла закованное в кольчугу тело, позади волочился синий плащ, отделанный по краю бобровым мехом. Лобастая голова крестоносца была защищена золотым шлемом, а глаза пылали неукротимым янтарным огнём.

«Готфрид! Кто как, а я бы не решился с ним драться! — подумал Жеан и тут же вспомнил, какую цель он, наравне с прочими крестоносцами, здесь преследует. — Правильно ли я поступил, не продолжив путь с войсками Боэмунда?»

Месяц назад христианское воинство, объединённое под предводительством двух знатных сеньоров, распалось. Танкред, питавший особую неприязнь к Алексиосу (так, по словам Эмануэля, звали византийского императора на ромейский манер), отказался принять его присягу и, собрав добровольцев, покинул Константинополь: делить с византийцами отвоёванные территории не входило в его намерения. Этот поступок помог Жеану усвоить ещё один горький урок: Танкреду, равно, как и Боэмунду, отнюдь не были чужды корысть и расчётливость. Его Сиятельство, если верить слухам, всколыхнувшим крестоносное общество после переговоров, едва не кинулся лобызать ноги Алек­си­осу по восточному обыкновению, когда тот отдал приказ озолотить Боэмунда за помощь в борьбе с магометанами, и разом позабыл, как пятнадцать лет назад разорил Авлон и взял в осаду Диррахий, как беспощадно истреблял греков при Арте.

В сущности, Жеану было всё равно, с кем продолжать дальнейшее странствие, ибо цель для всех стала едина. Однако Готфрид, приведший свои бесчисленные отряды из далёких германских пределов, внушал ему куда большее доверие, нежели Алексиос и его хитрые, своенравные последователи. Ян, Кьяра, Рожер и, что решительно удручало, Рон придерживались того же мнения. «Берегитесь германцев, — предостерегал он Отряд Золотой Лисы. — Эти изуверы — вчерашние язычники. Они непроходимо тупы, совершенно бесхитростны, незнакомы с понятиями чести и достоинства, однако поставили на колени могущественную Римскую державу. Ведите себя пристойно. Иначе изорвут в клочья — не погнушаются. Но всяко лучше греческого сброда, вы не находите?»

И бойцы Рона поддерживали его слова утвердительными выкриками.

— Моё почтение, братья-христиане, — учтиво пробасил Готфрид на ломаном французском, стягивая рукавицу и пожимая руку Танкреду. — Откуда вы?

— Меня зовут Танкред Де Готвиль, — кратко кивнул граф. — Мы здесь с теми же намерениями, что и вы, однако мои войска слишком малочисленны, чтобы совладать с неприятелем. Предлагаю объединиться!

По рядам солдат Готфрида прокатился оживлённый гвалт. Не обращая внимания на эти волнения, германский герцог торжественно изрёк:

— Это кровавое паломничество — не что иное, как паломничество примирения! Сам Всевышний обязывает нас сплотиться воедино, позабыв былые раздоры во имя исполнения данной Им миссии, — Он обвёл рукой новоприбывших. — Добро пожаловать в наши ряды, братья-христиане!

Многоголосное «Deus lo vult» прорезало вечерний полумрак. Новый союз был заключён.

«А ведь отсюда рукой подать до Никеи», — напомнил себе Жеан, помогая Пио расставлять шатёр на ночлег, и от внезапного волнительного порыва у него перехватило дыхание.

— Что с тобой? — обеспокоенно спросил Пио. — Ты весь побледнел. Переутомился? Быть может, тебе стоит прилечь?

— Я напуган, — чистосердечно признался Жеан. — Мы на землях врага, да и в целом это побережье какое-то… жуткое!

— Я рад, — чуть слышно промолвил Пио, обращая взор на облако, неторопливо плывущее по сумрачному небу и постепенно заслоняющее скошенный, громадный серп убывающего месяца.

— Чего?! — осёкся Жеан.

— Я рад, что ты избрал именно этот путь, Жеан. Верь мне… ни с чем иным ты бы не справился лучше. Твоя редкая одарённость однажды приведёт тебя к великим свершениям. И не обращай внимания на насмешки, ибо ни единый знатный феодал не стоит даже кончика твоего мизинца.

— О, полно… Ведь это только благодаря тебе.

Но Пио пропустил слова Жеана мимо ушей и, не отрывая глаз от лилового марева неба, продолжил:

— Никогда не жалей о своём выборе, слышишь! Ты чист душой, и потому тебе придётся тяжко. Возможно, тяжелей всех нас, вместе взятых. Тёмные силы будут искушать тебя, множество невзгод выпадет на твою долю, но ты не поддашься, не ожесточишься — ты выстоишь, ибо ты сильнее, твоя сила — твоё благородство… верь мне, парень. Ты способен, толков… ты почти единственный, кто преследует на этих землях бескорыстные цели. И когда-нибудь это непременно воздастся тебе. Тебе и твоим боевым товарищам. Нам придётся многое потерять. Тебе предстоит во многом разочароваться. Но не смей падать духом, Жеан. На всё промысл Божий… За такими, как ты, — будущее мира. Слышишь ли ты меня, парень?

— Но Пио…

Рыцарь упрямо продолжал:

— И помни: здесь не твоё аббатство. Будь великодушен, но не будь монахом. Знаешь, что мне говорили и говорят до сих пор? Я слишком мягок, и мне следовало бы держать посох, а не меч, пламенить сердца словом, а не огнём. Надеюсь, в грядущей битве — эта битва первая на моём веку — я навсегда распрощаюсь со своим монашеским началом. Я стану рыцарем. Ты — моим оруженосцем.