Печать Раннагарра (СИ) - Снежная Александра - Страница 35

Касс задумчиво и долго смотрел Оливии вслед, ощущая как тяжелую болезнь тоску, поселившуюся в сердце после ее ухода. Разговор с ней измучил душу. И Касс не знал, чего ему хочется больше — ударить кулаком в стену, разбить что-то или просто закричать от бессилия и безысходности. Но ни того, ни другого он больше не мог себе позволить. Он пообещал ей…

Ей…

Той, чью судьбу он жестоко изломал рукой гнева и ярости.

Той, от которой теперь зависела его собственная жизнь.

Той, от которой так отчаянно, словно глотка живой воды, желал получить искреннего и такого необходимого ему прощения.

Отдав приказ своим людям быть готовыми к утру, герцог вернулся в дом и, переговорив с Дэррэком, заперся в своем кабинете, в надежде отвлечься от мучающих его мыслей и чувств. Забыться не получалось. Между строчек перечитываемых смет, деловых писем ему чудились ее глаза: небесно-голубые, потерянные, с плещущейся на дне вымораживающей пустотой. И Касс не знал, куда ему деться от этой пытки, чем заглушить рвущую изнутри боль, и как заставить себя не думать о ней — он тоже не знал. Ему не хватало воздуха. Стены дома внезапно стали давящими, угнетающими и тесными. Хотелось сесть на Мрака и гнать его куда-нибудь без оглядки, навстречу ветру, дождю, прошивающим небо молниям, пока над серой нитью горизонта не поднимется алый диск солнца и его желто-горячие лучи не выметут из его опустошенной души извечный мрак.

Тяжело поднимаясь по каменным ступеням особняка, Касс бродил по укутанному вечерней прохладой дому, не зная, где найти угол, в котором можно бы было выплеснуть изводящую его незатихающую боль.

Очнувшись стоящим перед дверью на чердак, Касс удивленно поморщился, сам не понимая, как здесь очутился. Почему-то возникло ощущение, что кто-то неведомый очень хотел, чтобы он оказался именно здесь и сейчас. Бездумно скользнув взглядом по темному полотну двери, герцог толкнул рукой дубовую створку. Заржавевшие петли жалобно скрипнули. Запах пыли и старых вещей ударил в нос, под ногой тяжело прогнулась половица, и вязкая темнота тихо осела на плечи.

— Какого Раннагарра я здесь забыл? — прошептал Касс, медленно поворачиваясь вокруг своей оси.

Комната, наполненная старыми и сломанными вещами, отчего-то напомнила ему самого себя. У него внутри было так же — одни обломки.

Он собрался было уже выйти, когда на рваном покосившемся кресле увидел свою скрипку.

Тонкий смычок одинокой тенью прислонился к подлокотнику, грустно взирая на свою молчаливую, укрытую пылью и паутиной подругу.

В груди у Касса стало горячо и тесно. Теперь он знал, чья душа привела его на чердак. Как и знал, зачем. Бережно, словно бесценное сокровище, он взял в руки инструмент, стирая с него рукавом печать забвения. Задетая струна приглушенно всхлипнула и выжидающе затихла.

Закрыв глаза, Касс уверенно опустил на плечо скрипку. Рука со смычком плавно скользнула по струнам, и в серой затхлой темноте зазвучала удивительная музыка. Тихая и осторожная вначале, с каждым взмахом руки Касса она становилась все громче и сильней, а когда мужчина, отпустив себя, наполнил ее своей невыносимой болью, мелодия, просачиваясь сквозь стены, полетела дальше, наводняя собой еще не успевший задремать особняк.

Оливия, откинув голову на бортик купели из лазурита, смотрела на танцующие по потолку серебристо-синие блики и думала о том, что покидать теплую, ласкающую ее тело воду, ей совершенно не хочется. Магия небесного камня действовала на охотницу так умиротворяюще, что возникни перед ней сейчас эгрэгор или тот монстр, который бросался на нее из-за завесы, она даже и бровью бы не повела. Печаль и грусть, переполнявшие ее сердце после разговора с Ястребом, тоже куда-то ушли, смытые душистым вересковым мылом и листьями мяты, щедро насыпанными в купель сердобольной Марси. Ей стало легче.

Легче оттого, что герцог не считал ее ответственной за низость Роана и снял груз долга и вины за семью с ее плеч. Вот только обида никуда не уходила. Горькая, мутная, она каждый раз ощущалась привкусом соли на губах, когда в памяти всплывали слова Ястреба:

«Правда заключается в том, что твой кузен и жених убил мою жену и ребенка, а истина… Истина в том, что я не имел права наказывать за это тебя».

