Сапоги — лицо офицера - Кондырев Виктор Леонидович - Страница 43

— Может, мы повинны в ослаблении контроля, в недостаточном уровне политической работы?..

— Опять начинаем взывать к жалости! Сейчас необходимо представить доказательства, позволяющие суду вынести самый суровый приговор! Скажите, так ли хорошо они служили, что и выговоров не заработали? Картина была бы ясна, имей мы подтверждение неоднократного нарушения дисциплины. После снятия взысканий прошел почти месяц. Я уверен, что за это время вы имели достаточно оснований для новых выговоров… Но из-за перегруженности не находили время занести их в карточки, как говорится, руки не доходили… Ведь так?

— Ну, я делал замечания Варенцову… То воротничок не застегнут, то прятался от построения в каптерке… Но это ерунда!

— Прекрасно! Это не ерунда, а систематическое нарушение уставов и приказов командира! Почему бы вам сейчас не вписать эти выговоры в карточки?

— Задним числом?

— Поймите, если мы их показательно не накажем, это может привести к еще более серьезным преступлениям! Это в их же интересах, потом они благодарить будут! Кстати, в разговоре со мной ваш командир батальона намекал на необходимость принятия мер и по отношению к вам… Пока, я думаю, он преувеличивает… Преступное самоустранение, неисполнение приказов, пьянство… Есть у вас еще некто лейтенант Петров…

— Я сейчас не вправе ничего вписывать. Командир батареи вернулся из отпуска, ему и решать. Я надеялся, что все-таки можно чем-то помочь.

— Меня, простите, не интересует, на что вы надеялись! Очень жаль, что вы не хотите помочь следствию! Хотя неразглашение нашего разговора тоже можно рассматривать как помощь… Попытаюсь убедить капитана Синюка пойти нам навстречу. Он офицер опытный, поймет… Ну, а вы, естественно, не будете кричать на всех перекрестках об этом… Это вам не повредит, а возможно, и поможет в будущем, вы ведь тоже, как говорится, на волоске висите… Договорились?

Договорились, договорились, бормотал Казаков, идя через лес, что изменило бы упрямство, ничего, да и почему их надо так защищать, пусть получат по заслугам, есть за что, а то скоро будет страшно в казарму зайти, кто они тебе такие, это и правда маленькая хитрость по сравнению с их преступлением, убеждал себя Казаков.

Домой он пришел почти спокойным, поиграл с сыном и вовремя лег спать.

Военный трибунал приговорил Варенцова к трем, а Васильева к полутора годам исправительно-трудового батальона…

Уже через пару километров все взмокли, стало жарко, многие расстегнули полушубки, сняли шапки, шли, окутанные паром, хотя мороз был несильный, двадцатиградусный.

Вначале до них по лыжне прошли три роты, укатали ее. Но затем батарея свернула в лес, согласно плану батальонных учений, и тут начались настоящие муки.

Лыжи, смазанные мастикой для полов, с ненадежными, так называемыми мягкими креплениями, сильно затрудняли передвижение, ремешки беспрерывно спадали, расстегивались и рвались. Маршрут трудный, через мелкие сопочки, с низким кустарником между деревьями. Приходилось продираться, преодолевать подъемы, крутые или тягучие, а когда, вздохнув с облегчением, лыжники набирали скорость на спусках, первые смельчаки ломали лыжи о невидимые под снегом пни и поваленные стволы. Летели кувырком в снег, хохоча и ругаясь, вытряхивали валенки, смотрели насмешливо на осторожно спускающихся.

У конечного пункта батальон должен сконцентрироваться и прийти одновременно, рота за ротой. Подполковник Терехов пожелал присутствовать при этом, сказал перед кроссом Жигаев, подчеркивая важность ситуации.

На лесной дороге, возле громадной наледи у незамерзающего ключа, повалясь в снег, их поджидала девятая рота. Вот кому не позавидуешь, пехоте.

Солдаты были навьючены оружием — автоматы, гранатометы, пулеметы, ручные безоткатные орудия, ранцевые зенитные ракеты и огнеметы, каски и лопатки, катушки с проводом, рации, — они завистливо поглядывали на идущих налегке артиллеристов.

