Дикие розы (СИ) - "duchesse Durand" - Страница 82

Увлекшись своими мыслями, герцог не сразу заметил, что уже почти преодолел последний этап пути и, что было куда важнее, уже давно идет в одиночестве. Остановившись, он наконец-то оглянулся, чтобы посмотреть не сильно ли отстал Клод. Тот шел метрах в пяти позади и елё передвигал ноги, но всё же старался держаться увереннее.

Дойдя до дверей своего дома, Эдмон поднялся по лестнице и несколько раз ударил молотком, так, что вся улица отозвалась протяжным, диким эхом. Внутри дома было тихо. Он ударил ещё несколько раз, думая, что прошла целая вечность. Первое эхо, которое ещё не успело затихнуть, нагнало второе. Кое-как, самостоятельно, до дверей доковылял Клод и, усевшись на лестницу, прислонился лбом к холодным мраморным перилам. Никогда в жизни он не чувствовал себя так ужасно и никогда в жизни он не напивался до такого состояния. А что бы подумали Ида и Жюли, увидь они его сейчас. С некоторой завистью он оглянулся на Эдмона, который хоть и выпил больше, но на ногах стоял намного тверже и увереннее.

— Да черт подери! — зло воскликнул Дюран и прибавил к этому возгласу ругательство, которое в обычной жизни никогда не произнес бы. — Может меня кто-нибудь пустит в мой собственный дом?!

С этими словами он ещё раз с силой ударил кольцом о железную пластину. Дверь тут же отворилась и из-за неё показался заспанный дворецкий со свечой в руке. Увидев хозяина, крайне нетрезвое состояние которого было заметно невооруженным глазом, он побледнел, ожидая вспышки гнева. От неминуемой расплаты его спас Клод, который, посидев пять минут, потерял ориентацию в пространстве и всякую способность двигаться самостоятельно, и отчаянно нуждался в помощи. Поддерживая друга под плечо, Эдмон, спотыкаясь и натыкаясь на мебель, поплелся к своему кабинету.

— Господин Дюран, не возьмете ли свечу? — сонным голосом спросил дворецкий, протягивая легкий глиняный подсвечник.

— Убирайся к черту! — рявкнул Эдмон, с третьего раза открывая дверь тёмного кабинета и заваливаясь внутрь вместе с висевшим у него на плече Клодом, которого он ударил о вторую створку двери. Клод издал короткий вопль и тут же снова замолчал.

Посадив, уже начинавшего засыпать, друга в кресло, Дюран отправился на поиски свечи, которую можно было бы зажечь. Свечи в подсвечниках на камине совсем оплавились, но слуги почему-то не заменили их. Тихо выругавшись, Эдмон огляделся и заметил на маленьком столике свечу в одиноком посеребренном подсвечнике, который красиво блестел в лучах луны. Пошарив руками по столу и, наконец, найдя спички, он попытался зажечь свечу. Первая спичка, так же как и вторая, и третья, и несколько последующих, с треском сломалась. Повоевав с ними несколько минут, Эдмон всё-таки зажег свечу и комната озарилась тусклым светом, освещавшим, правда, только середину.

Устало упав в кресло, Дюран закрыл глаза. Голова ужасно кружилась и продолжала вести из стороны в сторону. Посидев так какое-то время, он потянулся к графину, стоявшему на краю стола, и разлив по стоявшим тут же бокалам остатки вина, заставил несчастного Клода выпить его долю, чтобы тот наконец-то спокойно заснул и перестал периодически резко вскидывать голову, сопровождая это движение беспорядочным возгласом. Но эффект был прямо противоположный: Клод резко ожил.

— Скажи, — задумчиво проговорил он, — имея всё это — женщин, деньги, ум, внешность — ты был действительно счастлив хотя бы один раз в жизни?

— Клод, счастье — это иллюзия. И печаль тоже иллюзия. Все чувства иллюзия, — Эдмон выразительно взмахнул рукой. — Я бы сказал, что и весь мир тоже, но его, к сожалению, можно осязать.

— Мир настолько несовершенен в твоих глазах? — усмехнулся Клод.

— О, нет, мир совершенен, а вот люди — нет, — с улыбкой покачал головой Дюран.

— Даже если учесть, что мы созданы по образу и подобию Бога?

