Крысиная башня 2 (СИ) - Дартс Павел - Страница 46

Тумбочка-то была полностью деревянная, и её бы можно было жечь… но нечем было её разломать на щепки. Вообще нечем.

Как же так?.. Она в недоумении подёргала дверцу, та зашаталась в старых ржавых петлях. И что? Даже если сейчас она оторвёт дверцу — что с ней потом делать?.. Дверца — филёнчатая доска под несколькими, явно, слоями краски, окаменевшая за десятилетия своего существования; чтобы её разломать нужно как минимум топор… желательно и мужчина, который бы этим занялся; ей же это явно было не по плечу. И топора всё равно нет…

Вздохнув, она отпустила дверцу тумбочки; и пошла дальше, шаря лучом фонарика по сторонам.

Ей опять повезло — она нашла старый грязный веник и брошенную кем-то книгу. И ещё журнал записи больных. И ещё стопку какой-то линованной бумаги — с записями и без. Этого наверняка будет достаточно, решила она.

Вернулась к приготовленным мискам со снегом. Порвала, смяла и разожгла под миской костерок из бумаги. По мере того как он разгорался, она стала подкладывать всё более плотную бумагу. Но бумага быстро прогорала, давая много пепла и мало тепла.

Тогда она начала (в перчатках) ломать веник и подкладывать его прутики.

Веник был старый, грязный и вонючий, и дым от него был таким же, если не более вонючим. Бог знает, что им тут подметали. Но, решила она, если всё это сгорит, то и какая разница? Единственно — она с опаской поглядывала на окно, за которым начинал синеть рассвет — как бы кто не увидел отблеск костерка в окне. Впрочем, сейчас, утром, наверняка все, у кого есть хоть какое мало-мальски тёплое обиталище, наверняка досматривают утренние сны, а не шарят взглядами по округе; и шансов что кто-то увидит слабый отблеск пламени в одном из окон старой брошенной больницы немного.

Снег стал таять в миске, но воды получалось до обидного мало, хотя она и переложила в греющуюся миску весь снег из второй. Пришлось ещё раз сходить на этаж за снегом.

Вода согрелась, но так и не закипела, хотя весь веник и вся бумага уже была сожжена. Что за неприятность!

Ничего, сойдёт и так! — решила она, и всыпала половину пакетика какао в парящую воду. Чем бы помешать… Нечем. Чёрт побери…

Глупая ситуация. Высыпанный в воду какао-порошок так горкой и лежал на воде, не думая тонуть, и помешать его было нечем… Совершенно глупая ситуация. Хоть пальцем мешай, честное слово… Почему она не взяла с собой ложку, почему??

Встала с корточек и опять отправилась на поиски — и опять ей повезло. В «Комнате для приёма пищи» она нашла — за батареей почему-то, — вилку.

Тщательно вытерла её полой пальто, и, вернувшись к своему какао, принялась помешивать его. По комнате распространился волшебный аромат. Она и не ожидала, что простое какао, — не кофе, который она любила, и которое всегда было в достатке в Башне! — а просто растворимый какао-порошок может так волшебно пахнуть! А у неё же есть ещё и рыбные консервы!

Увы. Её ждало очередное разочарование — консервы были, но открыть их было нечем…

Дурацкая ситуация… Вспомнила, как Олег когда-то давно рассказывал со смехом, как в армии они умудрялись открывать консервы пряжками от армейских ремней… В отчаянии огляделась. Нет, ничего.

Вилка? Она попробовала, — но алюминиевая вилка согнулась, оставив на банке лишь неглубокую вмятину. Она отбросила вилку в сторону.

Внезапно захотелось заплакать; но она тут же справилась с собой. Это ерунда, это мелочи. Пустяки. Она же сильная.

Встала и ещё раз прошлась по этажу — ничего, чем можно было бы открыть банку не нашлось. Краем кровати?.. Нет.

Пока она ходила и раздумывала, какао в миске стал остывать. Больше тянуть нельзя было. Ничего, обойдусь сейчас без консервов! — решила она. Вот, у меня ведь есть пол пачки крекеров! На завтрак хватит.

Она стала есть крекеры, прихлёбывая из миски уже еле тёплое какао. Дома она бы обязательно добавила туда сухого или сгущённого молока, — а тут… сойдёт и так.

