Следы на пути твоем (СИ) - "Arbiter Gaius" - Страница 58

Лизбет машинально подалась в сторону, подчиняясь его ворчливо-приказному тону. В душе ее, однако же, начали возникать вполне закономерные сомнения…

— Слушай… А ты откуда идешь-то? — уже несколько спокойнее спросила она, на сей раз присматриваясь к своему собеседнику повнимательнее.

— Тебе-то что? — буркнул тот. — Надо было.

— Ты давно, что ли, бродишь?

— А хоть бы и так. Это наши с мастером дела. Он мне еще ввалит за то, что ушел, на ночь глядя. А тебя оно не касается.

— На ночь глядя ушел?.. — Лизбет нервно хихикнула. — Правда, что ли?.. Так ты это…

Она не договорила, только протянула к Гвидо руку, видимо, намереваясь до него дотронуться.

— Да уйди ты!.. — парень сердито нахмурился, отошел от нее еще на шаг подальше. — Вот ведь малахольная, еще и руками лезет!..

Служанка могла бы многое ему рассказать: и плохого, и как ни странно, хорошего — при том, что главным из этого хорошего был он сам: живой, настоящий, теплый, чудесным образом избежавший жуткой смерти.

Однако рассказать она так ничего и не успела, поскольку в этот момент из-за поворота улочки показалась группа людей во главе с вдовой ван Кларент и Виллемом, которого она, видимо, каким-то образом убедила перебраться к ней.

Гвидо шагнул навстречу мастеру, и, глядя на них, Лизбет впервые поняла, что значит смеяться и плакать одновременно.

***

Виллему казалось, что, когда его руки сомкнулись на спине прильнувшего к нему подопечного, он будто пробудился от смертного сна. Впрочем, тогда он даже не понял сначала, отчего с души вдруг разом свалился камень, раздавливавший ее грузом какого-то непомерного, непереносимого несчастья.

Столб огня на месте его дома показался лекарю неестественно ярким — таким, что будто вспышкой молнии погасил сознание, оставив вокруг него лишь темноту. Она то сгущалась, то слегка рассеивалась, пропуская отдельные фрагменты внешнего мира: голоса; руки, почему-то крепко держащие его, не позволяющие двигаться; запах дыма и гари; звон каких-то монет, тяжелый мешочек с которыми, кажется, кто-то аккуратно запрятал в его поясной кошель… Обгоревшие кости на куске мешковины. Потом ничего.

Потом (а может, и сразу: время будто остановилось) снова были шаги, шум, голоса… И один из них, женский, которого лекарь совершенно не ожидал услышать, все звучал и звучал, неумолимо приближая к реальности, причиняя тем самым боль — однако и странным образом смягчая ее самим своим присутствием. Как будто ожидавшая его за пологом бесчувствия явь становилась благодаря ему немного менее кошмарной.

Лекарь поддался тогда его теплому, ласковому течению, позволил себе последовать за ним, даже не соображая толком, куда и зачем голос ведет его. В сущности, ему было все равно, а мир живых надежно смешивался для него с миром потусторонним.

Именно поэтому он даже не слишком удивился, вдруг почувствовав крепко прижавшееся к нему тело подопечного. Что ж, видимо, Господь все же смилостивился над ним: позволил не продлевать полное боли земное существование, дал возможность уйти ко всем тем, кого он так и не смог спасти и защитить: к жене, сыну, Марку, Гвидо, умершим пациентам… Они зла на него не держали: он это ясно чувствовал, хотя и безмерно этому удивлялся. Что же, раз так — он не мог бы пожелать себе лучшей кончины.

И все же руки подростка, обхватившие его за пояс, были слишком сильными, чтобы принадлежать духу. Слишком реальными. И тепло, идущее от них, начало странным образом изменять мир вокруг лекаря: оживляя, наполняя жизнью и красками, звуками, запахами, очертаниями… Загоняя тени в их мир и не позволяя им больше тревожить живых.

Длилось это довольно долго: окончательно он пришел в себя, лишь оказавшись в кухне у вдовы ван Кларент, сидящим за столом, на котором исходило душистым паром большое блюдо печеного мяса и стоял круглый горшок чечевичной похлебки. В очаге начинала скворчать яичница, а из погреба была извлечена бутыль вина.