— На мой взгляд, Бог самое несовершенная из всех воплощенных идей человечества, — Эдмон устало откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

— Для воспитанника католической школы ты не слишком набожен, — Лезьё уронил голову на руки и, к облегчению Эдмона, замолчал. Правда, ненадолго. Внезапно, словно осенённый гениальной мыслью, он спросил, не поднимая головы:

— Эдмон, скажи, ты любил когда-нибудь?

— Возможно, — уклончиво ответил герцог. — Смотря, что понимать под любовью. Не забывай, что я далёк от общепринятого понимая этого чувства.

— Что вызывали у тебя те девушки, с которыми ты проводил время?

— Физическое влечение, эстетическое удовольствие и чувство собственного достоинства, — засмеялся Дюран, даже не повернув головы.

— Я спрашивал о чувствах, — спокойно возразил Лезьё.

— Разве это не чувства? — Эдмон приподнял бровь и, наконец, обратил взгляд на друга. — Я не знаю, что такое любовь. Можешь попробовать мне объяснить. Я почти что коллекционирую подобные объяснения.

— Что такое любовь? — Клод поднял голову. — Представь, что ты на цепи и тебя тащат по земле, камням, душат, но не отпускают и ты сам не можешь отцепиться. И знаешь, что нужно, но не можешь и, самое главное, не хочешь. Такова любовь, какой бы счастливой и взаимной она не была.

— Значит, по-твоему, любая любовь — это одна только боль? — герцог приподнял бровь, вглядываясь в своего друга.

— Жером говорит, что боль — это единственное, что мы чувствуем на самом деле. А я, — Клод слегка покачнулся, — я считаю, что мы чувствуем то, что хотим чувствовать.

— То есть ты хочешь чувствовать боль от своей неразделённой любви?

— Стереотипы, — Лезьё небрежно махнул рукой. — Так принято. Точно так же, как принято в театр надевать фрак. Я не могу этого объяснить, но… Это априори. Ты страдаешь, потому что так нужно, так принято, потому что не допускаешь мысли, что может быть по-другому.

Проговорив последние слова, он снова уронил голову на руки. Эдмон молчал, глядя в темноту прямо перед собой.

— В чём тогда прелесть этого чувства? — внезапно спросил он.

— Ни в чём, — Клод снова поднял голову и в тусклом свете свечи его глаза блеснули грустным огнем. — И всё же, ты ответил «возможно».

— Честно говоря, послушав тебя, я стал сомневаться, чьё понятие любви более странное: моё или общественное, — Дюран закрыл глаза и отвернулся. — Чем быстрее ты заснешь, тем легче мне будет привести тебя утром в чувство.

— Мы вернёмся к этому разговору, — многозначительно поднял брови Клод и, повалившись на диван, мгновенно заснул.

***

Солнце светило в окна, которые не были задернуты шторами и неприятно било прямо в глаза. Клод перевернулся на другой бок и проснулся. Некоторое время он не мог понять, что он делает в незнакомом доме, незнакомой комнате, да ещё и на диване, на котором он, по всей видимости, спал. Однако, взгляд его тут же упал на Эдмона, который сидел, приложив к голове пустой графин, и в висках тут же ужасно застучало, в горле пересохло, а в памяти всплыли обрывки событий прошлой ночи.

— Боже, моя голова, — простонал Клод и, посмотрев на Дюрана, добавил, — Я же предупреждал тебя, что не умею пить. Что там хоть было?

— Тебе все рассказать? — спросил Эдмон, криво усмехнувшись.

— О, нет, в таком случае лучше не рассказывай ничего! — воскликнул Клод, резко поворачивая голову к другу. — Там были какие-нибудь… женщины?

Последнюю фразу он растянул, пытаясь подобрать подходящее слово.

— Проститутки? — спокойно поинтересовался Эдмон. — Да были, но ты весьма нелюбезно отогнал их, потому что они не показались тебе в достаточной степени красивыми.

— Почему я у тебя? — немного помолчав, продолжил расспросы Лезьё. — Мне казалось, я собирался вернуться в гостиницу.

— После третьего стакана ты перестал понимать, что происходит, — ответил Эдмон. — И отправлять тебя в гостиницу в таком состоянии было просто бесчеловечно. Ты еле шел, я не говорю о том, что ты еле соображал.

— Три стакана? — воскликнул Клод, резко поднимаясь. — Что мы пили?

— Абсент, — все так же флегматично проговорил Дюран. — И это была не моя идея, если ты хочешь знать.