Дикие розы (СИ) - "duchesse Durand" - Страница 81

— Я так полагаю, очень хороший знакомый, — барон сделал небольшую паузу, — раз вы не пожалели на него такие ставки?

— Я не сказала бы, — голос средней виконтессы Воле стал ещё холоднее. — А теперь, прошу прощения, нам нужно идти. Приятного дня, господин барон.

Последние слова были произнесены одновременно с легким реверансом и, взяв Клода под руку, Ида быстро направилась к своей ложе.

— Скользковатый человек, — наконец нарушил молчание Клод, поправляя перчатки и глядя в сторону. — И голос, и манеры, и жесты… Всё, как у змеи. Не люблю тех, в разговоре с кем возникает постоянное ощущение, что они намекают на что-то.

— Моник бы он понравился, — усмехнулась средняя виконтесса Воле, поправляя сползающую с плеч шаль.

***

— Сегодняшний день — это нечто! — воскликнула Моник, устало падая на диван. — Я даже не думала, что скачки это так красиво! Хорошо, что ты взяла ложу до конца этого сезона.

— Если бы ты знала, сколько мне это стоило, — пробормотала Ида, бросая шаль на кресло. Младшая Воле презрительно скривилась. Её ужасно раздражало, когда Ида начинала переводить разговор на деньги, при этом указывая на то, что они достались ей якобы каким-то трудом.

— Теперь об этих скачках у нас в округе будут говорить ещё месяц, — продолжила Моник, делая вид, что не обратила внимания на слова сестры. — Дюран будет, как обычно, в центре внимания.

— Ты ему завидуешь? — Ида даже не глядела на сестру.

— Нет, но мне кажется, что его не мешало бы опустить с небес на землю, — гордо вскинув голову, ответила младшая виконтесса Воле.

— Только лишь потому, что он не обращает на тебя ни малейшего внимания, хотя ты из кожи вон лезешь, чтобы он тебя заметил? — эти слова были сказаны более пренебрежительным тоном, чем следовало бы, и Ида сама это почувствовала. Моник мгновенно переменилась в лице и метнула в сторону сестры страшный взгляд.

— Что? — переспросила она, подаваясь всем телом вперёд.

— Ты прекрасно расслышала с первого раза. Или ты думаешь, что я внезапно ослепла и, не менее внезапно, утратила наблюдательность? — Ида насмешливо посмотрела на Моник. — Ты же вьёшься вокруг него, как собака возле хозяина, и ни о ком и ни о чём больше не думаешь.

— Тебе не мешало бы посмотреть на себя! — воскликнула Моник, которая побагровела от злости. — И ещё не мешало бы перестать мне завидовать!

— Завидовать? Было бы чему, — пожала плечами средняя Воле. — Во-первых: мне не нужен в число кавалеров такой самовлюбленный наглец, как он. А, во-вторых: твои усилия равносильны усилиям человека, который пытается сдвинуть гору с места.

— Он не самовлюбленный наглец! — вскинула голову Моник, готовая самоотверженно защищать возлюбленного. — Если он не нравится тебе, то это не значит…

Ида в два шага пересекла комнату и, наклонившись к Моник, схватила её за плечи.

— Моник, послушай меня хотя бы раз в жизни, — немного угрожающе проговорила она. — Жизнь с этим человеком будет адом. Его не привязать к себе ни детьми, ни покорностью, ни клятвами у алтаря. Рядом с ним тебе осталось бы лишь подбирать крохи его величия и довольствоваться этим. Он эгоист, Моник, ему не нужен никто кроме него, потому что он не пожелает ни с кем делить собственное великолепие. Ты смогла бы всю жизнь терпеть жалость благодетельных и благопристойны светских дам и насмешки особ вроде меня?

Моник молча смотрела на сестру. Да, это был один из тех случаев, когда Ида оказалась права. Но, ехидно улыбнувшись, младшая Воле поинтересовалась:

— Но разве ты не допускаешь, что он может влюбиться в меня?

Ида рассмеялась и, отпустив сестру, отступила на несколько шагов назад.

— Тебя? Он? Полюбить? Да никогда в жизни! — ответила она, продолжая смеяться. — Такие как он любят других женщин, если вообще способны любить.

— Таких как ты, да? — язвительно протянула Моник.

— Нет, ещё хуже, — бросила через плечо Ида и, хлопнув дверью, удалилась в свою комнату, оставляя Моник размышлять о только что сказанном.

