Кровь (СИ) - Альбин Сабина - Страница 35

— Выходит, я не ошиблась тогда! Ты не человек! — уже более спокойно, но с презрением, — Вампир-мститель? Ты, видимо, сентиментальный. Сентиментальный глупец. Неужели ты надеялся, он не заметит, как ты его выслеживаешь?!

— Когда ты стала такой?

— Какой? Распутной, злой, мёртвой?

Хотя слова насмешливы и горьки, в её голосе не заметно цинизма, он тих и чист, как будто бы в нем снова зазвучала детская искренняя нота:

— Знаешь, когда становишься мёртвой, ничтожная жизнь кажется ещё ничтожней. Я хочу покончить с этим! — она смотрит на своего палача пристально и твёрдо.

— Ты ещё можешь вернуться… — возражает он неуверенным, сдавленным голосом.

Печально качая головой:

— Я всё равно была уже мертва и так, и так, — приникает к его груди.

Её голова едва доходит ему до плеча. Он нерешительно опускает ладонь на золотистые кудри. Мэри поднимает на него свои дымчатые глаза:

— Почему не ты? Тогда… ещё до графа… Всё могло бы быть по-другому. А теперь — лучше убей меня!

Не выпуская её из объятий:

— В этом нет смысла.

Снова прижимаясь к нему лбом:

— Тот, кого ты ищешь — его давно здесь нет. Ты его не получишь, как и я. Остальное — только мерзость и грязь. Я устала… — кладет свои израненные ладони ему на виски.

— Замолчи, — с видимым усилием он сбрасывает её руки.

— Пока я ещё помню, как быть человеком… — бледные ручки снова взбегают вверх, на этот раз накрывая бесстрастные голубые глаза.

— Замолчи!

Подхватив девочку за хрупкую талию, он усаживает её на стол и прижимается ртом к её чёрным от крови губам. Она отвечает ему трепетной дрожью обнаженного тела, а лёгкие пальчики по-прежнему лежат на его глазах. Выражение страсти и страдания искажает их мертвенные лица. Аспидная сеточка сосудов прорезывает кожу шеи и щёк. Подавив обоюдный болезненный стон, они на мгновение отрываются друг от друга, в помутневших глазах тают слепые зрачки. Но уже в следующий миг он опускает голову к её рассеченной груди.

Там, где руки касаются обнаженного тела, под кожей расходится пульсирующий рисунок боли. Там, где алчные губы впиваются в плоть, им навстречу открываются зияющие рты ран. Но истерзанные любовники не размыкают гибельных объятий. Мешая чёрный яд с безумием нечеловеческого наслаждения, они вновь и вновь сплетаются в леденящей агонии не любви, но отчаянного исступления.

Алый отблеск каминного огня пламенеет на склоненной мужской спине. В последнем губительном содрогании он плотнее приникает к истомленному и обескровленному девичьему телу. И она вторит ему бурным изгибом кошачьей поясницы, безумной ломкостью вскинутых рук, ускользающим извивом цепких ног. Их кровь смешалась на их телах.

С невероятным усилием, как будто теряя связь с реальностью осязаемого мира, он всё-таки поднимает со стола невесомую свою любовницу. Он бережно кладет её на ворох сброшенной одежды и дрожащей обессиленной рукой обтирает её лицо. Девичье лицо в обрамлении золотистых кудрей и страшно, и прекрасно: затейливый чёрный узор проступивших вен бороздит щёки, но влажные глаза сияют по-особому безмятежно. Воспаленные губы начинают бесшумно двигаться. Чтобы расслышать этот бесплотный шёпот, он склоняется к самому её рту:

— Теперь прощай…но не уходи. Не уходи…

Мужчина, стиснув зубы, вонзает ногти себе в шею и рвет неподатливую кожу, пока не обнажается залёгшая в мышцах тёмно-пурпурная вена. Вновь склонившись над девочкой, он подставляет себя под её укус, но она лишь бессильно отворачивается. Её прозрачные руки упираются ему в грудь, пытаясь оттолкнуть. Наконец он беспомощно падает на пол рядом с ней. Сквозь мучительное угасание ему всё ещё слышится её шелестящий голос: «Не уходи…»

Закрыв глаза, оскалившись, взревев не то от боли, не то от ужаса, он снова придвигается к девичьему телу. Его хищный нос касается её рёбер, но теперь она не отталкивает своего палача. Тонкие пальцы зарываются в его волосы, в последнем агоническом усилии она обращает к нему свое раненое тело, и он погружает жадно открытый рот в рану на её груди.

