Печать Раннагарра (СИ) - Снежная Александра - Страница 36

Смычек вспорхнул, извлекая из скрипки протяжный вибрирующий звук. А затем звенящая, словно падающие на стекло жемчужины, музыка, посыпалась на зажатые плечи Оливии ошеломляющим градом чувственных оттенков. Порывистая, ливнем льющаяся мелодия рваными струями прошивала тесно соприкасающиеся тела мужчины и женщины, заставляя чувствовать одну музыку на двоих, жить на одной волне, нарастающей, как расправляющий крылья ветер.

Темп становился стремительней и резче, и сумасшедшая энергетика Касса безжалостно била по Оливии слепящим алым и белым. Яростно тряхнув головой, он проехал смычком по струнам, заставив их надрывно закричать, и это уже была другая мелодия: необузданная, словно дикий конь, безудержно скачущий по степи с развевающейся по ветру гривой. Это был шторм, обрушившийся на гранитные скалы, разбивающийся мириадами брызг о серый камень; остервенелые волны, захлестывающие с головой, бьющие в лицо соленой пылью морской прохлады. Это был огонь, пожирающий все на своем пути, слизывающий жадным языком деревья, камни, траву, закручивающийся к небу оранжевыми гудящими вихрями, неизбежный и беспощадный.

Это была страсть: всепоглощающая и одержимая.

Внезапно крайняя струна со звонким дребезжанием лопнула, разорвав пальцы Касса в кровь, но он, словно не замечая, продолжал играть, вырывая из захлебывающегося в агонии инструмента сумасшедшие ноты — безудержные, яростные, заполняющие сердце диким криком, сумасшедшим отчаянием и болью…

И он играл…

И струны рвались.

Одна за другой.

Пока не осталась последняя…

А он все играл на ней — буйно, отрешенно, неудержимо. Что-то вызывающе-прекрасное в своем выходящем из берегов безумии.

Не выдержав сумасшедшего натиска пальцев и импульсивной атаки беснующегося смычка, единственная, остававшаяся целой струна лопнула, и Касс замер, тяжело дыша, прижимаясь к спине Оливии всем телом, тревожно прислушиваясь к немой, упругой тишине.

Все рецепторы Оливии обострились — остро, оглушительно, пронизывающе. Каждой клеткой она ощущала оголенную сущность стоящего рядом мужчины: его сиплое дыхание — до изморози по затылку; тяжело вздымающуюся грудь, обжигающую своей яростью ее позвонки; руки, стальным кольцом приковавшие к каменному телу; теплые капли крови, падающие ей на платье из разорванных пальцев; и отголоски мелодии, до сих пор звучащие в душе надрывно стенающим ветром. И в этот миг Ли так пронзительно и болезненно, словно страшную картинку, увидела его обнаженную душу — истерзанную, как изорванные струны на его скрипке.

Касс ослабил хватку, и, сделав шаг вперед, Оливия наконец жадно глотнула воздух, потому что пока он играл, она не могла дышать, затянутая в эпицентр необузданных эмоций, подхвативших ее, словно гонимый ветром сухой палый лист.

Глухой стук упавшего на пол инструмента в образовавшейся тишине прозвучал как удар грома. Сильные руки неожиданно жестко легли ей на плечи, стремительно разворачивая лицом к себе. Она хотела что-то сказать, но не успела. Губы мужчины внезапно накрыли ее, и такой же сумасшедший, как и его музыка, поцелуй обрушился на Ли как шквал, бушующий шторм, сходящая с гор лавина, накрывающая с головой, забивающая глаза, нос, рот так, что ни вздохнуть, ни пошевелиться.

Ураган чувств, выжигающий пожаром душу, пронесся яростной волной от самых ступней по вибрирующему, как потревоженная струна телу, добрался до замершего испуганной птицей сердца, а потом взорвался в голове, разлетаясь острыми осколками разбитого стекла, впивающимися в беззащитную плоть. И она уже не понимала, где руки мужчины, где его губы, потому что все смешалось… Звуки, запахи, жесты… и он сам был повсюду… возбужденный, жаркий, горячий, неистовый, прижимающийся к ней так тесно, что глухие учащенные удары его сердца перекликались с ее собственными, играя новую, удивительную мелодию их оголенных до предела душ и зашкаливающего пульса.

