Крысиная башня 2 (СИ) - Дартс Павел - Страница 47

Она старалась делать выводы, она старалась приспособиться. Она больше не ночевала в больнице. Брошенные административные здания, во множестве встречавшиеся в центре, тоже её не прельщали: как выражался раньше Олег «ловить там было не чего».

И правда — что можно было найти полезного для жизни в бывших офисах? В стоматологической поликлинике? В давно разграбленном Доме Быта? Там даже обналичку с дверей в основном посрывали; видимо на дрова.

Жилые, вернее бывшие жилые дома давали значительно больше возможностей для выживания, и она стала ночевать в них. Там было множество уже взломанных квартир, а в квартирах — масса вещей, которые можно было с толком использовать.

Но этот же «клондайк» очевидно что привлекал и не только её одну. Конечно же многие, как их называли, «гопники», «гоп-компании», всякого рода отморозь тоже рассматривала брошенные и ещё обитаемые квартиры Мувска как возможность выживания.

«Мы, люди — те же животные. Только разновидность вольны выбирать себе сами — быть травоядными, чтобы на тебя охотились и тебя ели; или быть хищником — самому охотиться и есть; но и сражаться с другими хищниками…» — как глупо, помнится, умствовал Олег, в очередной раз нализавшись алкоголя до состояния, когда его тянуло на философствования.

Глупо; конечно же глупо и мерзко! — и этим он только ещё раз показал свой уровень! — уровень именно что животного. Люди, если они Люди! — не должны быть животными, не должны опускаться до скотского состояния, не должны «выживать», как он декларировал, — люди должны жить; должны дышать полной грудью; идти навстречу светлому будущему; а не красться, как крыса в заброшенном подвале, готовясь одновременно или спрятаться, или напасть… Но ему ведь это было не объяснить. Какие же они всё же разные!..

Тем не менее некоторые навыки, почерпнутые из разговоров «стаи» и собственных умозаключений, несмотря на всю их «крысистость», она использовала.

А именно: она старалась перемещаться теперь или рано утром, или поздно вечером; когда, по её соображениям, «опасные люди» или ещё спали, или уже расползлись по своим норам. А опасными, вспоминая ту женщину со слащавым голоском, приглашавшую её «попить чаю», она считала теперь в общем-то всех. Это очень и очень не вязалось с её прежней концепцией жизни, с её позитивным восприятием, со всем, что она так долго и так тщательно впитывала на тренингах личностного роста и позитивного мышления, — но она ничего не могла теперь с собой поделать, — она стала бояться людей.

Высмотрев подходящий по её мнению дом, она сначала делала вокруг него круг, чтобы определить, жилой ли он; а если жилой — то в каком подъезде и насколько ещё теплится жизнь. Это было видно по протоптанным дорожкам; по вылитой в снег воде; по выброшенному мусору. Иногда — по запаху дыма и запаху готовящейся пищи. По печной трубе с дымком, торчащей из окна. По внешнему виду подъездной двери — сразу видно, когда её открывали последний раз.

В обитаемый подъезд она не совалась; она высматривала подъезды явно брошенные, двери в которые давно не открывались. Таких было много — большинство. В некоторых домах так и вообще не было обитаемых подъездов.

Опять же не во все подъезды получалось проникнуть. Некоторые были заперты изнутри, — вполне возможно, и даже скорее всего, что там, внутри, все умерли. А, стало быть — если не бояться заразиться и покойников, — были шансы найти пищу и вообще полезные для выживания вещи. Но у неё не было ни сил, ни навыков, чтобы проникнуть в эти запертые изнутри склепы.

Некоторые подъездные двери, хотя и не были заперты, она просто не могла открыть — настолько их привалило спрессовавшимся снегом.

Некоторые, — собственно, большинство, — подъезды были «отмарадёрены»; квартиры в них были начисто разграблены. То есть подчистую — она раз за разом наталкивалась на полностью разграбленные квартиры; с вывернутыми, как при тщательном обыске, ящиками шкафов и стенок, непременно разбитыми зачем-то зеркалами, и загаженными комнатами. Как будто те, кто здесь хозяйничал, сами никогда не имели своего уютного жилья, и потому заочно мстили тем, кто такое жильё имел — хотя бы и в прошлом.

