Дикие розы (СИ) - "duchesse Durand" - Страница 175

— А ты думаешь, я не понимаю? Я знаю, что такое семья, и какая на нас всех лежит ответственность, особенно теперь. Не смотря на то, что произошло, Моник не перестала быть для меня сестрой. Проблема в том, что Ида не желает понять того, что Жером не был для меня чужим человеком.

— И каков же будет твой выбор?

Клод засмеялся немного нервным смехом и, обернувшись, проговорил:

— Разве здесь возможен выбор, Эдмон? Если он и есть, то Ида его не заслуживает. Наверное, мне и в самом деле лучше сойти с ума от всего этого.

— Не советую, — холодно заметил герцог Дюран. — Лечение расстройств разума меньше всего напоминает лечение.

— Отказываете мне даже в такой малости? — Клод усмехнулся и снова отвернулся к окну, разглядывая заброшенный сад.

— С твоей стороны будет совершенно не осмотрительно сойти с ума как раз тогда, когда мадемуазель де Лондор прониклась симпатией к твоей скромной персоне, — Эдмон повертел в пальцах маленький конверт. — Я надеюсь, ты хотя бы читал эти её маленькие послания?

Вопрос был задан более для того, чтобы перевести разговор в более спокойное русло. В том, что Клод читал эти письма, Дюран никогда не сомневался ни минуты. Более того, он был совершенно уверен, что он хранил их все, перевязав лентой, и всегда носил с собой, периодически перечитывая.

— Читал, — сдержанно кивнул Клод, и Эдмон усмехнулся, поняв, что угадал. — Но, к сожалению, не мог собраться с мыслями, чтобы хоть раз ответить. Надеюсь, мадемуазель Лондор простит меня за это.

— О, она отзывалась о тебе исключительно хорошо. Готов поспорить, что даже виконтесса Воле относится к ней с куда меньшей враждебностью, чем раньше, — ответил Эдмон, тоже подходя к окну и вглядываясь в сад, и, как бы, между прочим, добавил: — Тебе стоило бы привести в порядок этот чудесный уголок поместья. Бонны, кстати, устраивают вечер.

— Да, я получал приглашение, — Клод снова кивнул и, предупреждая следующую фразу своего друга, быстро произнес: — Да, я думал о том, чтобы появиться там, но теперь, после этого разговора с Идой, я сомневаюсь, что для нас обоих этот вечер может быть хоть сколько-нибудь приятным.

— Твоя кузина умна в достаточной степени, чтобы понять, что ты, со всеми твоими принципами и взглядами, не мог вести и чувствовать себя иначе, — сказал Дюран и, вздохнув, продолжил, добавляя голосу холодности: — Но если ты не захочешь появиться там добровольно, я обещаю, что приеду и лично привезу тебя туда. Тебе пора вернуться в общество. Твое дальнейшее отсутствие вряд ли будет восприниматься так спокойно.

— Выбора у меня опять нет, я так понимаю? — печально улыбнулся Клод, поднимая глаза на друга.

— Разумеется, — отозвался Эдмон. — Раз ты решил, что твоя сестра заслуживает спокойствия, то ты обязан принять её правила и вести себя так, как будто ничего не случилось, нравится тебе это или нет.

***

Клода удалось вернуть из плена его мыслей относительно легко. Фактически, он вырвался из него сам, а Эдмону лишь посчастливилось при этом присутствовать. С виконтессой Воле дела обстояли намного хуже. Меланхолия и отчаянье Клода словно бы передались ей, и с каждым днем она замыкалась в себе все больше. Пытаясь заговорить с ней о чем бы то ни было, герцог Дюран непременно натыкался на стену ледяного равнодушия, которое буквально обжигало. Словно бы вся жизнь ей в один миг наскучила, все, что было интересно ранее, внезапно утратило привлекательность. В каждом жесте, повороте головы, взгляде, слове, сквозила усталость и осознание обреченной безнадежности. Эдмон прекрасно знал, что означают все эти проявления тщательно скрываемых мыслей и поэтому с ужасом гнал от себя даже тень предположения. Но избавиться от однажды появившегося страха было уже невозможно. Герцог Дюран ясно понимал — это был конец. Отсрочить его казалось уже невозможным и потому оставалось только ждать, когда истощиться терпение виконтессы Воле.