Комната вспыхнула, как масляный факел, пламя закрутилось смерчем, рассыпалось мириадами огненных брызг, плеснуло багряно-оранжевой палитрой на унылые стены, разрисовав их сложным извилистым узором. Воздух затрещал, взрываясь алыми пульсирующими сгустками, превращающимися в прекрасные огненные цветы. Огонь пополз по ногам, рукам, лицам одержимо целующихся Оливии и Касса, добавляя в их сумасшедший поцелуй остро-пряный запах разгорающейся страсти.

Собственный низкий стон выдернул Оливию из полусонного сладкого угара, и она испуганно отшатнулась от Касса, глотая горящими огнем губами живительный кислород, а он, не сводя с нее пылающих зеленым безумием глаз, инстинктивно поднял и протянул к ней руку, словно хотел удержать еще на мгновение.

— Подожди, — еле слышно прошептал Ястреб, снова делая шаг к ней навстречу.

Она мотнула головой, разрывая незримую нить, завязавшую узлом их взгляды, трусливо отступая назад на дрожащих ногах, а потом побежала от него сломя голову, не понимая, что произошло, и как… и зачем?..

— Не уходи, Лив… — бессильно проронил ей вслед герцог, но ответом ему послужил лишь звук ее ускользающих в холодную пустоту шагов.

Уткнувшись лбом в стену, Кассэль ударил по ней кулаками, а потом с глухим рычанием бил снова и снова, со всей силы, не чувствуя боли в разбитых руках. Отчаяние перехлестывало через край и заливало нутро едкой серой, разъедая мозг, сердце, душу.

Он всегда будет противен ей.

Он сам себе противен.

Как исправить то, что он наделал? Как залечить ее раны, нанесенные им же самим. Как??? Всевидящий… Как?

Разве думал он об этом, когда, ворвавшись в храм, обнаружил в нем голубоглазую невесту Райверена? Разве понимал хоть что-то, когда брал ее, как полковую девку, не снимая одежды, бросив на грубый камень, не задумываясь о том, почувствует ли она хоть что-то, кроме боли и отвращения к нему?

И ему было наплевать на все, когда, выплескивая свою ярость, он калечил ее хрупкое тело, забирая себе ее невинность — грубо, бесчеловечно, жестоко, как дикий остервенелый харгарн, рвущий на части нежную плоть.

Он упивался своей злобой, захлебывался в волне ярости и первобытном безумии, овладевшем его сознанием и подчинившем себе его тело.

Он хотел причинить ей боль. Невыносимую. Сумасшедшую. Душераздирающую. Такую же, что словно раскаленный прут выжигала его нутро, рвала сердце в хлам, вытягивала жилы, крошила зубы, выедала глаза.

Он хотел отомстить. Хотел передать свою боль ей, чтобы она почувствовала, дотронулась натянутыми нервами до его незаживающей кровоточащей раны, чтобы ответила за то…

За что?

Всевидящий, за что???

За что он хотел ей отомстить?

За то, что она была жива и прекрасна, а его Эория мертва, истерзана и обезображена? За то, что проклятому Райверену мало было ее убить, он еще и поглумился над ней?

Всевидящий, за что?

Зачем???

Эреб его сожри, зачем он это сделал?

Он хотел убить ее.

Проткнуть мечом насквозь так же, как это сделали с его женой и ребенком. Смотреть в ее глаза и ждать, чтобы она умоляла… упиваться облегчением, когда она испустит последний хрип. Хотел, чтобы рыдала, просила пощады. Но она не просила. Смотрела на него безжизненными, как осеннее небо, глазами — сумеречными, пасмурными, готовыми пролиться поминальным дождем. По нему. По его умершей душе. По тому человеческому, что он убил в себе, превратившись в озлобленную тварь, бездушного монстра, в темную сущность, что досталась ему от мрачного предка. Он хотел убить ее так сильно, что от этого несносно зудела каждая клетка в теле и до конвульсий выносило мозг. Сходил с ума от желания почувствовать горячие капли ее крови на своем лице, руках, теле. Но не смог. Заносил клинок и каждый раз натыкался на ее глаза так, что не отвернуться, не забыть. Фатальные. Стылые, как грязный лед, плывущий по весенней реке. Запечатленные в сердце навечно.

Оттуда, из изломанной пустоты ее глаз на него смотрел он сам: безобразно уродливый, с диким оскалом и пылающим взглядом — зверь, жестокий безумный зверь, способный лишь рвать и убивать. Всевидящий, он хотел… Как же он хотел ее убить!..