Крекеры кончились, кончилось и «какао». Она бы с удовольствием сейчас выпила бы и съела ещё два раза по столько, но увы. Ничего, сойдёт. Всё равно острый голод заглушён. Пора идти.

Куда идти?

Она не знала.

Куда нибудь.

Ничего. Всё наладится. Да, новая жизнь. Да, с нуля. Да, так вот тяжело начинается. Ничего. «Чтобы стало видно новую дверь, нужно чтобы перед этим закрылись все предыдущие» — она это помнила. Ничего! Всё наладится. Она в это твёрдо верила.

Идти было некуда. Идти было не к кому. Те несколько тысяч «друзей» в «Одноклассниках», которыми она гордилась, оказались просто набором имён и фотографий в соцсети, не больше. Собственно, как и она для них.

Никого из знакомых из той, прошлой, «до-БП-шной» жизни в Мувске больше не было, — она это знала точно, наводя справки ещё когда работали какие-то средства коммуникации — телефон, интернет. Все разъехались и попрятались. Никто не позвал тогда её с собой. Собственно, как и она никого не приглашала к себе…

Последующая неделя дала ей большой опыт; но, как бы между делом, погасила её твёрдую уверенность, что всё будет хорошо; и не просто хорошо, но хорошо — вскоре.

Нет, «новый этап в жизни» — вот он, в полный рост. Но насколько же он не походил на то, что внутренне она ожидала…

Конечно, она читала «Трансерфинг реальности» Зеланда, все четыре тома; и помнила оттуда — что «опасайтесь своих желаний — ибо мироздание реализует не то, что вы желаете сознательно, а то, к чему вы стремитесь внутренне, неосознанно». Или что-то вроде этого. Но неужели внутренне она стремилась именно к этому??.

Вспоминалось ещё, как Олег, бывший муж, рассуждал о «множественности реальностей», которые «как бы пронизывают всё, накладываясь и пронзая друг друга как радиоволны разной длины». И что эти реальности у всех разные — он в какой-то фантастической повести читал. Что одновременно в одном и том же пространстве могут существовать множество вариантов одной и той же реальности…

Так вот ей пришла дикая мысль, что она каким-то непостижимым образом попала в… в его, Олегову «реальность»; в ту реальность, к которой он долго и тщательно готовился. В эту вот реальность — с пустыми холодными коробками домов, с периодически попадавшимися мёрзлыми трупами в квартирах и на лестницах; с постоянным ощущением опасности; со становящимся привычными чувствами голода и безнадёги.

Да, безнадёги, — сейчас это ощущалось особенно остро, хотя она старалась гнать от себя эти мысли. В Башне, дома было легче, проще — она постоянно была занята; и хотя занятость была довольно противная — готовить есть на примитивном очаге; мыть посуду, убирать — как какая-нибудь крестьянка середины позапрошлого века, — но там ощущения безнадёги не было. Там, в Башне, постоянно бурлила жизнь: что-то ломали, переделывали, растаскивали, пилили и долбили; «стая» намечала какие-то свои «крысиные» планы; чистила оружие, упражнялась… Всё это было ей противно; но отвлекало от мыслей о преступной глупости происходящего; а главное, у неё не было никаких проблем с тем, что Олег высокопарно называл «условиями поддержания жизнедеятельности» — с продуктами, с топливом, с водой, и с безопасностью. Всё это обеспечивала та же «стая». Обеспечивала, конечно же, преступными путями — но это было, да, это всё было: еда, тепло, вода, безопасность. Гигиена даже.

Сейчас всё это кончилось.

Сама, всё сама. Она и не думала раньше, как это всё сложно — обеспечить себе, одной, в одиночку же, хотя бы минимум былого: еды, тепла, воды, безопасности. Хотя бы по минимуму. Про гигиену, конечно же, и речь не шла.

И то «прекрасное будущее», к которому она стремилась, и которое — как она была уверена, — придёт к ней, стоит ей только захлопнуть за собой эту, прошлую, дверь-жизнь, всё отступало… отступало… пока не стало каким-то отдалённым, невнятным светом, как луна, светящая сквозь плотные зимние тучи.

Она стала терять веру.

Неужели она каким-то образом попала в другую, предназначенную не ей, реальность?? Ведь это всё явно не её! Она не должна ЗДЕСЬ быть! Но она здесь была; и нужно было изо всех сил напрягаться, чтобы выжить в этой чужой, гнусной реальности…