Голос Драгана: «Как легко она подчинила мой разум своим по-детски зыбким взглядом.

На какое-то краткое мгновение мы выпали из реального мира и создали свой собственный, в котором не имело значения ничего, кроме радостной муки обоюдного уничтожения. Но как только мы отникли друг от друга, нескончаемый, чудовищный миг распался, развеялся безвозвратно.

И остались только два жалких существа, взаимно отравленных ядом друг друга. Без надежды на чудесное спасение, лишь с чувством надвигающегося бессрочного окоченения, которое влечет назад в безымянную муть, где вечность помножена на бессмысленность и безысходность.

Только одно противоядие может остановить действие чёрной крови — сама чёрная кровь отравителя, но в огромном, превосходящем все разумные пределы количестве. Вампирская обратная гомеопатия…

Как легко эта девочка проникла в мой разум, как легко и не колеблясь заставила убить себя, как легко и расточительно спасла меня…»

***

Под серым небом щетинятся мачтами Лондонские доки. По оживленной улице течет непрерывный людской поток. Снуют разносчики, тяжело ступают грузчики, степенно проходят состоятельные господа, кутаясь в шерстяные плащи.

Неприметный в толпе, облаченный во всё чёрное торопливо идет господин неопределенных лет. Из-под полей круглой шляпы холодно блестят голубые глаза. Хищно заострен крупный тонкий нос. Неприкрытые париком волосы тёмными прядями лежат на плечах, серебрясь то ли от седины, то ли от холодных брызг моря, которые летят от причала вместе со шквалами бурного ветра.

Пробегающий мимо мальчишка в обмен на пенни передают неприветливому господину новостной памфлет. Перебирая свеженапечатанные листки, он задерживает взгляд на некоторых заголовках: «Лорд Уинзор не перенёс смерти единственного сына. В сгоревшем лондонском доме маркиза Хэкэбаута обнаружено тело погибшего арендатора князя А. Таинственное исчезновение Belle D'Arlot».

Последняя заметка гласит: «Лондонское общество взбудоражено необъяснимым исчезновением Мэри Фо, более известной под именем Belle D'Arlot (свою карьеру она начала в театре Арло). Её салон, заслуживший определенную репутацию царившими там фривольными нравами, уже несколько недель пустует. По слухам, прелестная Мэри может вполне добровольно скрываться от общества в связи с проявившимися у нее признаками Lues venerea (Латинский: "Венерина чума".). Покровительствовавший ей в последнее время граф Л. был замечен в компании Jolie Suzanne (Французский: "Милашка Сюзан".)».

Новый ожесточенный порыв ветра рвет памфлет из рук читающего, на бумагу падают первые капли дождя. Мужчина поспешно сует листки под плащ и, ускорив шаги, скрывается за стеной косого ливня.

Утро

Ирена, шмыгая носом, кладет телефон, трёт нос рукой. Бэла заглядывает ей в лицо:

— У тебя что, слёзы?

Ирена смотрит на Бэлу слегка покрасневшими глазами:

— Zelo žal mi je za njih! (Так жалко их!) — по-дружески толкает Бэлу в плечо, — In ti brezčutna si! (А у тебя просто чувств нет!)

Бэла смиренно молчит.

Ирена с непониманием на лице:

— Ampak to je čudno, da se Mary je tudi izkazala za vampirke. (Но странно, что Мэри тоже оказалась вампиром.)

Бэла с готовностью объясняет:

— Да нет! Князь сделал её вампиром.

С удивлением:

— Zakaj? (Почему?)

Бэла пожимает плечами:

— Е велико «закай». (Искаженный словенский: «Есть много "почему"».)

Ирена задумчиво:

— Morda, to je zaradi bolezni. Knez ni hotel, da bi umrla. (Может быть, из-за болезни. Князь не хотел, чтоб она умерла.)

— Или это был трюк. Князь успел сбежать.

Ирена, обдумывая эту мысль, эмоционально поводит бровями, то сводя их, а то по очереди приподнимая и опуская, и наконец, как будто что-то уяснив для себя, с чувством изрекает:

— Kakšna baraba je! (Какая сволочь!)