Следы на пути твоем (СИ) - "Arbiter Gaius" - Страница 40

— Кузнец?.. — судья не оставлял заинтересовавшую тему, успешно пропуская отвлекающие реплики лекаря мимо ушей. — Давно… — он задумчиво нахмурился, затем лицо его просветлело. — А-а! Тот проходимец, что пытался всучить заказчику латунь вместо серебра! Что ж он ковал-то… Броши, что ли?.. Да, именно броши, парные, кажется… Заказчик еще должен был их дарить кому-то… Да-а, хорошо, что все выяснилось до вручения этих подарочков: хорош бы он был… Но каков прохвост, кузнец-то этот! Не только обокрал, так еще и опозорил бы человека…

— Мой отец не был прохвостом!

Судья, по всей видимости уже под влиянием воспоминаний позабывший о присутствии в его спальне посторонних, воззрился на Гвидо с непонимающим, даже несколько ошарашенным выражением на лице.

— Что?..

— Он был честным, а вы…

— Выйди вон! — рык Виллема перекрыл окончание фразы Гвидо и заставил и подростка, и судью вздрогнуть. Покинуть поле боя мальчишка, однако же, не спешил, хотя и, благоразумно замолчав, передвинулся ближе к двери.

— Твой подопечный явно не обучен хорошим манерам, Виллем из Льежа, — холодно произнес судья. — Полагаю, моему конюху стоит это исправить.

— Моего подопечного обучать буду только я, достопочтенный, — голос лекаря снова был негромким, но что-то в его тоне заставило судью Шильдергаза пристально всмотреться в его лицо. Короткий поединок взглядов — и блюститель закона неожиданно усмехнулся.

— Волчья хватка у тебя, лекарь, — медленно, с каким-то непонятным одобрением проговорил он. — Глотку за своих порвешь, глазом не моргнув. А вроде тихий такой, обходительный… Ладно. Разобъясни мальчишке про вежество, как посчитаешь нужным. И проследи, чтобы я больше его не видел.

— Доброго дня вам и скорейшего выздоровления, достопочтенный.

Виллем склонил голову в знак прощания и вышел из комнаты, от души надеясь, что судья не заметил выступившего на его висках пота.

***

— Сядь.

Весь путь до дома Виллема они проделали пешком: судья Шильдергаз, то ли в отместку за выходку Гвидо, то ли просто утратив интерес к лекарю как только угроза здоровью миновала, снова воспользоваться его конными носилками не предложил. Впрочем, мрачное лицо молчавшего всю дорогу опекуна ясно говорило подростку о том, что вынужденная прогулка, хоть и давалась нелегко, все же была наименьшей из неприятностей, которые могли случиться. И которые, вполне вероятно, весьма скоро случатся.

Войдя в дом, он, повинуясь отрывистому приказу Виллема, юркнул за стол, наблюдая, как лекарь залпом осушает большую кружку яблочного сидра, нацеженного из бочонка в погребе. Переведя дух, тот тоже подошел к столу, сел напротив подопечного.

— Ты понимаешь, что с тобой могли сделать за такие слова? — в голосе Виллема звенел металл, и Гвидо подумалось, что в таком состоянии он мастера не видел ни за то время, что жил с ним, ни за все годы их знакомства. — Отвечай мне, мальчик!

Подросток вздрогнул от резкого окрика, опустил голову.

— Понимаю, мастер, — тихо ответил он.

— В самом деле? Ну поведай.

— Выпороли бы у него на конюшне.

— Тебя пороли когда-нибудь? По-настоящему, не с отцовской руки?

— Отец меня пальцем ни разу не тронул!

— То-то я смотрю, ты ума не нажил! — отрезал Виллем. — В любом случае, видимо, мне стоит тебе объяснить, что ты бы этого не пережил. Не говоря уж о том, что если бы ты договорил все, что хотел сказать: мол, отец был честным, а судья принял взятку, — с тебя потребовали бы доказательства, а когда их у тебя не нашлось бы, обвинили бы в клевете и оскорблении одного из отцов города. И тогда запороли бы в колодках на городской площади. Ты этого хотел — сдохнуть под кнутом?

— Но он оскорбил память отца, мастер!

