Дикие розы (СИ) - "duchesse Durand" - Страница 177

Только на улице, пройдя почти половину дороги до «Виллы Роз», и ощутив прохладную свежесть летней ночи, которая несколько отрезвила разгоряченный разум, Ида остановилась и, внезапно опустившись на колени, повалилась в траву, содрогаясь от беззвучных рыданий. Только сейчас она в полной мере осознала всю необратимость случившегося.

***

Небо уже посветлело, солнце готовилось выйти из-за горизонта, но Эдмону казалось, что в комнате стоит непроницаемая и почти осязаемая темнота. Не отрываясь, он смотрел на давно потухший камин, покручивая в пальцах и иногда бессознательно поднося к губам пустой бокал. То, что бокал пуст, он понимал всякий раз, когда пытался сделать глоток, но отчего-то так и не наполнял его вновь, продолжая молча смотреть в пространство. Ему не в первый раз желали смерти, но в первый раз это делала женщина, которую он любил. Это были не просто слова, это было самое настоящее требование, почти приказ, пойти и умереть где угодно и какой угодно смертью. Пожалуй, они просто устали друг от друга, выпив последние жизненные силы, но не добившись желаемого. Поражение потерпели оба.

Отвлекшись от созерцания остывших углей, он перевел взгляд на кофейный столик, на котором стояла едва начатая бутылка конька. Наполнив бокал, Эдмон откинулся на спинку кресла, но так и не сделал даже одного глотка. Он был отвратительно трезв, настолько, что из-за мыслей, бродивших в голове, ощущал себя так, словно уже был ужасно пьян. Но напиться до полубесчувственного состояния не получалось: от одного запаха спирта к горлу подступала тошнота. Эдмон думал о собственной смерти и раньше, иногда даже всерьез, но встреча с Идой заставила его подумать, что, возможно, в его жизни было потеряно ещё не все. Как выяснилось, это было правдой — можно было потерять ещё больше, причем по собственной же глупости. Дюран медленно скользнул взглядом по бутылке и посмотрел на лежавший рядом револьвер. Пожалуй, в том, чтобы приставить его к виску и надавить на гашетку, не было ничего сложного, даже смелости для этого не требовалось, вопреки утверждению Иды, но подобное окончание собственной жизни казалось Эдмону чрезвычайно бездарным. Ему, как и во всем, даже в смерти нужен был блеск и размах. Да Ида бы вряд ли бы оценила его столь простую и бесславную кончину. В самоубийстве, как и в смерти в общем, Эдмон видел своеобразную эстетику, но для его случая, и для его натуры в целом, подобный способ совершенно не подходил.

Разумеется, одна лишь ссора с виконтессой Воле не стоила того, что бы расставаться с жизнью, но у Эдмона больше не было сил. Вокруг него всегда был ад, в котором задыхались те, у кого хватило неосторожности попасть в его окружение. Там где был он, все время происходило что-то ужасное, и смотреть на это у него уже не было сил. Он не мог видеть Иду, которая тяготилась их связью и стремилась разорвать её так, чтобы это выглядело наиболее естественно. Он не мог видеть Клода, который медленно, но верно шел к тому, чтобы замкнуться в себе и отгородиться от внешнего мира, отвергая всякую предлагаемую ему помощь. Он не мог больше осознавать то, что не добился в этой жизни ничего, кроме ненависти к себе.

Сделав большой глоток, Дюран поставил бокал на стол и, скользнув пальцами по гладкой, покрытой лаком поверхности, взял в руки револьвер. Холодный металл под пальцами вызывал какое-то странное чувство, похожее на смешение восхищения и ужаса. Эдмону всегда было интересно, что чувствует человек за мгновение до смерти. Успевает ли он подумать о том, что это конец и совсем скоро все кончится и больше не будет ни этого мира, ни этих людей. Вернее, что и этот мир, и эти люди, будут, но уже без него.

Эдмон взвел курок и задумчиво посмотрел на шедшую по дулу тонкую резьбу. Щелчок механизма в тишине, которая царила в комнате, показался просто оглушительным и слишком уж зловещим. То, что люди всегда пытались превратить орудие убийства в произведение искусства, украшая его гравировками, резьбой и позолотой, казалось герцогу весьма забавным, особенно потому, что все при этом в один голос говорили о важности человеческой жизни. Жаль, что красота оружия не придавала красоты смерти.

