Дикие розы (СИ) - "duchesse Durand" - Страница 152

Ида всегда получала все слишком легко. Даже герцога Дюрана. Стоило ей только улыбнуться, и он уже предложил ей содержание, оплатил весьма немаленькие долги и бог знает сколько ещё мелких прихотей. Что было в ней такого, что заставило даже этого неприступного мужчину закрыть глаза на собственные принципы и некоторую неприязнь к ней? Что было у Иды, чего не было у её младшей сестры, которая, несомненно, была куда более добродетельна?

— А за моей спиной стоял ангел, — продолжал свое повествование Жером, никем не прерываемый. — Он был прекрасен, как этот смертельный закат, как сама смерть, но я не видел его лица. О, дорогая Моник, я не видел его лица.

Сдерживая злость и отчаянье, Моник поставила чашку на каминную полку и, сев на диван рядом с братом, как можно более нежно прикоснувшись ладонью к щеке Жерома, произнесла:

— Зачем тебе видеть его лицо, когда у тебя есть свой ангел, который спуститься к тебе с небес, стоит тебе только позвать его?

— Ты лучший из них всех, — прошептал Жером и, обхватив ладонью шею Моник, привлек её к себе и несколько грубо поцеловал. Моник, хоть и испытывала почти непреодолимое желание дать Жерому пощечину и вообще избить его до полусмерти, все же ответила на этот поцелуй, но так, чтобы сомнений по поводу её дурного расположения духа не оставалось.

— Сегодня ты мне нравишься куда больше, чем обычно, — с усмешкой проговорил Жером и младшая Воле, даже вскрикнув от негодования, вскочила, выворачиваясь из его объятий.

— Размолвки с сестрами явно идут тебе на пользу, — все с той же усмешкой заметил Жером, которого ничуть не смущало то, что Моник выглядела так, словно готова была разорвать его на куски, что она, впрочем, и намеревалась сделать при удобном случае.

— Ещё одно слово, — предостерегающе проговорила она, — и я привяжу тебя к кровати так, что ты не сможешь двинуться и буду делать все, что мне вздумается.

— Ты же знаешь, что я не буду возражать, — ответил Жером и, поднявшись с дивана, подошел к сестре и заправил за ухо локон, выбившийся из её прически. — А уж то, каким тоном ты произнесла это угрозу говорит о том, что этого того стоит и я не пожалею.

Моник, громко вздохнув от бессильного отчаянья, резко и даже в какой-то степени грубо, толкнула его на стоявшую позади кровать. Жером, засмеявшись звонким смехом, который ещё сильнее разозлил Моник, ловко перехватил её запястье, увлекая за собой.

— Так и быть, сопротивляться я не стану, — все ещё со смехом произнес он, не отпуская, однако руки младшей Воле. — Иначе у тебя нет шансов.

Эта фраза заставила Моник вздрогнуть. Нет шансов. А ведь тогда, когда она шла в «Терру Нуару» у неё тоже не было шансов, но герцог Дюран, её любовь к нему, которую он так грубо отверг, заставив её пережить эти минуты унижения и позора, заставили её сделать это. Он ответит за это, но чуть позже. Сначала возмездие, вполне справедливое, должно настигнуть другого человека.

— Ты не будешь разочарован, — прошептала Моник, высвобождая одну руку и резким движением сдергивая слабо завязанный галстук с шеи брата. Шелковая ткань скользкая, но прочная, а она знает, как связать человека так, чтобы он не мог выбраться.

— Ты ещё никогда меня не разочаровывала, — в том же тоне ответил Жером, поднимая, было, руку, чтобы коснуться её лица, но Моник, так же как он мгновенье назад, перехватила его запястье, тут же крепко стягивая обе его руки послушной тканью. Движение вышло настолько резким и грубым, что Жером поморщился.

— Больно? — с деланным беспокойством спросила Моник, и, наклонившись к самому его уху, прошептала: — Если бы я не знала, что мы оба любим боль, я бы извинилась.

— Ты пока ещё не сделала ничего, за что следовало бы извиняться.

Моник безумно хотелось ответить, что совсем скоро повод найдется. Рано или поздно они все ответят за то, что сделали с ней. И Ида, и герцог Дюран. Особенно герцог Дюран. Он должен будет заплатить дороже всех за то, как грубо он отверг её и за то, что он предпочел её любви её несносную сестру.

— Помнится, раньше тебе это очень нравилось, — проговорила Моник, проводя холодными пальцами по шеё брата. Нужно было на некоторое время забыть о них всех, о том, что произошло за несколько часов до этого. Они все ответят, она, Моник де Воле, позаботиться об этом, но сначала должен ответить Жером, за то, что так бесцеремонно вел себя весь вечер и за то, что в свое время втянул её в это, обременив этими отношениями.

Когда Моник сжала руки на его шеё, она не почувствовала ничего, кроме ставшего уже привычным опьянением от того, что кто-то находится полностью в её воле и чья-то жизнь принадлежит ей целиком и полностью. Но сейчас Моник нужно было больше. Куда больше. Если бы кто-то мог видеть её со стороны, то его, скорее всего, поразило бы хладнокровие, с которым она сжимала пальцы на горле человека, который, несомненно, когда-то был ей очень дорог. Но это было последнее, о чем сейчас думала младшая Воле. Ее и без того неустойчивая психика в этот миг окончательно пошатнулась и дала последнюю трещину.

— Моник… — сдавленно прошептал Жером, пытаясь пошевелиться, но Моник не желала замечать эту, пока ещё слабую, просьбу прекратить. Напротив, этот оклик заставил её разозлиться ещё сильнее, как если бы что-то, что она долго планировала, пошло не так. Стиснув зубы, она молча сжала руки ещё сильнее.

— Моник! — этот полухрип-полустон словно вернул её в реальность, но все же не заставил остановиться и ослабить хватку.

— Ну что же, я по-прежнему не сделала ничего, за что стоило бы извиниться? — внезапно прошипела Моник. — Тебе нравится? Тебе всегда нравилось.

Она делала это десятки раз и прекрасно знала, сколько силы ей придется сейчас приложить. С каждым мгновение её пальцы сжимались на горле брата все сильнее, все сильнее напрягались её плечи, и все его попытки освободиться или хотя бы скинуть Моник с себя, чтобы переждать этот её приступ жестокости, были обречены на провал.

— Тебе понравилось? Понравилось? — закричала младшая Воле, совершенно перестав себя сдерживать. Она уже ни на что не обращала внимания: ни на извивающиеся под ней тело, ни на отчаянный хрип брата, в котором уже невозможно было угадать её имя, ни на развалившуюся прическу, волосы из которой липли ко лбу и щекам, и лезли в глаза. Она не могла остановиться даже тогда, когда сопротивление желавшего жить человека начало слабеть и затем вовсе исчезло.

— Тебе понравилась? Да? Что же ты молчишь? А? — выкрикнула Моник, отпуская руки и внезапно осознала, что не чувствует дыхания и биения сердца. Несколько мгновений она продолжала сидеть сверху, а затем медленно сползла с кровати, сворачиваясь в клубок. Волна страха и осознания накрыла её мгновенно.

С трудом поднявшись и сделав несколько шагов по комнате, младшая Воле остановилась и повернулась к кровати. В её голове сейчас была абсолютная тишина. Казалось, даже само время остановилось. Моник молча смотрела на лежавшее перед ней тело. Она только что убила человека. Своего двоюродного брата. Своего любовника. Что ж, она надеялась, что за тот последний миг его жизни, что отделял от неизбежной смерти, он успел разглядеть лицо своего прекрасного ангела, которым по воле случая стала.

— Прости, что оказалась демоном, — прошептала она, развязывая его руки и накрывая тело одеялом. Правая рука Жерома безжизненно соскользнула с края кровати, придавая этой картине несколько жалкое выражение.

***

Паника настигла младшую Воле, как только она выскользнула на улицу и закрыла за собой дверь черного хода, спрятав ключ в кармане платья. О том, что бы вернуться и посмотреть, не обронила ли она какую-нибудь вещицу, которая могла бы её выдать, Моник даже не думала: вернуться в комнату, где она оставила собственноручно убитого человека, было выше её сил. Сейчас она даже не могла однозначно ответить на вопрос, зачем совершила это. Гнев утих, ярость ослабла и разбитое сердце и пережитое унижение уже не казались поводами достаточными для убийства. Один из внутренних голосов настойчиво шептал о раскаянии и о том, что она должна немедленно сознаться в содеянном и понести наказание, которое полагалось за подобное деяние. Другой, куда более громкий, твердил о том, что её вины нет, что окружающие своим лицемерием и равнодушием толкнули её на это преступление. Моник слишком хорошо помнила о том, какое наказание её ждёт за убийство, слова сестры горели перед ней огненными буквами. Мужеством, необходимым для чистосердечного признания и для того, чтобы спокойно подняться на эшафот, младшая Воле не обладала, поэтому уступила второму голосу. Этот голос обволакивал и успокаивал, не рассказывая о казнях, допросах и прочих, присущих расследованиям, ужасов, а лишь о том, что Жером вполне заслуживал смерть, что виновны все те, кто окружал её, что им и следует отвечать и расплачиваться, а ей нужно лишь скрыться, спрятаться, пока всё не успокоится и не забудется.