Младшая Воле поморщилась, как от слабой, но навязчивой зубной боли. Слишком странно всё это выглядело. Ида ненавидела её и в тоже время пыталась дать совет и показать истинное лицо прекрасного герцога. Может быть, она сама ещё строила планы на него? Но тогда почему она не кокетничает с ним, как с остальными, а ведет себя равнодушно-иронично? И, если это так, то зачем она тогда сейчас так настойчиво пыталась показать его во всей красе? Для Иды де Воле-Берг это было и сложно, и слишком примитивно одновременно, и Моник пребывала в замешательстве. Ей нужно было знать наверняка, участвует ли Ида в этой игре или можно вычеркивать её из списка. Первый случай означал поражение, потому что против такой соперницы, как Ида шансов было мало. Впрочем, второй вариант тоже не означал победу, потому как Ида могла продолжать мешать ей из одной только из личной неприязни.

***

Было уже давно за полночь. На улице стояла непроглядная, тягучая темнота. Из подворотни, черневшей пастью дикого зверя, вышли, держась за стену дома две темные тени, одна из которых тащила на себе другую. Это были Клод и Эдмон. Оба были пьяны вдрызг. Клод еле передвигал ногами и беспрестанно поправлял кое-как завязанный галстук и падавшую на глаза челку. Периодически он взывал к каким-то видимым только ему, или не видимым никому в принципе, высшим силам, на что Дюран уже давно не обращал внимания.

— Я в полном порядке, — в очередной раз воскликнул Клод, пытаясь отцепиться от друга и идти самостоятельно.

— Это легко проверить. Сколько? — спросил Эдмон, поднимая вверх два пальца. Клод слегка прищурился и отклонил голову назад. Несколько мгновений он напряженно смотрел на руку друга и, наконец, произнес:

— Эдмон, я не настолько пьян. Два.

— И, тем не менее, тебе потребовалось десять секунд, чтобы сосчитать до двух, — пробормотал Эдмон, придирчиво сдвигая брови и в упор глядя на друга. — Поэтому тезис о твоей трезвости весьма сомнителен.

— Ты бы посмотрел на себя, — прошептал Клод и, покачнувшись, уткнулся в плечо друга. Дюран, не ожидавший этого, тоже пошатнулся и прижался к стене, чтобы остаться в вертикальном положении.

— Не вздумай терять сознание, Лезьё, — проговорил он, наконец, восстанавливая равновесие, и снова взваливая Клода на плечо. — Ты не девица, чтобы тебя можно было нести на руках через три квартала.

— Мы идем уже часа два, но не прошли и трех миль, — проговорил Клод, пьяно встряхивая головой и приходя в себя.

— Во-первых: нам так далеко и не нужно. А, во-вторых: мы почти пришли, — ответил Эдмон, указывая рукой на другой конец прямой, как стрела улицы.

— Наконец-то, — устало выдохнул Клод, устремляясь вслед за другом, который шёл хоть и весьма неровной походкой, но всё же достаточно быстро.

Ночные улицы были пустынны, мертвы и безмолвны. Дома, живые днем, смотрели темными глазницами окон. Для Эдмона это было невыносимое зрелище: ему казалось, что из каждого окна на него с молчаливым укором смотрит человек. Приписав все это своему несколько нетрезвому состоянию, он попытался отмахнуться от назойливого наваждения. Но странное чувство не проходило, а даже усиливалось. Иногда он ловил себя на мысли, что лучше бы он не любил её или вовсе не знал. Или же вскочил в седло и умчался бы куда-нибудь отсюда подальше, чтобы больше никогда не возвращаться, не видеть её лица, не слышать голоса, не читать молчаливый упрек в глазах, заглушить этот голос сердца, с корнем вырвать эту чертову любовь, чтобы и следа не осталось. Раньше он покидал женщин, потому что не любил, теперь же желал сделать тоже самое по совершенно другой причине.

Но Ида не хотела от него ничего из того, что просили те женщины. Она не требовала глупых клятв и обещаний жениться. Не требовала ничего, кроме денег. Дюрану было от этого не по себе. Он уже привык сочинять вечером у камина слащавые любовные письма самого разного содержания и, честно говоря, ему этого не хватало, ведь Ида была той самой женщиной, которой он действительно хотел бы написать. Уже не один раз он хотел все сказать ей, упасть на колени, схватить её руки, признаться в любви. Но на это, как ни странно было Эдмону признавать, не хватало решимости, которая разбивалась об её холодность. Он пробовал написать ей письмо с признанием, но и письмо у него не выходило. Писать шаблонные письма тем, кто никогда не завладевал его мечтами оказалось проще, чем писать письмо действительно любимой женщине. Он сжигал один за другим черновики, ломал одно за другим перо, даже вытаскивал из ящиков стола свои старые творения, в надежде, что какое-нибудь из них подойдет. Но ни одно не подходило. Все они были плоскими, мелкими и совершенно не годились для признания в любви. А ведь те женщины верили в них…