Крысиная башня 2 (СИ) - Дартс Павел - Страница 48

Она ещё раньше заметила, что все подъезды в том доме были аккуратно очищены от снега — никаких кочек, никаких сугробов. Кажется, даже подметено. И сутулая щуплая фигура, ритмично двигающиеся плечи. И такой знакомый, но уже давно забытый звук: шырк… шырк… шырк. Звук шоркания метлы по асфальту.

Дом, как и все вокруг, чернел тёмными провалами окон, и явно был нежилым. Но старик — шырк… шырк… — подметал очищенный от снега асфальт.

Это было очень необычно. И она, сжимая одной рукой в кармане гладкое яйцо гранаты, решилась подойти к нему.

Да, так и было — старик подметал дорожки во дворе. На неё он не обратил ровно никакого внимания.

Решившись, она обратилась к нему:

— Дедушка… что вы тут делаете? Зачем?..

Небо было светлым, без туч, ярко светила уже взошедшая луна. Она не включала фонарик.

Старик прервал своё занятие; и, явно услышав вопрос, повернулся к ней, ответил скрипуче:

— Как — что? Не видишь??

— Но… зачем?

— Как зачем?? — казалось, старика возмутил столь глупый вопрос, — Как зачем?? Чтобы чисто было, дура!

Не обидевшись на «дуру», она переспросила:

— Нет, всё же… зачем? Чисто?.. Да вы посмотрите вокруг! Ведь нет никого. Никого людей. Не ходит тут никто. И… и не живёт.

Старик задумался, опёршись на метлу; потом ответил:

— Люди-то… вернутся. Придут. Домой-то? Конечно вернутся. Разбежались как дураки. Вернутся. А тут — чисто, порядок во дворе. Подметено, снег почищен. Им же приятно будет вернуться, где во дворе всё почищено, нет?? Вот то-то, дура!

И, видимо решив, что полностью, исчерпывающе объяснил мотив своего, казалось, бессмысленного занятия, отвернулся от неё, вновь взявшись за метлу. Шырк. Шырк.

Он вновь подметал и без того уже чистый асфальт, не обращая на неё внимания и что-то бубня себе под нос.

В сущности, она уже всё поняла; но какой-то бес противоречия всё же толкнул её на ещё одну реплику:

— Дедушка… так не вернутся же никто! Наверное, все, кто ушли, они уже умерли. Раз до сих пор не вернулись, значит и не вернутся. Вы знаете же про эпидемию. Говорят, все умерли вне Мувска-то!..

Сказала — и испугалась. Зачем…

Старик перестал подметать и резко, зло, повернулся к ней:

— Дура!! Вот дура и есть! Эпидемия — эпидемия!.. Как «не вернутся»?? Кто?? Санька с женой не вернётся?? Варька маленькая?? Вероника Павловна? Сергей Львович?? Мальчонка их не вернётся?? Юлия Тимофеевна, Максим Георгиевич?? Да как у тебя язык, у дуры, повернулся такое сказать?! Все вернутся! Все! Вернутся — а тут двор прибран! Им же приятно будет, а?? Как это они могут не вернуться, дура ты такая??.

И даже сделал движение, как будто собирается замахнуться на неё метлой.

Она отступила.

Всё было ясно. В самом деле — что она лезет к нему? Он при деле. Ему… ему хорошо. Он делом занят.

Повернувшись, пошла от этого дома, от старика. Вспомнила, как сама кричала Олегу: «- Что же ты думаешь, — ЭТО надолго???»

За спиной опять послышалось размеренное «шырк… шырк… шырк…»

Сначала голод очень мучил её.

Как она ни пыталась растягивать свой небольшой запас продуктов, они вскоре кончились.

Ну что ж, приходилось искать поесть в тех же брошенных квартирах. Чаще всего безрезультатно — мародёры, кто бы они ни были, в первую очередь выносили всё съестное… Ей удавалось найти немного: старую, заледенелую банку со скисшими огурцами на балконе; горсть рассыпанной на полу кухни вермишели, завалившуюся в углу выдвижного ящика ириску, остатки муки в смятом пакете.

