Следы на пути твоем (СИ) - "Arbiter Gaius" - Страница 15

«Но если?..»

— Но если… Конечно!

По лицу Виллема скользнула довольная улыбка, а руки уже сами отыскивали в недрах сумки необходимые ингредиенты: средство от носового кровотечения на основе сока солаты — хвала Господу, в храме оно сегодня никому не потребовалось! А к нему — сок корней подорожника. Так просто, но он прекрасно очищает грудную клетку. Лихорадка же у Марка пока не такая сильная, спадет и от обычной холодной воды, просто нужно давать пить побольше. Попробовать стоит. Пусть так на его памяти никто и не делал.

Мысли его, как и всегда в моменты наивысшего напряжения и концентрации, стали ясными, быстрыми. Ничего лишнего, ничто не отвлекает, даже страх и тревога за друга. Виллем всегда отличался таким хладнокровием, еще со времен студенчества, и считал это для себя особым даром от Бога.

Соки солаты и корней подорожника, смешавшись, вылились в небольшую миску, которая была поставлена на решетку очага: просто так эти двое взаимодействовать не начнут, нужно тепло, чтобы они окончательно открылись навстречу друг другу, начали действовать сообща. Тепло — а еще стабилизатор. У них обоих природа горячая, почему и появляется лихорадка. При смешении эффект только усилится, но помочь и здесь можно хотя бы тем же флорентийским ирисом. Он легкий, холодный, глубоко не проникнет, но уравновесит остальные, да еще поделится своим бодрящим эффектом. Главное — не перегреть снадобье — жара ирис не любит, нежная травка, капризная… Чуть жарче, чем нужно — и враз потеряет все свои свойства, и все снадобье распадется на отдельные, бесполезные компоненты, перестанет… Звучать, что ли? Да, именно звучать. Будто торжественный хорал на праздничных Мессах, в котором в едином порыве сливаются десятки голосов…

Иногда Виллем и правда почти слышал эту гармонию в своих лекарствах, песнь прославления Господу за совершенство, Им созданное. Сейчас, пока он готовил снадобье для Марка, эта песнь звучала почему-то особенно сильно. Так, что как будто стала слышна и всем остальным. Во всяком случае, когда кубок с целебным питьем был поставлен напротив больного, лекарь с удивлением обнаружил, что в кухне стот полная, какая-то торжественная тишина, не нарушаемая, что радовало, даже кашлем Марка. Сам кузнец, Марта и оба подмастерья будто замерли, глядя на него удивленно, неверяще.

— Что?

Марк сморгнул, будто отгоняя видение, остальные перевели дыхание.

— Никогда не видел, как ты снадобья готовишь… — наконец ответил кузнец. Голос его звучал после кашля сипло, но вполне разборчиво. — Красиво это, что ли… Странно — но красиво…

— У мастера иногда с металлом так выходит, — дополнил из угла кухни Якоб. — Заготовки как живые, словно сами куются…

— Вот и славно, что красиво, — в мир своих потаенных ощущений Виллем предпочитал не впускать никого, даже Марка. — Пей, потом нужно будет уложить тебя отдыхать.

— Ты погоди отдыхать укладывать, — возразил кузнец. — Поговорить мне с тобой надо.

Лекарь открыл было рот, чтобы возразить: после кровавого кашля говорить — далеко не лучшее занятие. Однако слова так и остались непроизнесенными: перехватив взгляд Марка, Виллем понял, что именно сейчас, именно после этого приступа, разговор и должен состояться. Возможно, даже, что именно из-за приступа и должен.

— Помогите мастеру подняться в комнату, — распорядился он, когда кубок с напитком опустел. — Ты ложись, — обратился он к Марку. — Я с тобой так или иначе посижу, хочу дождаться, чтобы настой подействовал. Там и поговорим.

Марк согласно кивнул. От помощи подмастерьев хотел было отказаться, но встав, чуть пошатнулся и больше не перечил.

Они с трудом поднялись втроем по узкой винтовой лестнице. Виллем хотел было пройти вместе со всеми в спальню Марка, но тут дверь в соседнюю с ней комнату приоткрылась, и из-за нее боязливо выглянул Петер.

— Господин лекарь!.. — одними губами позвал он и вышел в коридор целиком, оказавшись рядом с приостановившимся Виллемом. — Простите, господин лекарь, я что делать, не знаю… Он… Совсем не в себе…

— Показывай! — мысленно обругав себя за то, что совершенно позабыл на время о Гвидо, лекарь спешно последовал за Петером в комнату.

