Ад-184
(Советские военнопленные, бывшие узники вяземских «дулагов», вспоминают) - Иванова Евгения - Страница 39

В районе Ельни Смоленской области немцы-охранники устроили ночлег для военнопленных. Вокруг разожгли костры. На территории было несколько сожженных домов, в один из них кидали умерших пленных и расстрелянных при побеге. В темноте мы, трое москвичей, незаметно пробрались в тот дом и спрятались под трупами. Утром колонна двинулась дальше, а мы после ее ухода выбрались на белый свет и двинулись в лес. Решение было принято: „Идти на Москву“. От деревни до деревни, через леса и поля, обходя немецкие части, мы двигались до тех пор, пока в одной деревне нас не заметили немцы и не бросили в сарай. К нашему счастью, а может, к несчастью, по этой дороге прогоняли другую колонну военнопленных, и нас немцы бросили в нее. Имея опыт побега, мы в районе г. Всходы вновь совершили побег…»[138].

Саяф Мухамедшин, 1910 г. р., - красноармеец 532-го сп 111-й сд (Калининский фронт). До войны его семья проживала в д. Н. Кабаны Краснокамского р-на Башкирской АССР. Призван Краснокамским РВК 8 августа 1941 г. По данным военкомата считался пропавшим без вести с июня 1942 г. По спискам лазарета № 2 «Дулага-184» умер 25 августа 1942 г. Но боец пережил и вяземский лагерь, и все другие на его многострадальном пути. Остался жив, вернулся домой, на Родину. Рассказ дочери Саяфа Мухамедшина записан по телефону.

«Наш папа находился в смертном лагере (он его так называл) в Вязьме, был очень слабый, находился в одном из лазаретов. Бежал, поймали, по непонятным причинам не расстреляли. Значит, суждено было жить.

Его спас надзиратель. Он подошел к отцу и сказал: „Я не немец, а австриец, меня не бойся, я тебя спасу. Сейчас немцы поедят и уйдут, ты приходи — я дам тебе еды. Ты очень слабый, по дороге не падай, а то застрелят“. Таким образом, отец смог подкормиться и еще спас 12–15 человек.

Выдавали хлеб — небольшой кусок, и жидкую баланду. Отец не пил и не курил. Менял табак на еду, но сам потом делился с другими.

Он говорил: „Из этого лагеря живым никто не выходил“.

Потом они бежали. После побега отец попал к нашим, воевал, затем находился в Монголии и вернулся домой в 1948 г.

У него родилось после войны шестеро детей.

Умер 7 лет назад…

Не много он о лагере рассказывал, но она была ребенком и не все помнит…»[139].

(из письма его сына Л. К. Ковалева, г. Могилев, Республика Беларусь)

«Путешествуя по просторам интернета, нашел сведения о работе по увековечению памяти узников лагеря военнопленных „Дулаг-184“, прочитав которые, вспомнил, что мой отец Ковалев Климентий Семенович рассказывал о том, что он был в плену в г. Вязьме.

Из его рассказов я помню, что лагерь был на территории завода. Он рассказывал, что условия содержания были ужасные: кормили тем, что привезут сами пленные с колхозных полей. Ставили бочки из-под бензина на кирпичи и пытались сварить в них что-то подобие супа из мерзлых брюквы или картофеля, но немцы не давали даже свариться овощам и приказывали раздавать похлебку по строго установленной очереди — не более одной порции в руки, во что попадется: в консервную банку, в котелок, в каску, кто что приспособит под посуду. За очередью следили и, если кто пытался получить еще, расстреливали. Отец говорил, что был свидетелем убийства охранником с вышки солдата-узбека за то, что тот встал еще раз в очередь за едой. Отец очень хорошо отзывался о военных врачах. Он говорил, что единственными, кто не снял офицерские гимнастерки, были военные врачи. Они, как могли, оказывали помощь раненым и больным — собирали продукты, приспосабливали под перевязочный материал нательное белье солдат и даже собирали мочу для обмывания ран. Вспоминал, что одного из врачей, еврея, расстреляли при одном из построений: немец-офицер указал на него тростью и сказал: „Юде“. Приставал и к отцу, так как при призыве его не подстригли, и немец думал, что он офицер и снял свою гимнастерку, но каким-то образом помогли окружающие, подтвердили, что он рядовой солдат.

