Следы на пути твоем (СИ) - "Arbiter Gaius" - Страница 39

— Как потеряли?.. — шепот подростка был едва слышен.

— Как-как. Безвозвратно, как же еще. Если можно вернуть, то это, считай, и не потеря. Словом, в Льеже меня больше ничто не держало. Я заколотил дом и попросту ушел, куда глаза глядели. А глядели, они, как оказалось, на славный город Хасселт. Вот и вся история.

Они долго молчали, и по тому, как все тяжелело прижавшееся к нему мальчишеское тело, Виллем понял, что Гвидо таки сморил сон. Отодвинулся было, освобождая место, однако не успел встать с кровати, как вновь услышал голос подопечного.

— Мастер, что скажу.

— Что?

— Вы только не сердитесь, ладно?

Виллем фыркнул.

— Отличное начало! Так и тянет не сердиться. Ну говори давай.

— Знаете, мастер, у вас ремесло… Оно очень нужное, правда. И полезное. Это страшно подумать, что было бы, если бы лекарей на свете не было… Таких, как вы, или как мастер ван Слакен. Вы вон сколько про пациентов своих рассказывали: вы же многим из них жизнь спасли. Без вас они бы умерли…

— Так, парень, — прервал его лекарь. — Поздно уже. Давай переходи к той части, на которую мне надо не сердиться.

— Да просто… Хорошо, что вы меня не заставляли вашим путем идти, — быстро пробормотал Гвидо. — Ну, чтобы я тоже лекарем был. Я вот слушаю вас… Или смотрю, как вы работаете… И понимаю, что я бы так не смог. Не смог бы поехать учиться, опыта набираться, не смог бы на войну и пальцами из людей наконечники выковыривать. Не смог бы знать, что кто-то умер, потому что я что-то сделал не так… Не мое это. Кровь, боль, мертвых резать, Господи, прости… У меня и выбора-то особого нет, я знаю. Вы мой опекун, отец сказал вас как его слушаться. Так что если бы вы приказали — мне бы пришлось сделать, как вы хотите. Но это очень хорошо, что вы позволили мне выбирать.

Воцарилась тишина. Виллем сидел на краю кровати, вполоборота к подопечному и отчаянно радовался, что тот не может видеть разлившейся по его лицу бледности и влажного блеска в глазах.

«Что тебе стоило сделать так, чтобы эти слова прозвучали еще годы назад, Виллем из Льежа? — думалось ему. — И совсем от другого ребенка…»

Колард — умный, смышленый, такой пытливый, такой охочий до любых знаний… Так горевший попробовать все сам, так тянувшийся ко всему новому, неизведанному… Мальчик — третье грамотное поколение в своем роду… Такой упрямый и храбрый… Он бы был прекрасным лекарем. И наверняка превзошел бы родителя в знаниях и умениях. Им гордились бы и отец, и дед, и все другие предки. Вот только он такой жизни тоже не захотел — и это роднит золотого ребенка из Льежа с покалеченным полуграмотным подростком из Хасселта. Что ж, видимо, его, Виллема, дорога — она только его. Его — и Господа, оставляющего на ней следы. Если бы он понял это раньше, гораздо раньше…

— Не молчите, мастер, пожалуйста… — дрожащий голос подопечного оборвал поток воспоминаний и сожалений, возвращая в настоящее. Гвидо приподнялся на локте, прижался лбом к его плечу. — Вы все таки рассердились? Я же не хотел сказать ничего плохого!.. А аптекарем быть — это ведь тоже хорошо, ведь правда?.. Мастер, прошу, лучше уж ругайтесь!

— Прости. — Слово сорвалось с губ, и лекарь не знал толком, адресовано ли оно Гвидо или тени Коларда. — Прости, что напугал. Нет, я не злюсь. На тебя, во всяком случае, точно нет. Только на себя.

— А на себя за что?

Виллем поднялся, позволяя подростку аккуратно соскользнуть на подушки.

— За все хорошее. Спи уже, а то скоро рассветет, а там и судья проснется. Надо быть в форме. Отдыхай с Богом.

Он начертал в воздухе крест и вернулся на свое ложе. Гвидо послушно прикрыл глаза, устроился поудобнее, и через несколько минут лекарь услышал, что дыхание его стало глубоким и тихим, как у спящего.

Сам он так и не уснул до рассвета.

***

Судья Шильдергаз проснулся едва взошло солнце — и дом проснулся вместе с ним. На взгляд Виллема — нехорошо так проснулся, нервно. Но так, видимо, было здесь заведено, а вникать, а уж тем более вмешиваться в чужие порядки лекарь не собирался.