Мальчишка сидел на низкой кровати, на которую его очевидно усадил сын Марты, — напряженно, неестественно выпрямив спину, прижав судорожно стиснутые в кулаки ладони к груди, будто молился, глядя в никуда пустым, остановившимся взглядом.

— Зову, трясу… — почти плачущим голосом пожаловался Петер. — И ничего. Грешным делом уж проверял, дышит ли, а то, Господи сохрани…

— Гвидо?.. — Виллем не слушал его: картина и так была перед глазами. — Гвидо, очнись! Давай, посмотри на меня!

Он встряхнул подростка за плечи. Ощущение — будто деревянный чурбан под ладонями.

— Говорю ж, и звал, и тряс… — немного обиженно проворчал парень. — По щекам даже надавал, да без толку…

Лекарь рассеянно кивнул, показывая, что услышал его слова. Поднялся, быстро прошел на другой конец комнатки, где на низком столике стоял кувшин с водой для умывания. Удовлетворенно кивнул, увидев, что он почти полон. Вернулся к кровати и единым духом, без малейших колебаний, вылил всю воду на голову подростка. Петер тихо охнул. Гвидо же, видимо, вдохнув несколько капель, инстинктивно отдернул голову, закашлялся, судорожно хватая ртом воздух, слепо вскинул руки, словно защищаясь от кого-то, по лицу его прошла легкая судорога.

Виллем быстро сел рядом с ним, надежно обхватил за поясницу, прижимая мальчишку к себе и наклоняя вперед, позволяя стечь остаткам воды.

— С ним все хорошо, — быстро, но четко произнес он. — Он жив, все обошлось. Слышишь меня?

Гвидо слегка кивнул, с губ его сорвался сдавленный всхлип. Лекарь, знавший, что последует дальше, перехватил его покрепче, обнял, позволяя зарыться лицом себе в грудь, и долго еще сидел, пережидая, пока утихнет истеричный, надрывный плач, пока расслабятся пальцы, судорожно терзающие ткань его дублета, пока худощавое тело перестанет сотрясать крупная нервная дрожь. Ужас замораживает, а когда замороженное оттаивает — всегда течет вода. Удивляться нечему и ничего другого ждать не приходится, равно как и ничего с этим не поделаешь — только машинально перебирать пальцами темные мокрые мальчишечьи волосы да повторять на разные лады, что все обошлось. Большего и не нужно. Время сделает свое дело.

Последние всхлипы наконец затихли, и Виллем позволил себе немного ослабить хватку. На его памяти бывало, что, выходя из такого вот «деревянного» состояния, люди впадали в буйство, опасное и для окружающих, и для них самих, поэтому пускать дело на самотек было никак нельзя.

— Лучше? — спросил он, всматриваясь в лицо отстранившегося Гвидо.

Тот кивнул, вытер ладонями щеки. Пальцы его еще слегка дрожали, но в целом лекарь пришел к выводу, что худшее и правда позади.

— Переоденься в сухое и сможешь пойти к нему. Где твоя запасная одежда? Здесь?

Он указал на сундук у кровати. Гвидо кивнул, лекарь поднял крышку, с наслаждением вдохнув запах горькой полыни и лаванды, исходящий от чистых вещей[2], перебросил подростку банную простынь: вытереться, и брэ с рубахой.

— Сам справишься?

Еще один молчаливый кивок. Тишина, однако, долго не продержалась, нарушенная голосом Петера.

— Господин лекарь… А вас что, в медицинской школе такому научили?

— Чему именно?

— Ну, чтоб кувшин воды на голову.

— А-а. Нет, этому жизнь научила. Война, если быть точным. Под Азенкуром один оруженосец, твоего, может, возраста, видел слишком много, и не смог этого вынести. С ним случилось то же, что и с Гвидо, и я тогда был так же беспомощен, как ты сейчас. Благо, нашелся там один мудрый человек, личный лекарь одного из рыцарей Совета Пяти. Он и показал, что нужно делать. Воды там, правда, не было, и он просто зажал тому пареньку рот и нос, не давая дышать. Но сработало точно так же.

— Ну дела-а… — протянул парень, и Виллем не смог сказать, чего в его голосе было больше: страха или наивного мальчишеского восхищения. — А что с ними потом было, мастер Виллем? — поинтересовался он. — С этим оруженосцем и добрым лекарем. Они… Они выжили? — он перехватил взгляд собеседника, и голос его дрогнул.