— Да. Еще он оскорбил память моего единственного друга, через слово поминал при мне Азенкур, который я предпочел бы забыть как страшный сон, и вообще два дня только тем и занимался, что топтался по моей гордости и гнусно нас обоих провоцировал. Так что — стоило заплатить своей жизнью за его мерзкий характер? Ради всего святого, парень, прекращай уже думать, что тебе все сойдет с рук только потому, что ты юн и покалечен! Детство твое, если уж не закончилось в положенный срок, так с кончиной твоего родителя — прошло точно! Учись думать, куда могут привести тебя твои слова и поступки! Тебе ясно, о чем я говорю?

— Да, мастер, — прошептал подросток, не поднимая взгляда от столешницы. — Детство прошло, я должен отвечать за свои слова.

— Примерно так, — уже спокойнее подтвердил лекарь. — Помнишь, я говорил тебе о страхе и о том, что нельзя позволять, чтобы он тобой управлял?

— Помню, мастер.

— То же относится и к другим нашим страстям, понимаешь? Те демоны, что внутри нас — они стократ опаснее любых внешних недругов. Наши слабости, необдуманные слова, что просятся на язык, страхи, гнев, отвращение, похоть, чувство справедливости или несправедливости — если не научишься их укрощать, они поработят тебя и погубят. Учись, парень. Учись быть им хозяином. Учись не пропускать все через себя. Иногда это жизнь спасает.

— С вами так было мастер? Чтобы жизнь спасло? — решился Гвидо на вопрос.

— А как, по-твоему, я выжил в той заварухе в Нормандии или не спятил, потеряв семью? Испробовано на себе, мальчик, — и думаю, не раз еще будет испробовано. Так ты понял меня?

— Понял, мастер.

— Хорошо. А это, — ладонь лекаря взлетела и оставила на щеке Гвидо багровый отпечаток, — это чтобы не забывал.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1 — Легенда об Аристотеле, Филлис и Александре Македонском была очень популярна в Средние века. Привожу ее суть по материалам интернета: «Несмотря на то, что Аристотель презирал женщин, он не мог не признать сокрушительность и беспощадность женской магии обольщения. Он знал и то, что большинство женщин злоупотребляют своим могуществом в личных целях, заставляя мужчин подчиняться своей воле. Именно поэтому Аристотель предупреждал всех своих учеников о дурном влиянии женщин на становление мужской личности. Филлис была любовницей Александра Македонского, одного из знаменитых учеников Аристотеля. Разумеется, мыслитель был против этой порочной связи и часто говорил Александру, что увлечение будущего императора куртизанкой может принести немалый вред. Когда Филлис узнала о том, насколько нелестно отзывается о ней Аристотель, она пришла в страшную ярость. Сообразительной куртизанке не составило труда выносить изысканный план своей мести. Филлис очаровала Аристотеля своей красотой, и мудрец влюбился в порочное создание. Но мстительной Филлис этого оказалось мало. В обмен на взаимность, она потребовала у Аристотеля его гордость. Мудрец должен был встать на четвереньки и прокатить куртизанку на своей спине. И философ подчинился требованиям любовницы. Филлис оседлала седого Аристотеля и тот, смирившись со своим унижением, катал ее по зеленым аллеям сада. Из окна, Александр Великий наблюдал за тем, как была сломлена воля его мудрого учителя и, наконец, осознал, насколько вероломными могут быть женщины».

========== Чудеса нарасхват ==========

Праздник апостолов Петра и Павла[1] встречали широко и радостно.

Выходя вместе с Гвидо после вигилийной Мессы[2], Виллем обмакнул кончики пальцев в чашу со святой водой — и тут же заметил у своей руки другую, женскую, ухоженную.

Быструю, отчаянную хватку этой руки он помнил вот уже больше года. Как и разговор с ее обладательницей, что принес хоть немного тепла в выстуженное скорбью сердце…

— Приветствую, достопочтенная. С праздником.

— Приветствую, господин лекарь. И вас.

Неугомонная Лизбет, сопровождавшая вдову ван Кларент, тут же ухватила инициативу.

— Госпожа была так благодарна вам за мазь для рук, господин лекарь! Правда же, госпожа? Вы еще сказали, что от нее кожа — прямо бархатная и такая белая!.. Вы лучше всех мази смешиваете, господин лекарь! И это тоже не мои слова, а госпожи.