Взлохмаченный Гвидо выглянул из-под одеяла, и по его виду можно было точно сказать, что поднять парня еще относительно подняли, а вот разбудить — не разбудили. Немудрено: заснул-то он только под утро!..

Виллем, заметив это, щедро смочил из рукомойника край лежавшего рядом тонкого полотенца и перебросил мокрую ткань подопечному.

— На, лицо, шею и руки до плеч оботри, полегчает.

То ли эта процедура, то ли просочившийся в комнату запах свежеиспеченного хлеба оказали на подростка бодрящее действие, — однако в кухню они оба спустились уже совершенно не сонными.

Завтракали в одиночестве: несмотря на ранний час, слуги успели уже покончить в быстрой утренней трапезой и приступить к исполнению своих обязанностей. Кухарка, однако же, неудовольствия по поводу запоздавших едоков не выказала: споро выставила перед ними жбан пива, хлеб, масло и козий сыр, сообщив попутно, что поднос с блюдами, о которых говорил вчера господин лекарь, уже доставлен в спальню к господину.

— Только будет ли он доволен — не знаю, — вздохнула она. — У него характер сложный, у господина Шильдергаза.

Виллем лишь пожал плечами, наспех расправляясь с завтраком. Характер, конечно, не мед — да только и судью ему на хлеб не намазывать. Еще самое большее полдня — и можно будет благополучно отбыть домой и вспоминать о склочном пациенте исключительно раз в день, на перевязке…

Судья Шильдергаз, впрочем, завтраком остался доволен. Во всяком случае, явного недовольства не выразил, хотя, как понял Виллем, копить раздражение, не проявляя его, было не в его характере.

— Вот и ты наконец! — проворчал больной вместо приветствия. — Под этой клятой повязкой все жутко чешется! Сними, посмотри, такое впечатление, что там полно блох!

Виллем прошел к его ложу, быстро размотал ткань.

— Никаких блох здесь нет, достопочтенный, — невозмутимо сообщил он. — Я прижег рану, этим и объясняется зуд. Сейчас я обработаю кожу вокруг раны оливковым маслом, это поможет.

— Лечение от лечения! — фыркнул судья. — Почему сразу-то этого было не сделать?! Я глаз не сомкнул за всю ночь!

— Выглядите вполне отдохнувшим, — ответил лекарь, обрабатывая рану. — А раньше нельзя было. Масло перекрыло бы доступ воздуха в рану, и она бы загноилась.

— Вечно отговорки! Ни дать ни взять, эти канальи — подсудимые. Вот уж у кого язык — что угорь на горячей решетке: лишь бы выгородить свои мерзкие делишки!..

Он обвел комнату сердитым взглядом, задержав его на Гвидо, как и накануне устроившегося у двери.

— А, этот мелкий доходяга снова здесь… Слушай, малый, а я ведь тебя уже видел раньше… — судья пристально всмотрелся в него. — Хм… Таких как он я вижу только, когда вершу суд. Но ты ведь не был подсудимым, верно? Не дорос пока.

— Вы слушали дело его отца, достопочтенный, — ровным голосом ответил за подростка лекарь. — Мальчик был при этом. Это было давно. Приподнимитесь, мне нужно закрепить повязку.

— Вот я и говорю. А кто он тебе?

— Я его опекун. Не шевелите плечом и головой, достопочтенный, вы тревожите рану.

— Это она меня тревожит, — отрезал Шильдергаз. — Так ты что же, взял в опеку сына преступника? — он неуклюже обернулся к лекарю. — А не боишься? Яблоко от яблоньки далеко не катится. Или я его отца оправдал?

— Насколько я знаю — осудили. Я обработал рану, достопочтенный, теперь перевяжу и приготовлю вам бодрящий настой. Он придаст вам сил и предупредит возможную лихорадку.

— Да погоди ты со своим настоем! Дело мне напомни, я ведь не успокоюсь теперь. Что за прохвост был?

— Марк Тойнбург. Цеховой кузнец. Спор с заказчиком. Ваша рана выглядит неплохо, достопочтенный: сухая, чистая, воспаления вокруг нет. Через день-два начнет затягиваться. Признаков отравления ядом я также не наблюдаю. Больше ешьте, пейте, проводите время в саду — и вы скоро пойдете на поправку, — Виллем, закончив перевязку, без суеты, но быстро и уверенно собирал свои инструменты в сумку. — Я буду заходить на осмотр раз в день, с утра. Думаю, будет лучше…