— Зачем тогда наказал? — неосознанно прикрыв ладонью метку на плече, скорбно прошептала Ли, потом, опустившись в воду глубже, тяжело вздохнула.

Нужно было выходить. Перед завтрашней дорогой следовало хорошенько выспаться, потому что все остальное уже было готово. Походную сумку она собрала за считанные мгновенья. Навыки мастрима настолько укоренились в девушке, что вытравить их из нее теперь было уже невозможно. Неизменный кожаный корсет с залтаками и короткими ножами она аккуратно сложила поверх приготовленной в путь одежды. Грасси, Марси и Фэлис несколько часов потратили на ее приготовление. Стеганым теплым брюкам, мягкой тунике, толстой вязаной котте и подбитому мехом плащу не страшны были даже первые заморозки, и Ли была бесконечно благодарна девушкам за искреннюю и неподдельную заботу о ней.

Поднявшись из воды, она закуталась в мягкую ткань, предусмотрительно нагретую Фэлис на теплых камнях, с грустью подумав, что будет скучать по своим горничным. Отбросив полотно, Ли подняла со скамьи льняную камизу и домашнее блио из тонкой шерсти. Упорная попытка служанок одеть ее в платье сейчас почему-то вызвала у нее улыбку. Решив порадовать девушек, охотница, быстро одевшись, вышла из купальни, а пройдя пару шагов зачарованно застыла, прислушиваясь к льющейся откуда-то сверху музыке.

— Что это? — Оливия слегка сдвинула брови, когда повернувшаяся к ней Фэлис вытерла покрасневшие и мокрые глаза.

— Он снова играет, — улыбнулась сквозь слезы служанка. — Так грустно и красиво… Правда?

— Кто — «он»? — спросила Ли, переведя взгляд на хлюпающую носом Марси.

— Хозяин, — с неизъяснимым трепетом произнесла девушка. — Это все вы, госпожа!.. Оливия совершенно ничегошеньки не поняла, но чем громче звучала музыка — тем сильнее хотелось пойти ей навстречу.

Какая-то необъяснимая сила тянула ее по пустым длинным коридорам и высоким лестницам туда, где рождался удивительный звук, заставлявший глухо, на надрыве биться сердце. Чья-то чужая боль ощущалась как своя. Эта боль пульсировала в воздухе, проникала под кожу, не давала дышать. Ли остановилась у открытой двери и, не веря своим глазам, уставилась в широкую спину мужа, стоявшего посреди полутемной комнаты. Невероятная музыка, окутавшая дом своим волшебством, оказывается, рождалась из захлебывающегося в его руках инструмента.

Скрипка надрывно плакала, роняла на ветер пронзительные слезы нот: нежные, хрустально-минорные, омывающие душу беспросветной печалью и тихой меланхолией. Мелодия лилась в пространстве бесконечной рекой грусти. Отчаянная, размазывающая своей удушливой обреченностью. Переливчатая, как журчанье воды в ручье, она затапливала собой все щели и углы, обволакивала тягучей вязкой патокой, заползала в душу щемящей тоской.

Ястреб брал невозможные пассажи, заставляя скрипку рыдать и рвать сердце оголенной болью своей вывернутой нараспашку души, и некуда было спрятаться от этой безумной лавины обнаженных чувств, и не было сил бежать от затягивающего омута отчаяния.

Танцующий по струнам смычок внезапно застыл, музыка оборвалась на полувсхлипе, но ее отголоски завывающим ветром все еще плыли по воздуху, рисуя в воображении мягкой пастелью размытые картины безысходной ностальгии.

Касс резко повернулся, напоровшись на Оливию своим затопленным печалью изумрудно-зеленым взглядом, а потом насторожено замер, тревожно изучая ее лицо. Неподвижно и молча они смотрели глаза в глаза, мучительно и горько расстреливая взглядами застывшие маски лиц, словно пытались заглянуть в души друг друга.

Неожиданно Касс вскинул ладонь, уронив на струны смычок, и оглохшую тишину взорвала визжащая проехавшаяся нота — резкая, высокая, бьющая по барабанным перепонкам кричащим диссонансом. Он сделал короткий шаг навстречу Оливии, затем хищный стремительный выпад и, обвив правой рукой ее вокруг шеи, захватил в плен своего тела, прижавшись к спине охотницы так плотно, что чувствовалась его каждая напряженная, подрагивающая, как задетая тетива, мышца.