Сны Эйлиса (СИ) - "Сумеречный Эльф" - Страница 135

«Магия Земли уже мне не страшна. Я подчинил силу всех камней, с ними я проживу еще пару тысяч лет, как минимум. Я окружен их магией, как броней. Илэни мне больше не нужна».

Нармо самоуверенно покинул башню, паря над мертвой равниной на черном облаке пыли, создавая вокруг себя призрачных драконов.

«Ну, вот он я! Вот! Глядите на меня! Вот вам типичный темный властелин. Абсурд, игра, комедия, безумие! Я стал кошмаром Эйлиса, мама…»

========== 22. Песня мира ==========

Когда люди умирают, от них остается не тело, а память. Разговоры родных, чьи-то теплые чувства, чьи-то невысказанные слова. От кого-то остаются картины, от кого-то песни. Застывают повторяющимися моментами фотографии и кинопленки. Настоящая смерть наступает только в полном забвении.

И именно оно ждало каменный мир, опустошенный Эйлис. В мутную реку безымянных правителей канули многие эпохи, о некоторых льорах память стерли намеренно. А о последних обитателях гибнущего мира некому оказалось бы донести любые записи и слова.

«София… может, ты вернулась, чтобы помнить нас, когда мы покроемся камнем?» — думал Раджед, рассматривая мирно спящую избранницу.

Волосы ее разметались по подушке, веки и ресницы слегка подрагивали. Раджед же рассматривал свою левую руку. Это все-таки случилось!

Совершился его самый страшный кошмар: повыше предплечья не отдирались от кожи две каменные чешуйки. Боли под ними не ощущалось, лишь проходил легкий холодок.

«Чудеса… — обреченно думал чародей. — Где же эти чудеса, о которых мы грезим? София! Ты говоришь, что этому миру не хватает любви и поэтому он закован в проклятые саркофаги, но вот он я! Я люблю тебя! Как же я тебя люблю, родная! И… все равно обречен, как и весь Эйлис. Как и все мы, наследники великих королей, оказавшихся жестокими тиранами. Это наказание за ошибки предков. Эйлис не спит, он умирает. Останется каменной планетой в системе Сураджа. Уже есть ледяной Барф и сапфировый Ниилам, а Эйлис застынет уродливой пустой породой. София! Зачем же ты вернулась?»

Раджед безысходно погладил по волосам Софию, обнимая ее, словно стремясь согреть. Хотя его самого тряс озноб. Она не проснулась, лишь улыбнулась и прижалась к нему в ответ. Чародей же вслушивался в дыхание возлюбленной, исступленно рассматривая темноту спальни. Он пробудился среди ночи, когда разум пронзил едва различимый щелчок — каменные чешуйки поползли по руке. Сначала они напоминали две серые родинки, но потом выпростались из-под кожи и образовали нежеланную броню. Пока что всего две крошечные точки. Но никто не давал гарантий, как скоро чума окаменения одолеет все тело. Он умирал… И не успевал спасти родной мир. Они узнали правду о прошлом, но никто не записывал верных решений на будущее.

«София… Возвращайся на Землю, сохрани о нас всех хотя бы воспоминания, хотя бы рисунки. Пусть в твоем мире считают это выдумкой, но кто-то узнает о рухнувшей „волшебной стране“. А мы ведь так надеялись на чудо!» — протестовало все существо льора. Он прикладывал к чешуйкам фамильный талисман, вспоминал все заклинания и заговоры. Однако ничего не действовало, и болезненно маячил образ мученика-Огиры, который вот уже семь лет стоял неподвижной статуей, сохранявшей сознание.

«Что пошло не так? Почему? Я ведь научился управлять линиями мира. Я стал иным… Почему сейчас? За что? За что?!» — гнев прорезал тело то жаром, то ознобом. Раджед все обнимал Софию, практически качал ее в своих объятьях, как единственное сокровище. Внезапно он заметил, что в сумраке комнате на ее лице заблестели хрустальные капли: она плакала во сне, словно уловила всю его боль.