Однажды она решилась обследовать днём разбитое и разграбленное кафе на первом этаже дома, в котором она обосновалась на ночь. Обычно так день и проходил: переночевав в выбранном наобум доме, она днём, не рискуя выходить на улицу, обследовала все вскрытые квартиры «своего» подъезда. Переходила от квартиры к квартире, рассматривала разгром, учинённый мародёрами; и сама старалась найти что-нибудь полезное, съестное. Попутно рассматривала чужое жильё, чужую обстановку; подбирала с пола и листала чужие альбомы с фотографиями, стараясь понять, что за люди здесь раньше жили, чем жили, о чём думали. И где они сейчас. Это было занятно, да; и отвлекало от мыслей о еде. О прошлом же она раз и навсегда строго-настрого запретила себе вспоминать.

В этот раз она рискнула днём спуститься в кафе.

В нём, как обычно, царил полный разгром: перевёрнутые столики и стулья с никелированными блестящими ножками; барная стойка с проломами явно от топора; тщательно перебитые зеркала за барной стойкой, обрушенные полки, где раньше стояли напитки; перевёрнутый холодильник.

Это было привычно уже, — более того, она знала, что там, где вот так безумно громили обстановку, всегда есть шанс найти что-нибудь полезное, или покушать, — видимо, погромщики, вымещая весь свой запал на материальных предметах, были менее всего заняты сбором «ништяков».

Так и оказалось: она нашла несколько растоптанных пачек чипсов, вскрытую и замёрзшую баночку оливок, и даже большую, пятилитровую жестяную, хотя тоже и вскрытую и мятую, банку с загустевшей томатной пастой. Томатной пасты было, наверное, ещё литра три; и она с радостью забрала её собой. В последующие несколько дней ей не везло в поисках продовольствия, и она все эти дни питалась почти исключительно этой томатной пастой, выскребая её ложкой. Да, это была большая удача — эта пятилитровая жестяная банка, невесть как оказавшаяся в этом кафе.

Кроме того в этом же кафе стояла кофе-машина.

Подчиняясь непреодолимому позыву, она, сразу как увидела её, подбежала к ней и бессмысленно стала нажимать кнопки, как будто надеясь на чудо. Нет конечно, — реальность, эта мерзкая реальность, лелеемая Олегом, «предсказанная» им ещё несколько лет назад, не отпустила её — кофемашина была мертва. Пуст был и бункер для кофе. Единственно, что она нашла — это несколько использованных фильтров, коричневых от засохших остатков кофе, — она прижала эти ватные кругляши к носу, и, как наркоман, стала вдыхать слабый-слабый, еле ощутимый аромат настоящего кофе… Как же она хотела кофе! Несколько лет жизни! — незадумываясь, за чашку горячего американо! Но нет, — никому не были нужны её годы жизни в обмен; никто не торговался, никто, сатанински хохоча, не требовал душу в обмен на … Нет, душу она бы, конечно, не отдала. Во всяком случае не за кофе. Вот за то, чтобы всё вернулось опять в то далёкое прошлое, когда была и семья, и бизнес, и поездки за рубеж, на курорты и семинары, — за это может быть… хотя нет, при чём тут эта глупость, лезущая в голову, — она была не суеверна. Во всяком случае так она про себя думала; ну, разве что держала иконку в прихожей. Она верила в силу мышления и не верила в предначертание, — хотя вот Олег, он как раз доказывал, что всё у нас по той самой старой формуле: «поступок — привычка — характер — судьба», что, по сути, и есть предначертание. Боже, почему она опять вспомнила про него?? Его нет, нет. Нет!! Всё. Это — из прошлого; а прошлого — нет!

Прижав к груди рюкзак, где теперь добавилось ко всему и банка с томатной пастой, и мятые пачки чипсов с баночкой оливок, она отправилась обратно на этажи, готовить, как она задумала, «томатный суп с чипсами». Это действительно было вкусно… Как жаль, что в кафе не нашлось даже щепотки кофе; хотя если эти фильтры подержать в кипящей воде… да! Да-да, это идея! — она поспешила вверх по лестнице.

Разводить костёр она старалась на самом последнем этаже подъезда, чтобы дым рассеивался, не доходя до земли, и её нельзя было вычислить по запаху.

Сама, постоянно живя теперь впроголодь, она понимала сейчас, насколько обостряется обоняние у голодного человека. В своих вечерних и утренних блужданиях по городу она, кажется, могла уже с точностью до квартиры определить, где готовили пищу, и какую пищу. Не хватало ещё, чтобы и на неё набрёл кто-то такой же голодный, но более сильный. Она больше не верила в людей.

Приготовить щепки для костерка ей теперь помогал кухонный топорик, который, кроме ножа, и, конечно, её основной и последней защиты — гранаты, был теперь её главным оружием и орудием, инструментом.