— Вставай, вставай, вставай, царица полей — пехтура! — кричал командир роты. — Мы им сейчас докажем, вперед!

Кому собирался что-то доказывать лейтенант, было неясно, но солдаты неохотно поднимались со снега и, вытянувшись журавлиным клином, побрели по дороге, неся лыжи на плечах. Минометчики пристроились в хвост, недовольные, они рассчитывали на передышку…

Странную картину являла собой эта длинная-предлинная вереница людей, третий батальон, старческими шагами идущий по лесной дороге, с опущенными головами, не подавая голоса, безрадостно.

Отступление наполеоновской армии, переход Суворова через Альпы, неутешительные итоги Зимней кампании на Востоке, — подполковник Терехов подыскивал сравнение, наблюдая приближающихся солдат.

— Что это за народное ополчение! Что за слабосильная команда! Где ваш строй? Командиры рот, приведите в порядок свои подразделения! — закричал в мегафон Жигаев, пытаясь сгладить неблагоприятное впечатление от небравого вида батальона.

— Не кричите, майор! — строго сказал Терехов. — Ваши люди выполнили задачу, вовремя прибыли в назначенный пункт. Не порастерялись, дошли все-таки, добрели! Разве вы не понимаете, их надо поблагодарить!..

— Теперь уж точно неделю не появлюсь в полку! Ноги в кровь растер! — удовлетворенно сказал Петров и, захватив пригоршню снега, приложил к пятке.

А про себя еще больше обрадовался, как все удачно, сходится один к одному, сейчас только дома сидеть, аппарат-то уже на мази…

Труднее всего было поддерживать постоянную температуру.

Дрова то жарко разгорались, угрожающе полыхали, хоть водой заливай, то пламя едва лизало поленья, и взмокший от старания Коровин подкладывал щепочки, раздувал огонь. Если бы был уголь, сожалел кочегар, никаких тебе проблем, уголь горит долго и равномерно, а с дровами одни саратовские страдания.

В комнате мерзко воняло перекисшей брагой, было жарко и темно, слабые отблески метались по стене, и только благодаря им можно было различить большой бидон на печке, увенчанный горизонтальной трубой, подведенные к ней шланги, три осторожно двигающиеся фигуры, очень тихо разговаривающие.

Коровин, Сырец и Казаков терпеливо волновались, совершали бесцельные движения, часто замолкали и прислушивались, не слышно ли бульканья закипевшей жидкости, очень важно не упустить момент начала кипения, открыть вовремя кран, отрегулировать напор охлаждающей воды, да и вообще, друзья устали ждать, истомились…

Приготовления заняли всю осень.

Коровин, творец идеи, издергался, видя леность компаньонов.

После вспышки лихорадочной активности, закончившейся постройкой аппарата, наступила душевная вялость. Короче говоря, злился Коровин, никто и пальцем не шевельнул, чтоб добиться практических, видимых, ощутимых на вкус результатов так расчудесно задуманного проекта.

Но участившиеся запреты на продажу горячительного ассортимента сдвинули дело.

Совладельцы аппарата купили вскладчину сахар и дрожжи, поколебавшись, решили одарить доверием Коровина, произвести испытания у него на кухне, взаимно поклялись не приставать к нему с предложениями попробовать брагу и оказать на совесть, без дураков, помощь при подготовке установки к пуску.

Панкин и Петров оказались клятвопреступниками, показали свое истинное лицо.

Первый остался сидеть дома, под дутым предлогом болезни жены, рассчитывая прийти утром на готовенькое, второй же, известная скотина, всю неделю изводил Коровина требованиями угостить его брагой, а в решающий вечер насосался в столовой пива и уснул в девять часов.

— Включай воду! — праздничным голосом сказал Коровин. — Закипело!

Лейтенант Сырец, очарованный тонюсенькой струйкой из трубки, пожелал немедленно снять пробу. Но ему не разрешили, что ты за цаца такая, пить первым.

К нескольким капелькам самогона в чайной ложке поднесли спичку, вспыхнул синий огонь. Коровин с гордостью объяснил, раз горит, значит не меньше семидесяти градусов, первак высшего качества, хоть отправляй на экспорт, соответствует международным стандартам.