Дикие розы (СИ) - "duchesse Durand" - Страница 104

***

Ида, хотя и была не в восторге от того, что ей приходилось делать, старательно укладывала пласты снятого дерна так, что бы не было заметно. Дюран старательно завязывал галстук. Обернувшись на него, Ида с удивлением заметила, что у него дрожат руки.

— Всё в порядке? — как бы невзначай уронила она, не отрываясь от работы, и Эдмон вздрогнул, услышав в её голосе ледяную иронию.

— Я только что убил человека и спрятал его труп в лесу, — ответил он в таком же тоне. — Не думаю.

— Я не считаю, что ты виновен, — Ида уложила последний пласт дерна и, встав, повернулась к Дюрану.

— Важно то, что закон будет считать по-другому, — с усмешкой ответил он и, протянув Иде зубчик чеснока, направился к могиле.

— Зачем это? — недоуменно спросила средняя виконтесса Воле.

— Натри подошвы туфель, — быстро сказал Эдмон, разбрасывая вокруг горстки перца и горчицы.

— А как быть с нашими следами, которые мы оставили раньше? — спросила Ида, старательно натирая чесноком не так давно купленные туфли.

— Ты шла по траве. Роса смоет твой след, — ответил Эдмон и внимательно оглядел лужайку. — А здесь всё на три сотни футов вокруг посыпано перцем.

Несколько мгновений они молчали. Тишина утреннего леса была такой же зловещей и невыносимой, как несколько часов назад. Наконец, Ида решила нарушить тишину и, как можно более спокойно и безучастно, спросила:

— Что будет, если его все же найдут?

— Ничего хорошего. Я буду первым и, скорее всего, единственным подозреваемым. В случае, если я не смогу доказать свою непричастность — арест и суд. Если и суд меня не оправдает, то меня ждет гильотина, — так же безучастно ответил герцог Дюран, глядя вдаль и, затем, достав из внутреннего кармана металлическую фляжку, открыл её и, сделав глоток, протянул Иде. Она взяла её и, так же задумчиво глядя вдаль, сделала небольшой глоток. Это оказался довольно крепкий и горький коньяк. Впрочем, ей было всё равно, в её мозгу отчаянно бились только три слова. Арест. Суд. Казнь…

***

На «Виллу Роз» Ида вернулась только под утро. Не раздеваясь, она упала на постель и, зарывшись лицом в подушку, раз за разом переживала события ночи. Мысль, что она стала свидетельницей и соучастницей преступления, которое совершил человек, которого она любила, не давала ей покоя. Будущее же просто пугало своей мрачностью и непредсказуемостью. Она прекрасно понимала, что Элен Шенье броситься искать брата, понимала, что рано или поздно тело будет найдено и в этом случае единственным подозреваемым будет Эдмон.

Усталость одолевала её, но сон не шел. Стоило только Иде закрыть глаза, как из самого темного угла комнаты на неё начинал наваливаться мстительный дух Лорана. В какой-то степени виконтесса Воле привыкла к внезапности смерти. Довольно часто она думала о том, что она говорит с человеком сейчас, а через час или день он может быть мертв. Она видела, как её тетя, мать Клода и Жерома, с заливистым смехом вскочила на лошадь, а через минуту упала под копыта своего же коня, сломав себе шею. На её глазах в одно мгновение остановилось сердце матери, которая за несколько часов до этого выглядела вполне здоровой и счастливой. Она видела, как в несколько дней угас отец, пустивший на ветер всё состояние. Но это были смерти естественные, случившиеся лишь по воле случая или какому-то роковому стечению обстоятельств. Она никогда раньше не думала об убийстве, как о том, что может произойти в её жизни, пусть бы, и оно тоже было случайностью. Никогда Ида не думала, что станет свидетельницей того, как один человек забирает жизнь другого, хоть по той же роковой случайности, хоть намеренно. Её тяготила не конкретная смерть, ей было безразлично, что Лоран мертв, а сам факт смерти, сам факт того, что она увидела, как один из немногих дорогих ей людей совершил убийство.

========== Глава 34 ==========

В это утро Ида чувствовала себя подавленной и разбитой. Перед глазами продолжали стоять картины произошедшего. Всё утро она провела в своей комнате, сославшись на то, что сегодня хочет не делать совершенно ничего. Такие приступы бездействия у неё иногда случались, поэтому сестры не обратили на это внимания. Спустившись к обеду, она обнаружила в столовой Моник и Жюли, которые, как обычно, ссорились из-за какого-то пустяка. Они не прекратили перепалки даже при появлении сестры, лишь на секунду остановившись и пожелав ей доброго утра и приятного аппетита. Впрочем, Ида была даже рада, что они поглощены своими склоками и не обращают на неё никакого внимания.

