Сны Эйлиса (СИ) - "Сумеречный Эльф" - Страница 100

========== 17. Жертва хранителя ==========

«Уберите, пожалуйста… Я не выдержу! Зачем?» — Так начиналось каждое пробуждение на протяжении уже нескольких лет. Острая вспышка боли — как трещина вдоль гладкой поверхности льда, словно разлеталось зеркало. Потом Софья просыпалась, растирая виски. Она знала, что так будет всегда, до конца ее жизни.

Впрочем, в тот день ей привиделся особенный сон: будто Раджед вышел снова из зеркала и просит ее руки у родителей. Притом где-то краешком туманного сознания Софья отметила, что льор чем-то схож с отцом. Одинаково подтянутые и поджарые мужчины, которых первые признаки морщин ничуть не портят. Соня никогда не задумывалась об этом. И при пробуждении страшно смутилась от такой странной картины, которая никогда не превратилась бы в реальность. А вот возникало ли от этого сожаление или нет… Она и сама уже не знала. Стыд и ненависть к себе при любой мысли о Раджеде, как в первые два года, исчезли, оставив лишь клубок противоречий. Янтарь — переливающийся яркий янтарь с вкраплениями черных пятен — таким представал все чаще льор.

«Все же… он спас меня и мою семью», — размышляла она, вспоминая тот случай с краном и балкой. Тогда она еще ничего не понимала, но время шло. Для людей много быстрее, чем для чародеев.

Соня выросла, превращалась все больше в Софью. Пока еще без отчества и фамилии, ведь к студентам обращаются чаще просто по имени. И лишь Раджед упрямо называл ее София.

— У тебя красивое имя, особенное! — говорил на первом курсе чудаковатый профессор философии, который порой вдохновлялся на небольшие монологи случайными вещами. — Софья! София-мудрость — у Владимира Соловьева это цель, к которой направляется существование мира, высшая истина. На тебя имя ответственность накладывает. Быть умной. Мудрой!

Сравнение заставило Софью покраснеть и учтиво улыбнуться, хотя она на тот момент уже читала некоторые книги этого русского мыслителя. Впрочем, имена даются разным людям по разным причинам и далеко не всегда соответствуют их жизни и поступкам. Но все же она, наверное, и правда стала мудрее. Она больше не судила о людях, исходя только из своих представлений о морали и справедливости. Она научилась видеть всю картину, задумываться о мотивах и первопричинах любых действий и мыслей.

Еще она совершенно перестала романтизировать прошлые эпохи, когда поступила на исторический факультет. История являла множество примеров несправедливости и жестокости. Прошлое или настоящее — люди оставались одинаковыми, честные и бесчестные. С тех пор рассеялась сказка, будто раньше все пропитывало благородство помыслов.

Поэтому больше всего ее с некоторых пор привлекали архивы, умение систематизировать информацию, выстраивать схемы из отдельных фактов. Она долгие месяцы тайно изучала отрывки из библиотеки Сарнибу, надеясь разгадать тайну чужого мира по аналогии, например, с летописями, которые нередко горели при набегах, оставляя пробелы в знании. Она с одинаковым интересом погружалась в тонкости судьбы родной страны и строила предположения о развитии одной далекой-далекой планеты. При слове «Эйлис» не чувствовалось хлада неприветливой пустоты и неприятных неродных мест. Нечто навечно связало с ним… Кажется, она догадывалась, что именно: жемчуг, который она неизменно носила чуть выше сердца на серебряной цепочке, порой нагревался и неслышно пел. В мире Земли самоцветы тоже пели, не все, слабее, чем на руднике, но все же. Они переносили незримой сетью загадочную энергию, до которой не было дела шумному мегаполису. Впрочем, память сердца не заключить в камень.

«Все изменилось, по-прежнему уже ничего не будет», — признавалась себе Софья. Впрочем, вокруг нее разворачивался обычный быт, который она тоже научилась ценить за простоту и непритязательность. Дом, семья, родина — вот, что оказалось по-настоящему важным для всех эпох и миров. И они осязаемы и понятны. Как первые листья на оттаявших ветках, как свежая роса на отогретых солнцем лепестках. Даже как огромный не всегда приветливый город.

Улица неслась дорожной пылью из-под колес. Ранняя весна прилепилась клейким медовым соком, исходившем от медленно набухавших почек.

— Соф, привет! — Догнал возле метро парень из университета. Они учились в одной группе. Она на «отлично», он — на «удовлетворительно», что, в целом, не мешало Соне оставаться слегка нелюдимой, а ему — душой любой компании. Хотя некоторые признавали парня странноватым. Впрочем, мнения людей разнились в зависимости от их мировосприятия — вот что поняла Софья за прошедшие годы.

— Привет! — отозвалась она, кутаясь в бежевое пальто от набежавшего ветра.

— Я тут… Пошли в кафе, короче, — смущенно почесал в затылке парень, встряхивая золотыми кудрями. Золотые… как грива янтарного льора. Раньше Софья отогнала бы с отвращением это сравнение, ныне невольно оценивала. От сокурсника пахло ментоловой жвачкой и едким одеколоном, а не медом и корицей, не горьковатыми специями, замешанными на загадочности.

Ох, льор и не подозревал, что Софья ныне знает о нем больше, чем он мог вообразить в любой самой смелой мечте… Раджед Икцинтус — вся его загадочность и наглость служили прикрытием для великой боли. Зачем же настоящий так упрямо скрывался? Боялся, что человечность — признак слабости? Если бы не эта маска, все бы сложилось иначе для них обоих.

— Вадик, сегодня не могу, — ответила с легкой улыбкой Соня, про себя иронично вздохнув: «И не хочу слушать нытье о сессии». Страх перед экзаменами не посещал ее после темниц Илэни и побега из рушащейся янтарной башни с Ритой на руках. А контрольные — слишком мелко и недостойно страха, словно непомерные испытания и правда делают человека много сильнее. Или просто учат ценить подлинно важное, опасаться по-настоящему угрожающего. Вот только ничего не подсказывают о природе любви, которая задумчивой вуалью скрывает ясный взор одних и распахивает глаза иным. Софья принадлежала ко вторым, хотя еще ничего не чувствовала, зато знала, как ощущается ее отсутствие. Сердце ныло в легкой тоске и безмолвном ожидании.

Однокурсник, кажется, ухаживал за ней, но настолько вяло и невнятно, что не хотелось отвечать взаимностью. Да, они могли бы пойти в кафе возле университета, посмотреть какой-нибудь сериал с его разбитого ноутбука-трасформера, вдоль экрана которого пролегла трещина после неуклюжего падения на кафель. И все же… какой это несло смысл, когда сердце молчало? Для кого-то и в кафешке с фастфудом счастье, а кому-то и царский изысканно сервированный стол не в радость. Вадик же просто ничем не привлекал, он бы никогда не сумел понять ее. Она бы никогда не доверила правду о своей тайне.

Софья научилась не судить слишком быстро о людях, но от внутреннего одиночества ее ничто не избавляло. В любом случае, она знала больше: ей открылось то, над чем билась вся современная наука. Но Сумеречный Эльф повелел никому не рассказывать, словно так определил ей посильное испытание молчанием. Другие миры, другие люди — сотни опасностей, нависших над ее не слишком справедливым миром.

И память об одном опасном чародее, который… все еще любил ее. Зеркало не разделяло их, не становилось неприступной стеной. Только для него, но не для нее. Таков был договор с Сумеречным. Отныне она ведала больше, никогда и никому не раскрывая об этом. Но у любого знания существует цена.