Раджед сжал зубы, укоряя себя за чрезмерную патетику, осторожно отстраняясь от Софии. Она имела право на спокойный отдых, ей на роду было написано прожить счастливую жизнь, но там, у себя, на Земле. И зачем он только поддался этой страсти, замутнившей рассудок обоих?

Они слишком долго ждали, слишком давно друг друга знали. Он помнил Софию с тринадцати лет, изучил невольно все ее привычки. Например, знал, что она всегда кладет гребень для волос на прикроватную тумбочку, а обувь всегда почему-то ставит параллельно кровати. Он помнил все ее рисунки, помнил, как она развивалась и училась. И она, видимо, тоже читала его ныне, словно раскрытую книгу, изучив за семь лет невольного «подслушивания». Не просто так говорили, что талисманы образуют одну общую сеть, они записывали и, как оказалось, передавали сильнейшие эмоции обладателей. Янтарь навечно связал себя с жемчугом.

Тем страшнее делалось льору в вязкой темноте, он не представлял, как скроет или как расскажет Софии о своем медленном превращении. А что если чума окаменения заразна? Такие случаи, конечно, никто не описывал. Но при стремительно развивающейся катастрофе мира уже ничто не служило прочной опорой. Казалось, кто-то методично выкачивал последние камни, рушил последние поддерживающие колонны. Нармо, кто же еще!

Следовало попрощаться с Софией, и вновь разрушить портал — единственно верное неэгоистичное решение. Или уйти с ней на Землю, тихо угаснуть там, однако это бы означало предательство друзей. Да, у него появились друзья, эти странные добряки из малахитовой башни.

«Сумеречный… Где же ты теперь? Любишь говорить… Обещаешь всем чудеса. А кто их получает? Хоть один мир спасся каким-нибудь великим чудом?» — зло бросал Раджед. Однако в ответ ему сквозила безразличная тишина, словно Страж оставил этот мир, бросил друга.

Раджед терялся от безысходности, еще днем ранее он поверил, словно способен буквально на все ради Софии, однако страшная правда о льорах подкосила его, вновь сделала раздражительным и нервным. Вымещать свой душевный бунт на возлюбленной он не смел. София сделалась для него центром мира, Эйлис словно не существовал для него с того момента, как зеркало подернулось рябью и из него невероятным образом вышла она… ту, что он искал и ждал семь лет.

«Если этому миру не хватает любви, то я заявляю: я люблю Софию. Что же не так?» — не понимал льор, сетуя на судьбу, которая вечно отнимает счастье в самый безмятежный момент. Впервые за все время их знакомства они осознали, насколько похожи, насколько приятны друг другу не только по мировоззрению, но и в самых незначительных бытовых мелочах. Это случилось как-то само, непроизвольно. Возможно, им повезло, возможно, так написала судьба. И все же злой рок повелевал разлучиться навечно.

От горьких дум Раджед сам не заметил, как заснул, забылся. Разбудила его София, которая уже одевалась. Рассветное солнце тускло сочилось сквозь стрельчатые окна, единственным ярким пятном в унылой темной спальне сияло синее платье. Льор, словно дремлющий кот, сквозь ресницы рассматривал Софию. Его чуткий сон легко рассеивало малейшее движение, но он с теплотой оценил, как старательно возлюбленная стремилась не шуметь.

В неге казалось, будто каменные чешуйки лишь померещились ему. Когда София покинула спальню, Раджед нервно вскинулся, рассматривая предплечье со всех сторон, ощупывая его и теребя кожу. Никакой боли, никаких ощущений, напротив — полное онемение. Так и есть — камень, щит без нервных окончаний. Чешуйки не исчезли дурным видением.

Заметила ли их София? Поддаваясь порывам страсти, они все еще спали обнаженными, тепло в башне позволяло.