Побратим змея (СИ) - "Arbiter Gaius" - Страница 88

– Сын, тебе не видится, что скоро мы возненавидим один другого?

Неожиданный вопрос вернул его реальности, убедив, что разговор на сей раз точно не пойдет по привычному руслу, и заставив, прежде, чем дать ответ, задуматься – действительно серьезно задуматься.

– Я бы не смог ненавидеть тебя, родитель, – наконец ответил он. – Но мне думается, что я вижу, о чем ты говоришь. Я постоянно раню тебя теперь. Я не хочу этого – видят духи и души предков – не хочу. Но почему-то по-другому не получается.

Марух медленно покачал головой, осмысливая сказаное.

– Я говорил о тебе с Внемлющим, – наконец сказал он. – Он говорит, что и ты страдаешь от того разлада, что между нами вышел. Что скажешь об этом?

– Скажу, что это правда, – просто ответил Тур. – Боль, которую ты терпишь из-за меня, ранит и меня. Я вижу, что тебе плохо, и иногда знаю, что должен разы-разы в восход перед тобой виниться – но в то же время что толку, если...

– Если не выходит по-другому?

– Да.

Снова воцарилась тишина.

– Что бы ты сделал на моем месте, сын? – наконец спросил Марух. – Что бы сделал, если бы сейчас перед тобой сидело твое чадо – и ты бы знал это, – но видел лишь незнакомца?

Тур снова надолго замолчал, а когда заговорил, голос его звучал напряженно, словно он с трудом сдерживал кипевшие в нем чувства.

– Моя вина, если мои слова снова ранят тебя, родитель... Но... Когда Рослый, например, ломает ногу, так, что ясно, что кости уже не срастутся, и он начнет заживо гнить – ногу отрубают. Мне видится, что ты об этом говорил, когда спрашивал, не возненавидим ли мы друг друга. Что-то сломалось. В этом точно нет твоей вины. Не знаю, есть ли моя. Но то, что мертво, должно быть отсечено. Не держи меня так близко к себе. Ты останешься моим вождем и моим родителем. Ты будешь мне хорош, и я буду почитать тебя, пока живу. Но мне невыносимо видеть это ожидание в твоих глазах. Ожидание того, что однажды все станет как раньше. Я знаю, что не станет. И я чувствую себя лжецом, который дает повод для несбыточных надежд.

– Так значит – отпустить?.. Вот и он о том же...

Уточнять, о ком речь, не приходилось.

Марух молчал, невидящими глазами глядя в стену хижины. Хотелось, до боли хотелось глупо, по-детски уточнить, переспросить сына о том, сохранит ли он свою любовь и почтение к родителю, если тот и правда его «отпустит». Хотелось хоть каких-то гарантий, что впереди не только пустота одиночества и покинутости. Но это слишком напоминало какой-то унизительный обмен – свободу на слова обещаний... Обещаний, исполнение или неисполнение которых от Тура не зависит...

И все же как больно и страшно резать без этих, пусть и пустых слов!..

– Да будет так, сын. Моя воля: властью вождя я дозволяю тебе построить свой дом, не дожидаясь поры союзов. Ты ведь все равно не будешь его заключать, верно?

– Верно.

– Тогда тебе нечего ждать. У нас не одна жизнь на двоих, чтобы делить дом. Принимайся за работу следующим же восходом. Можешь жить тут, пока не закончишь – но не тяни с этим.

– Ты хорошо сделал, родитель, – Тур приложил ладонь к груди.

– Это не все. Я решил передать власть главы Рода достойнейшему, – Тур поднял голову, пристально взглянул на него: ему было ясно, какими усилиями далась родителю эта ритуальная фраза. – Поединки будут в начале следующего Теплого Безвремения. Если, конечно, я доживу. Завтра я сообщу о своем решении старейшинам и Роду. Но я хотел, чтобы ты узнал первым. Ты...

Он осекся и снова окинул хижину бегающим взглядом. Будет ли сын участовать в этих поединках? Спросить и хотелось, поскольку неизвестность выматывала, и было слишком страшно: как отзывались в его сердце ответы сына, Марух знал слишком хорошо.

Он поколебался еще мгновение – и промолчал.

Разговор с родителем произвел на Тура странное впечатление. С одной стороны – вроде бы и хорошо: тот, видится, наконец начал осознавать всю глубину и необратимость происходивших с чадом изменений, и делал шаг им навстречу. Вот и хижину можно будет свою построить, а значит – настанет конец неловкому тяжелому молчанию по вечерам. Они оба от этого только выиграют, это несомненно. И все же...

Все же сердце охотника было неспокойно. Марух эти решения принимал вынужденно – не потому, что считал их верными, а потому, что жить дальше так, как жили они, стало невыносимо. Еще и поединки эти...

Тур беспокойно повертелся на лежанке, устраиваясь поудобнее, напряженно всматриваясь в темноту, будто надеялся углядеть там ответы на беспокоящие его вопросы.

Как родитель будет чувствовать себя, когда главой Рода станет кто-то другой? Сможет ли найти свое новое место в племени? Да и станет ли искать? Или просто угаснет, потеряв всякий смысл и интерес к жизни? Это уж не говоря о том, что с ним будет, когда станет ясным, что место его займет не сын. Он ведь до сих пор на это надеется – хоть исподволь – а все же... И как его не ранить еще больше? Как совместить свои собственные устремления и чаяния – и то, чего хотят от тебя другие?..

Тьма понемногу таяла, сменяясь серой дымкой рассвета – а ответы Тур так и не нашел.

Измученный поисками, он бесшумно поднялся и сел на своем ложе: спать не хотелось, да и пытаться заснуть смысла не было – начинался новый восход. Что же, встретить его раньше всех остальных – в этом есть своя прелесть.

Охотник выскользнул из хижины, с наслаждением вдохнул чистый, влажный, наполненный неясными ароматами утренний воздух, бегло оглядел еще спящее, тихое селище, затем взглянул на опушку Ближнего леса. Этим восходом он с Враном, Вайгом и Кимом должен был свалить там несколько деревьев: запас дров подходил к концу. Работа была тяжелая и довольно опасная: падающее дерево представляло собой весьма серьезную угрозу для зазевавшегося лесоруба, – а потому начинать ее в одиночестве не стоило. С другой стороны, ничто не мешает ему пойти осмотреться, выбрать наиболее подходящие для рубки деревья, прикинуть, как именно стоит их подрубать – так, чтобы падая, они никого не травмировали.

Приняв это решение, Тур зашагал к выходу из селища.

Выйдя на опушку, он, однако, в нерешительности остановился. Подувший легкий ветерок донес до него запах Ближней реки – свежий, приятный... Зовущий.

«Еще чего не хватало! – одернул себя охотник, когда ноги его, словно бы управляемые какой-то внешней силой, сделали несколько шагов в глубину леса. – Работать еще не начал – а уже развлекаться надумал?!»

Ветерок, однако же, не унимался.

«Может, и правда, было бы неплохо окунуться? Восход жарким будет, да и работы-работы сделать нужно. Вдруг потом уже не смогу?..»

Хотя с Проводов лета и прошел уже почти полный лик, Безвремение, последовавшее за ними, и правда никак нельзя было назвать холодным. Напротив, лето словно бы и ведать не ведало, что его уже проводили – духи его исправно выполняли свою работу, словно стремясь компенсировать Рослым затянувшуюся перед тем зиму. Вот и теперь: утро выдалось мягким, и восход, последовавший за ним, действительно обещал быть гораздо более теплым, чем можно было ожидать.

«Эх, ладно! Только быстро!»

Утешая себя тем, что в это время он, вообще-то, вполне бы мог еще спать, – а значит, ничего полезного все равно бы не делал, охотник быстрым шагом направился к Ближней.

На подходе к реке он, однако же, убедился, что был не единственным, кто поднялся до рассвета: с реки явственно долетал плеск воды и какие-то неясные восклицания.

Тур пошел медленнее, зачем-то стараясь ступать бесшумно, и осторожно выглянул в просвет обступавших Ближнюю зарослей.

На реке обнаружился Внемлющий в компании Айрат. Были они здесь, очевидно, довольно давно («Затемно, что ли, по лесу шатался?» – со смутной тревогой подумал охотник), – так, что уже успели искупаться и теперь, выбравшись на отмель, обсыхали под первыми посланцами Лучезарной.

Впрочем, как быстро сообразил Тур, продолжавший наблюдать за этой сценой, купание считал оконченным только Кныш, неспешно распускавший свои до того собранные в узел роскошные темные волосы. Айрат же явно была убеждена, что развлечение можно и продолжить, причем обязательно вместе – плавать в одиночестве компанейской родичи было, очевидно, неинтересно.