— Осталось еще от моего бедного мужа, — пояснила, чуть смущаясь, вдова. — Он берег его, запрещал открывать. Говорил, на особый случай. Но, мне кажется, ничего более особого и представить нельзя. Думаю, если бы он был с нами, он бы тоже так сказал.

Она улыбнулась, и Виллему, глядящему на нее, на откровенно сияющую Лизбет, на сидящего рядом Гвидо — усталого, встрепанного, но вполне живого и невредимого, на изобилие на столе, показалось, что каким-то неведомым способом он умудрился-таки попасть в рай. Что же, если все должно было закончиться для него именно так — то все, через что он прошел, того стоило…

— Госпожа ван Кларент? — стук в дверь и голос отца Ансельма прервал размышления лекаря, но атмосферу теплого домашнего рая не разрушил, скорее, наоборот, дополнил.

Служанка помчалась открывать, и славный священник вскоре вошел в кухню, принеся с собой объемистую корзину.

— Братия передает, во главе с братом-кухарем, — сообщил он, ставя свою ношу на стол. — Я рассказал им о чуде, что Господь для вас сотворил, и они не могли не поучаствовать. Тут масло, хлеб, сыр, вяленая грудинка… — он выкладывал продукты, и Лизбет проворно расставляла их по столешнице. — А, и еще мед, наш, собственный, с монастырских угодий.

Он опустился за стол рядом с Виллемом, дружески хлопнул его по плечу.

— Ну что, велик и милосерден Господь, не так ли? Вот так и тьма кромешная может светом обернуться…

Лекарь лишь молча кивнул, на губах его блуждала счастливая, все еще несколько неверящая улыбка.

— Ну а ты? — продолжил священник, обращаясь к Гвидо. — Ты хоть знаешь, что полгорода на уши из-за тебя встало: мол, подопечный лекаря Виллема сгорел? Где ж ты был-то?

— У семьи Мориске, — несколько смущенно ответил подросток. — Я еще раньше решил с ними поговорить… Там просто… Так получилось, что это я сказал тому шарлатану про Клаэса и про его болезнь. Хотел прощения попросить.

— Это дело… — одобрительно протянул священник, в глазах его, устремленных на подростка, зажглась искорка уважения. — И что ж, вот так на ночь глядя и пошел? Или ты еще днем?

— Нет, вечером…

— Он это любит, по ночам бродить, — фыркнул Виллем. Он понимал, что излишне бурное веселье может показаться неуместным, но сдержаться не смог: нервы после чудовищного напряжения этой ночи требовали разрядки.

— И в этом случае — слава Богу, что любит, — с комичной поучительностью поднял палец священник. — А что, парень, ты и раньше такие фортели откалывал?

Услышав историю о спасении Гвидо от грабителей и последовавшем за этим визите в аптеку к мастеру Дидерику, он стал серьезным.

— На все воля Божия, — произнес он. — Ну даешь, парень… То призвание благодаря дурости собственной открыл, то и вовсе от смерти спасся…

Они угощались вкусной едой и вином, искренне смеялись, и Виллем впервые не чувствовал никакого смущения, когда взгляд его встречался со взглядом хозяйки дома. Может, и правда: смертный сон этой ночи, который словно отбросил его на восемь лет назад, когда он тоже не уберег и не спас, каким-то парадоксальным образом и отдалил от него те события? Так, что теперь о них почему-то и думалось легче, почти без боли. Так, что теперь на них наконец можно было взглянуть прямо. Вспомнить потери. Оценить вину. Принять ее. И отпустить. А затем можно будет и проснуться.

Лизбет, глядя, как зачарованно смотрит их гость на госпожу и как та — впервые за столько лет! — не прячет глаз, совершенно откровенно, хоть и тихо, ликовала. И ведь была же она права! Ведь говорила же! Говорила, что эти двое сойдутся!

Она потянулась за очередным куском белого хлеба и монастырским медом (совершенно восхитительным), и тут же натолкнулась взглядом на Гвидо, чья довольно-хитрая улыбка делала его удивительно похожим на кота, утащившего кольцо колбасы. Девица кивнула самой себе: что же, он, конечно обозвал ее толстой, и веснушки ее ему чем-то не угодили, — но в том, что касается счастья отдельно взятого лекаря парень, похоже, толк понимает!.. Что его, безусловно, только красит.