Он, пожалуй, мог бы уехать в Новый Свет, и там окончить жизнь с присущим ему драматизмом, среди авантюристов и проходимцев. Впрочем, для того жестокого края он был слишком благороден, как бы смешно это не звучало. Можно было в очередной раз бросить все и отправиться путешествовать, растрачивая себя в кутежах, попойках и случайных связях. Захлебнуться в иллюзии свободы и веселости было вполне в духе того, другого герцога де Дюрана, который так и остался где-то в Лилле. Тому, кто приехал в Вилье-сен-Дени, такая жизнь уже порядком наскучила, а другую, Эдмон сам в этом убедился, он вести не умел. Очередная попытка обернулась тем, что ему в который раз пожелали смерти. Возможно, он и в самом деле слишком затянул с концом и весь этот ад вокруг него творится только потому, что он задержался в этом мире и занимает то место, на которое не имеет права претендовать.

Проведя пальцами по резьбе, которая едва чувствовалась на ощупь, Эдмон отдернул руку, словно обжегся. С этой драмой, переросшей в третьесортную комедию, нужно было кончать. Она и ему самому уже не доставляла удовольствия, что уж было говорить о тех, кто наблюдал её со стороны. Смутная идея почти мгновенно приняла облик решения, и Дюран даже усмехнулся, подумав о том, что возможно впервые в жизни поступает так, как должен был.

Комментарий к Глава 52

Не самая моя любимая часть в этой истории, но, к сожалению, необходимая.

========== Глава 53 ==========

***

Генералу Д’Эвре было чуть больше пятидесяти лет. Это был худой человек среднего роста, с нездоровым желто-серым цветом лица, темными кругами под запавшими глазами и рано побелевшими редкими волосами. С виду он производил впечатление скелета, обтянутого кожей. Он мало двигался, много слушал, говорил и наблюдал. У него были две взрослые замужние дочери, имевшие мало сходства, как с ним, так и с его женой и между собой. Этот человек был крестным герцога де Дюрана, его двоюродным дядей по матери, а после смерти его отца стал ещё и опекуном. Впрочем, он как будто не замечал этой возложенной на него обязанности и за поведением своего подопечного не следил совершенно, хотя был в курсе всех подробностей его жизни. Когда в нем перестали нуждаться как в опекуне он и вовсе вздохнул спокойно. Он продолжал издалека следить за Эдмоном на скачках, в его светской жизни, во время скандального процесса, но ни разу не приблизился к нему с предложением помощи или хотя бы наставлением. Будучи довольно близкими родственниками, они предпочитали держаться друг от друга на расстоянии и считать чужими людьми. Поэтому, когда высокая и изящная фигура крестника показалась в дверях его кабинета, генерал лишь взглянул на него из-под бровей и устало протянул:

— А, племянник.

— Дядя, — столь же лаконично ответил Эдмон, проходя в кабинет и, с некоторой бесцеремонностью, усаживаясь в кресло для посетителей.

— Я так полагаю, что ты явился не для того, что бы констатировать факты, — произнёс генерал, откидываясь на спинку кресла и устремляя на крестника проницательный взгляд. Эдмон молчал, сложив длинные пальцы шпилем, и лишь в упор глядел на генерала Д’Эвре.

— Может быть, хочешь выпить? — поинтересовался генерал у крестника и тот утвердительно кивнул. Наполнив два бокала вином, генерал подал один из них Эдмону, но тот, вместо того что бы сделать хотя бы глоток, принялся вертеть его в руках.

— Я писал вам, — наконец сказал он, переходя на более официальный тон. — Когда меня судили.

— Да, я что-то об этом слышал.

— Что-то слышали? Весь Париж замер в предвкушении моей казни.

— И, тем не менее, ты здесь. Вполне с головой, как я вижу, и Париж не провалился в преисподнюю, не увидев твоей казни, — спокойно заметил генерал Д’Эвре, продолжая в упор глядеть на Эдмона.

— Не иронизируйте, дядя, — так же спокойно парировал Дюран. — В нашей прекрасной семье каждый считал своим долгом добиться моего расположения, и никто не смог этого сделать.