Иллюзий на этот счет у Дюрана не было: все, с самого начала, шло именно к этому. Удержать Иду можно было бы только силой, заперев где-нибудь в башне. Но даже и оттуда она нашла бы способ сбежать, когда заточение стало бы совсем уж невыносимо. Надежду на внезапную взаимность Эдмон не питал уже давно. Пожалуй, и вовсе никогда не обнадеживал себя напрасно на этот счет. Теперь он лишь ждал конца, который был бы достоин того, чтобы стать завершением этой несостоявшейся любви. Молния почти всегда ударяла в самое высокое дерево, а буря, Эдмон чувствовал это, должна было вот-вот разразиться. И буря, как это обычно и бывает, началась неожиданно.

Виконтесса Воле, как всегда молча, поправляла растрепавшуюся прическу. Однако её взгляд был направлен словно куда-то миро собственного отражения и вообще зеркала. Лицо виконтессы было настолько сосредоточенным, что можно было подумать, что она обдумывает что-то, что может оказать влияние на судьбу всего мира. Эдмон, тоже молча, стоял, опершись плечом на стену, скрестив на груди руки, и смотрел на лицо Иды, отражавшееся в зеркале, пользуясь тем, что она не обращает на это внимания. Молчание становилось невыносимым и Дюран, наконец, решился его нарушить.

— Итак, main shouine, время перестать молчать и начать говорить правду. Что произошло?

Ида перевела взгляд на отражение в зеркальной глади. Этот вопрос она слышала уже в который раз, но Ида предпочитала уходить от ответа, сохраняя крайне отстраненное выражение лица. На этот раз она и вовсе не ответила, лишь молча оглядев собеседника с ног до головы ледяным взглядом. Выйти из комнаты иначе, как через дверь, было невозможно, а герцог Дюран, казалось, не собирался отходить от неё не получив ответа на интересующий его вопрос.

— Не пытайся убедить меня в том, что это связано с твоим братом, — продолжал Эдмон, не двигаясь с места. — Я знаю, что вы все же, хоть и с трудом, но пришли к пониманию.

— Правду? — негромко переспросила Ида, резко поворачиваясь и поднимаясь на ноги. В её голосе проскользнула тихая злость, смешанная с усталостью. — С твоим появлением здесь стало так много лжи, что само желание говорить правду кажется чем-то противоестественным.

— Ложь была здесь и до моего появления, — как можно более равнодушно заметил Дюран. — А раскрывать ваши тайны я совершенно не желал.

— Ты создал новые! — с надрывом воскликнула Ида, обхватывая себя руками за плечи. Упрек был справедливым и оттого ещё более болезненным. — Мне невыносимо лгать моей семье. Вдвойне невыносимо по той причине, что они верят мне.

— Вера — это проблема верящего, — холодно, возможно, излишне холодно перебил её Эдмон. — Ты не в ответе за чужой выбор, если, конечно, ты не навязывала его силой.

— Разве у них был выбор доверять мне или нет? — развела руками Ида, и Эдмон с грустью осознал, что этот разговор не может закончиться спокойно.

— Выбор между доверием и недоверием — тоже выбор, и родственные связи должны играть в этом последнюю роль, — спокойно парировал он, пересекая комнату и подходя к окну. В ночной летней темноте не было видно ничего, кроме узкого лунного серпа в небе, к которому то и дело подступали пышные облака. Но он продолжал вглядываться в невидимый пейзаж, словно надеясь на подсказку природы.

— Лжецы горят в аду, — тихо проговорила Ида, снова обхватывая себя за плечи. Эдмон усмехнулся и, покачав головой, ответил, не оборачиваясь:

— Кто там только не горит, main shouine. Рай отдан ангелам и младенцам.

— Я говорю не о загробной жизни, а об этой, — покачала головой Ида. — Ты не хуже меня знаешь, что ни одному слову лжеца нет веры.

Это невысказанное, но явное обвинение во лжи от женщины, которая была посвящена во все его тайны, кроме, пожалуй, одной, тщательно скрываемой, было сравнимо разве что с ударом в спину. Невольно вспомнились слова Клода, сказанные им на судебном заседании, о том, что при всех недостатках, лицемерие — не его порок. Эдмон искренне верил в то, что почти никогда не лгал и тщеславно гордился тем, что никогда не давал пустых обещаний своим любовницам, а теперь одна из них, та, что знала его лучше всех прочих, обвиняла его во лжи. Слова сорвались с языка прежде, чем он успел их обдумать: