Дикие розы (СИ) - "duchesse Durand" - Страница 176

— Я никогда не лгал ни тебе, ни твоему брату.

— Какая разница, лгал ты сам или нет, когда ты заставил других делать это.

— Если тебе так невыносима ложь, то ты спохватилась слишком поздно, — в голосе герцога Дюрана проскользнули первые гневные нотки, которые он уже не пытался скрыть. — Или, быть может, мне стоит напомнить тебе о том, что ты могла устроить свою жизнь таким образом, что тебе никому бы не пришлось лгать?

Виконтесса Воле приподняла голову, молча глядя на Эдмона, и скрестила на груди руки, сжав губы, словно боялась, что случайно произнесет то, что не хотела говорить. Она, начиная этот разговор, желала не ссоры, а поддержки, но у герцога Дюрана, видимо, были другие планы на эту ночь и этот разговор. То, что их обоих тяготила эта связь, Ида поняла уже давно, но она никогда не думала о том, что Дюран решит разорвать её не с присущей ему прямотой, а столь некрасиво и малодушно, отмахиваясь от неё словно от назойливого насекомого. Нет, она никогда не надеялась на то, что он полюбит её так, как ей того хотелось бы, и прекрасно знала, что рано или поздно настанет эта ужасная минута, когда ей укажут на дверь, за которой не будет ничего кроме одиночества. Она ждала эту минуту так, как подсудимый ждет оглашения приговора, и всегда надеялась на то, что герцог Дюран проявит в эту минуту то благородство, которое она привыкла в нём видеть.

— Твои врата рая — это дверь «Терры Нуары», причем закрытая изнутри, чтобы у тебя не было соблазна открыть ее снова, — с холодной усмешкой произнес Эдмон, обернувшись на собеседницу. Терять было нечего, все шло к концу, и он должен был наступить уже давно. Их связь с самого начала подразумевала абсолютную откровенность, но они, видимо, были не в силах её выдержать. Возможно, именно так и стоило завершить то, что было между ними: обвинить друг друга во всех смертных грехах и разойтись, проклиная до самой смерти. Тяжело раненных часто убивали, чтобы сократить агонию и избавить несчастных от мучений. В этом случае следовало поступить так же. Она никогда не сможет полюбить его так, как он того хотел бы, так зачем же держать вольную птицу в клетке, надеясь на то, что однажды она запоет просто потому, что осознает безысходность своего положения?

— Ты не настолько незаменим, как предпочитаешь думать, — не менее холодно ответила Ида, в которой заговорила уязвленная гордость. Она не прощала столь пренебрежительного обращения с собой, а уж в подобную минуту это и вовсе выглядело, как насмешка, издевательство, вызванное каким-то желчным желанием унизить и уколоть напоследок как можно больнее.

— Мир переполнен такими как ты, — пожал плечами Дюран. — Теми, кто думают и делают вид, что сильны.

— А скучающими аристократами, которые ненавидят всех и вся, и полагают, что весь мир вертится вокруг них и их денег, он не переполнен? — в голосе виконтессы Воле отчетливо слышалась горечь. — Ты никогда ни в чем не нуждался, но рассуждаешь так, словно прошел все круги ада.

— Можно подумать ты прошла их, — вновь усмехнулся Эдмон. — Что было в твоей жизни трагичного, кроме смертей родственников и разорения?

— Ты! — это было сказано с такой откровенностью, ставшей неожиданностью даже для самой Иды, которая даже вздрогнула, услышав слова, которые сорвались с её губ. — Человек, который считает, что ничто, кроме важного ему, не имеет в мире важности.

— Тогда почему ты все ещё здесь?

— Я уйду, но что у тебя после этого останется? Кроме тебя самого, человека, который опостылел тебе настолько, что ты не желаешь оставаться с ним наедине? — со стороны Иды это была последняя отчаянная попытка оградить этого человека от него же. Но эти слова, которые она хотела произнести мягко, сорвались с её губ с жесткостью обличающей речи, прозвучав скорее высокомерно, чем с сожалением.

— У тебя ведь останется то же самое, — равнодушно ответил Эдмон, и Иде захотелось ударить его за это безразличие. Он словно бы издевался над ней, полагая, что слова о том, что её общество наскучило ему, заденут и оскорбят её недостаточно сильно. Будто бы её собственные мысли и осознание того, что после их разрыва жизнь для неё будет навсегда кончена, причиняли не достаточно боли.

— Зато мне не придется терпеть тебя! — виконтесса Воле почти огрызнулась, словно была загнанным животным. Словесный удар был единственным, который она могла себе позволить.

— Как ты неблагодарна, main shouine, — по губам герцога снова скользнула усмешка. — Я ценил тебя.

— В тысячах франков? — с горькой издевкой поинтересовалась Ида, приподнимая брови.

— Как мог, — Эдмон развел руками, и Ида ещё больше уверилась в том, что он просто издевался над ней с самого начала разговора. Ни в его словах, ни в его голосе не было ни раскаянья, ни сожаления. Ничего, что означало бы, что его ещё можно спасти от его собственных демонов.

— Я думала, ты уважаешь меня хоть немного!

— За что же? За то, что ты спала со мной за деньги?

Виконтесса Воле сдавленно ахнула, прижимая руку к горлу. Видит Бог, она достаточно терпела, позволяя ему обращаться с ней так, как он привык обращаться с женщинами. Она терпела его упреки, его издевки и уколы, но этого она простить не могла. Ей нестерпимо хотелось напомнить, что именно он сделал ей это предложение в тот мартовский вечер, воспользовавшись безвыходностью её положения, и что он не имеет права упрекать её тем, к чему, практически, принудил. Но, она уже давно решила для себя это, ни её любовь, ни трудность её тогдашнего положения не были оправданием. Она сделала выбор, поддавшись минутному порыву, даже не подумав о том, что рано или поздно ей придется справляться с его последствиями. Осознание пришло много позже, а теперь наступило и само время расплаты.

— Сейчас я жалею только об одном — о том, что стащила тебя с эшафота, — сквозь зубы проговорила Ида, отчаянно стараясь призвать на помощь всю свою выдержку. — Возможно, смерть — это единственное благо, которое ты можешь сделать для этого мира, тем более что ты её заслуживаешь.

— Мне нужно извиниться за то, что я жив? — спросил Эдмон, приподнимая бровь. — Или, может быть, исправить это досадное недоразумение и умереть?

— Чтобы умереть, нужна смелость, а у тебя её нет, — ответила Ида, гордо поднимая голову и гладя на Дюрана с плохо скрываемым презрением.

— Не пытайся разыгрывать благородство, main shouine, — холодно отозвался Дюран. — Я благодарен тебе за то, что ты решала, что моя жизнь стоит того, чтобы так рисковать. Я в долгу перед тобой и этот долг невозможно выразить деньгами, но если ты организовала для меня спасение лишь для того, чтобы потешить свое самолюбие, то это совершенно не повод для гордости.

Ида побледнела, становясь белее паросского мрамора. Как он мог обвинять её в тщеславии, когда она спасла ему жизнь, рискуя своей репутацией и своей свободой? Несколько мгновений она молчала, словно собиралась что-то сказать, а затем сделала широкий шаг к Эдмону и, размахнувшись, ударила его по лицу. Это было последним, что герцог Дюран ожидал от неё.

Невидящим взглядом он оглядывал комнату, почти неосознанно поднеся руку к лицу и дотрагиваясь пальцами до горевшей щеки, словно это должно было помочь осознать случившееся. Силы виконтесса Воле не пожалела точно так же, как не жалела для своего возлюбленного и всего остального, вложив в удар всю свою ненависть к нему, которая внезапно стала настолько сильна, что рядом с ней померкла даже столь старательно оберегаемая любовь любовь.

— Что ж, я полагаю, мы поняли друг друга правильно и сказали друг другу все, что желали, — прошипела виконтесса Воле и, присев в несколько издевательском реверансе, добавила: — Доброй ночи, господин герцог.

Это и в самом деле был конец, наступивший неожиданно и оставивший на языке горький, отвратительный привкус оскорблений. Каждый понимал, что для извинений они слишком горды, никто не хотел ожидаемого взгляда свысока, никто не хотел унижения, которое казалось закономерным, никто не считал примирение возможным.