Отец вспоминал, что пробыл в лагере порядка десяти дней и понял, что если он останется в нем, то ему конец, обессилеет от недоедания. И хотя немцы всех, кого ловили при осуществлении побега, вешали тут же возле лагерного забора для устрашения, решил не оставаться: пан или пропал. Приняв решение о побеге, начал присматриваться к людям, нашел еще двух земляков из Шкловского района Могилевской области (к сожалению, не помню их фамилий) и предложил им бежать вместе. Один из земляков согласился, а другой струсил. Действуя дальше, отец с товарищем примкнули к группе таких же активных людей во главе с офицером (отец называл его Полковником). Под руководством этого офицера они сделали подкоп под стену и в одну из ночей ушли в составе группы не менее 50 человек. После побега Полковник приказал разделиться на мелкие группы по два-три человека и идти туда, куда хотят солдаты, а сам пошел в сторону Москвы. Отец с товарищем-земляком пришел домой в деревню Окуневка Шкловского района Могилевской области, а товарищ его — в свою деревню. Им удалось благополучно пережить оккупацию, и в 1944 г. они снова были призваны в армию.

Отец закончил войну в Вене в 1945 г. Был награжден медалью „За отвагу“ и другими медалями, имел много благодарностей. Выжил и его товарищ, с которым они бежали из Вязьмы. А того, другого, который с ними не пошел, отец после войны не нашел, говорил, что он пропал без вести. Вот такие воспоминания нахлынули на меня после знакомства с результатами вашей работы.

К сожалению, отец мой умер в 1986 г. на 82-м году жизни, и теперь уточнить детали уже невозможно, но я уверен, что рассказывал он именно о лагере „Дулаг-184“»[140].

Лазареты «Дулага-184», как и вяземских пересыльных лагерей № 230 и 231, были лишены необходимых медикаментов, лекарств, перевязочного материала, элементарных гигиенических условий, питания. Исключение в первые месяцы после вторжения фашистов могли представлять оснащенные советские военные госпитали, захваченные вместе с ранеными и медперсоналом, на базе которых были созданы некоторые лазареты (в частности, лазарет № 1 на Красноармейском шоссе). В Вязьме, по рассказам старожилов, таких госпиталей до оккупации города было много, под них были приспособлены все больницы и школы города.

В захваченных госпиталях в Вязьме в условиях фашистского режима умерли от тяжелых ран красноармеец С. П. Заломов из д. Румянцево Кунцевского района Московской области («имелось письмо от товарища, что он был ранен и отправлен в госпиталь, после о нем ничего не знает». Умер 5 января 1942 г. в лазарете № 1), младший лейтенант-танкист Г. И. Гончаренко, уроженец г. Краснодара («было одно письмо из Вязьмы. Его написала какая-то девушка, наверно, медсестра, Жориной маме, моей прабабушке, о том, что Георгий Иванович в госпитале, тяжело ранен, геройски сражался под Смоленском. Обстановка в Вязьме очень тяжелая, немцы подходят, наши отступают…»), красноармеец Алексей Ильич Наумов из села Сметанино Санчурского района Кировской области («В последнем письме домой он сообщил, что ранен и лежит в госпитале. Уже значительно позже (после войны) бабушке сообщили, что госпиталь попал в окружение и дед, возможно, умер в каком-нибудь немецком лагере…»).

Многие пленные поступали в лазареты умирающими, в бессознательном состоянии, в состоянии агонии. По спискам лазаретов таких мучеников проходит 1 239 человек, о чем имеются многочисленные записи, в том числе из списков лазарета № 1:

— за 18 января 1942 г.: «8 человек умерли, фамилии неизвестны, а также и адреса. Начальник лазарета 1 Семко» (ЦАМО: ф. 58, оп. 18002, д. 1200, с. 570).