Немало было и просто начисто выгоревших квартир — скорее всего подожженных теми же мародёрами, шарящимися по квартирам, оставлявшими после себя не только кучки дерьма на паркете, но и разведённые на паркете же и из мебели костры.

Как ни странно, встречались, хотя и редко, квартиры запертые, хотя в них явно давно никто не жил. Как правило двери таких квартир представляли собой мощные изделия импортного или отечественного металло-дверестроения, с изысканными по сложности замками.

По каждой такой двери было видно, что её пытались вскрывать — но, очевидно, не всем такие сейфовые монстры были по плечу и по квалификации; и от них отступались в пользу более доступных соседских. Видимо, «оставляли на потом», благо выбор был — почти весь Мувск сменил место жительства, — либо на «Зелёные зоны», контролируемые Новой Администрацией, либо на Лагеря Эвакуированных с Сельхоз-Коммунами. А потом эпидемия внесла в планы мародёров свои коррективы.

Уже вскрытые квартиры были удобней всего. Несмотря на, возможно, несколько волн мародёрства, прошедших по ним, в них оставалось немало полезного. Она и не подозревала раньше, сколько нужного для выживания нужно иметь при себе в городе; и сколько этого полезного, «ништяков» как выражался Олег, можно было найти в брошенных и даже уже неоднократно «обмародёренных» квартирах.

Первым делом она сменила свою кожаную сумку от Луи Виттон на студенческий объёмный рюкзачок, чтобы освободить руки.

Вторым приобретением стал ковшик, прекрасный ковшик из нержавейки, с крышкой и длинной ручкой, в котором теперь так удобно было топить снег. Он был несколько тяжеловат — с толстым дном для приготовления пищи на индукционной электроплите; но с этим приходилось мириться — ковшик был всё же много удобнее кастрюлек, которые она так же находила во множестве.

И, конечно, она обзавелась «столовыми приборами»: кухонный небольшой, но удобный ножик; вилка и ложка из нержавейки.

Она старалась, по мере возможности, поддерживать и гигиену — ещё чего не хватало, свалиться с дизентерией или какой-нибудь чесоткой, а то и подцепить какую-нибудь более серьёзную заразу, — кто с ней будет тут возиться, кто вообще о ней узнает?.. Потому она везде, где была возможность, старалась умыться; протереть хотя бы лицо, шею, под мышками, кисти рук и стопы ног чистой водой.

Воду она грела, стараясь вскипятить, в этом вот найденном ковшике, прямо в квартирах. Мельком она вспоминала иногда, как жёстко осуждала Олега и его «стаю» за беспредел в Башне, за вскрытые и «ограбленные» чужие квартиры, — но это было так далеко… К тому же и многое изменилось. Олег сам взламывал и грабил чужие квартиры; она же пользовалась уже давно брошенным имуществом, — так говорила она себе. Это совсем другое дело. Брошенные, уже взломанные, — стало быть ничьи квартиры, — от них ведь не убудет, если она попользуется тем, что не забрали мародёры?

А забрать всё-всё, конечно же, никакие мародёры были не в силах; и потому ночевать в брошенных квартирах было удобно: теперь она спала не на вонючих больничных матрасах, как в первую ночь, а на нормальном диване или кровати; и почти всегда можно было найти чем укрыться — да хотя бы сдёрнутой с окна шторой или пледом, найденным в глубине шкафа.

Конечно, она так и не научилась высыпаться на холоде, и потому днём постоянно чувствовала гнетущую усталость, сонливость.

Она немного тяготилась одиночеством; но понимала, что любой человек сейчас — опасен!

Как это разительно контрастировало с прежней её реальностью!

За всё время с того, первого вечера, она лишь однажды встретила и заговорила с человеком.

Это был старик, чистивший снег во дворе поздно вечером.