— Жюли, ты всё равно их не носишь! — восклицала Моник. — Я не забираю их у тебя, я просто прошу поносить.

— Моник, любое из моих платьев, даже самое простое, затмит тебя красотой! — едко ответила Жюли. — К тому же ты можешь на них что-нибудь пролить или порвать.

— Поэтому ты отдаешь их Иде! — Моник сверкнула глазами на среднюю сестру, ожидая выпада, но, не дождавшись, продолжила, — Хотя бы синее. Оно все равно уже старое.

— С голландским кружевом? Из китайского шелка? Ни за что! — безапелляционно заявила Жюли.

— Ида, хотя бы ты ей скажи! — воскликнула младшая Воле, бросаясь к сестре, которая сидела и всё это время молча перебирала еду на своей тарелке.

— Жюли, отдай ей прогулочное песочное платье с малиновым шнуром. Оно всё равно не нравится нам обеим, — не поднимая глаз от тарелки, усталым голосом произнесла Ида и Жюли, пристально взглянув на сестру, кивнула. Моник победно улыбнулась и с удвоенной силой принялась за обед, в то время как Жюли теперь не лез кусок в горло. Она украдкой бросала взгляды на Иду, проклиная про себя Дюрана, как только могла, за то, что он сделал с её сестрой. Люси, как всегда нерасторопная, а теперь, за отсутствием помощи, ещё более медлительная, принесла чай и принялась его разливать.

Внезапный стук в дверь и быстрые шаги Жака через холл нарушили более менее установившееся равновесие. Было что-то неспокойное в этом резком стуке. Жюли напряженно прислушалась, Моник беспокойно переводила взгляд по всем присутствующим в комнате. В холле раздались мужские голоса, довольно грубые, и спокойный голос Жака, приближающиеся к дверям. Ида, сидевшая спиной к двери, спокойно пила чай, уже зная, что сейчас произойдет. В следующий миг двери распахнулись и, появившийся на пороге Жак, лишь виновато развел руками и проговорил:

— Госпожа…

Ида не обернулась, продолжая пить чай. Жюли и Моник, поглядев друг на друга, замерли, скованные ужасом. В дверях, грубо отстранив Жака, появились двое полицейских. Один из них, очевидно старший по званию, громким, весьма неприятным голосом сказал:

— Мне нужно видеть хозяина этого поместья.

Ида поставила недопитую чашку на блюдце, которое слишком громко звякнуло в установившейся тишине и, повернувшись на стуле, собрав всё своё хладнокровие в кулак, произнесла:

— Виконтесса Ида де Воле-Берг, к вашим услугам.

— Вам придется пройти с нами, госпожа виконтесса, — немного извиняющимся тоном ответил полицейский, слегка ошеломленный ледяным спокойствием этой девушки в контрасте с испугом остальных дам.

— Вот как, — кивнула Ида. — И почему же, позвольте спросить?

— Я не могу сообщить вам детали сейчас, госпожа виконтесса, — полицейский слегка склонил голову. — Могу лишь сказать, что вблизи от границы ваших владений совершено серьезное преступление, поэтому я вынужден просить вас пройти с нами.

— О боже… — в один голос ахнули Моник и Жюли, а Ида лишь склонила голову и прошептала:

— Какой ужас. Никогда бы не подумала, что здесь может произойти преступление.

— Госпожа виконтесса, — полицейский сделал приглашающий жест в сторону двери и средняя виконтесса Воле, подчиняясь, кивнула, и, встав со своего места, направилась к выходу, только на пороге на мгновение, оглянувшись на сестер, которые всё ещё сидели скованные ужасом.

У неё ещё было достаточно времени, чтобы подумать. Тело, все-таки, нашли. Как ни старался спрятать его Эдмон. Действительно ли её сейчас вызвали, потому что она лишь владеет поместьем, на границе которого совершено убийство, или её всё же подозревают? В её голове уже складывались пути отступления и выдвигались всевозможные варианты обвинения. Главное не бежать: бегут только убийцы, а она не убийца. И… Внезапно в её голове мелькнул образ Эдмона. Нет, она лучше возьмет вину, оговорит и обесчестит себя, чем выдаст его. Лучше погубить ложью себя, чем убить правдой человека, которого любишь.