Обмен властью (СИ) - "Эш Локи" - Страница 40

А я почему-то знал — не будет. Хорошо уже не будет. Всё уже не так, как было час назад. Связь между нами никогда не восстановится. Раны, которые мы нанесли, быстро и легко не заживут.

Но было наплевать. Потому что я получил свой ответ.

И больше в ту секунду меня ничто не волновало.

========== 17 - Новорождённый монстр ==========

Я не боялся одиночества.

Как-то так повелось с того момента, как я покинул дом, — да, мой выбор стоил дорого, но эта цена полностью меня устраивала. Я наслаждался свободой и отсутствием необходимости оправдываться перед кем-то, что я гей, извращенец и бог знает кто ещё. Так было проще.

Но в то утро, когда я пришёл в себя в пустой больничной палате, я как никогда сильно почувствовал себя одиноким. Не брошенным, не отрезанным от мира, а одиночкой, изгоем, попросту неспособным создать долговременную связь.

Глубокий порез на запястье, заштопанный и перебинтованный эластичной повязкой, болел меньше, чем синяк от капельницы, которую мне ставила неопытная девочка-практикантка. Но всё это было несущественно по сравнению с тем, как сильно и безнадёжно ныла душа.

Тимура рядом не было, и я чувствовал, что он появится не скоро. Может, не придёт совсем — он знал, что в больнице я буду в порядке. Этого достаточно. Мы ведь не ванильная пара, чтобы караулить друг друга на каждом шагу. Мы чудовища, а у чудовищ всё происходит немного иначе.

Размышляя о нём, я рефлекторно потрогал шею — без ошейника было не по себе, некомфортно, непривычно. Удивительно, но я успел так свыкнуться с ним, что теперь будто потерял кусок кожи.

Наркоманская зависимость… мало напоминала чувства, о которых я грезил когда-то, но Тимур не мог по одному моему желанию стать другим, да и я тоже не жаждал меняться. Мы вели себя будто блуждающие в глубоком лесу дети, неспособные принять решение и выбрать направление.

На волне этих мыслей я вспомнил, как однажды заблудился в незнакомом городе, успев по дороге посадить телефон, — чувство было таким же. Растерянный страх перед угрозой, которая не видна глазу, не имеет материальности. Благо, у меня тогда была возможность спросить у людей, куда мне идти. Но в нашем случае мы могли полагаться только на себя…

И к чему, спрашивается, это привело?

Когда я удосужился вернуться в реальность, посмотреть по сторонам и разглядеть цвет стен, то понял, что оказался в Центральной больнице. Тут лежал Лер, и я просто не мог не попробовать пробраться к нему.

На этот раз мне повезло, и медсестра лишь возмутилась, что я шастаю по «чужим» этажам. Но его уже перевели в обычную палату, так что напроситься на визит не составило особого труда.

В плену бетонной коробки, под едким светом больничных ламп, Валера был живее, чем новорождённый. Ни болезненный воздух, которым был пропитан каждый миллиметр пространства, ни холодные тени не могли его подчинить. Он отталкивал слабость, как резина — воду, и выглядел так, будто был готов с минуты на минуту расправить крылья и без оглядки упорхнуть в окно.

Лишь следы лечения: синяки на сгибах рук, повязки до самой шеи, неприкрытые лёгкой одеждой, и налёт бледности — напоминали, что он пережил очень сложную операцию.

— А тебя сюда как занесло, Вова? — спросил Лер, по одному виду догадавшись, что я тоже пациент. Голос у него был хрипловатый, словно после ангины. — Опять воевал за чью-нибудь честь?

Я усмехнулся, пододвигая стул к краю койки. Имея побольше наглости, я бы залез к нему в постель и улёгся рядом, чтобы каждой клеточкой чувствовать — живой…

— Творческое ранение, — я показал запястье. — Просто плазму переливали… скоро отпустят. Это уже не в первый раз.

Серьёзные голубые глаза испытующе-неодобрительно впились в мою физиономию. Когда я догадался, о чём Валера подумал, меня аж передёрнуло:

— Просто случайность. Правда.

— Тимур?

— Мы оба. Кстати, ты неплохо выглядишь.

Валера надсадно хохотнул.

— Немудрено, когда столько людей вспомнило о моём существовании… Как там клубные? Не скучают?

— У сотрудников упадок сил. Все как на иголках. Артемий Олегович, кажется, на стуле с гвоздями…

— А с ним-то что? — Валера с недоумением наклонил голову, и его растрёпанные волосы сползли на глаза.

Я нахмурился.

— Он очень переживает, — было сложно подобрать слова — не хотелось ляпнуть лишнего, но Лер явно не понимал, почему я начал вести себя так, будто ступил на тонкий лёд.

— Из-за чего?

— Из-за тебя.

— Эй, ну хорош! — Валера рассмеялся и слегка сморщился от боли. — С какой стати?

— Он что, к тебе не приходил?

Он на секунду отвёл взгляд.

— Нет. Не думаю, что Олегович так сильно волнуется. Может, тебе показалось?

— Ага. Такие люди, как он, каждый день сходят с ума на пустом месте.

Уголки губ Совушки нервно дрогнули. Он не хотел мне верить и боялся разрушить удобную иллюзию — ведь весь этот спектакль с расставанием был только ради того, чтобы его смерть не стала для Артемия Олеговича серьёзным испытанием. И, выходит, всё напрасно.

— Вот увидишь, теперь он быстро придёт в себя, — отмахнулся Совушка.

Я вдруг понял, что, наконец, вижу его настоящего. Серьёзного, спокойного человека, которому проще делать вид, что жизнь — это игра и театр, в котором не существует чёрного цвета. Но передо мной Валера уже не мог перевоплотиться. Я видел его полные ужаса и неверия глаза, когда держал за руку на крыльце «Алого пути», ни один костюм и ни одна маска больше не могли меня обмануть.

— Знаешь, в ту секунду… когда я чувствовал, что собственное тело отвергает меня, до последнего верилось, что случится невероятное и я смогу победить болезнь. Я никогда не испытывал такой сильной и отчаянной надежды. Мысли наивные… ещё бы день… всего один день…

Валера осторожно спустил ноги с кровати. Поморщился, потрогав грудь.

— Не вставай, — я обеспокоенно подскочил. — Тебе вообще можно двигаться?

— Можно и даже нужно. Поможешь?

Он протянул мне ладонь. Я обошёл койку и неуверенно сжал тёплые пальцы, помогая Совушке встать на ноги. Мы прошаркали к окну. Валера дёрнул за ручку, но она не поддалась. Его силы не хватало, так что я помог, пошутив, что у нас с ним на двоих всего одна рабочая рука.

По ту сторону стекла была зима. Она развернулась очень быстро, будто какая-то Царица в захолустном городишке, разбросала повсюду свои богатства, выцарапала птичьи гнёзда, накрыла грязь и слякоть сверкающим белоснежным покрывалом.

Валера аккуратно потрогал снег, лежащий на подоконнике.

— Всего один день ничего бы не решил, но так хотелось. А теперь, представляешь, может быть и не один. Месяцы. Или даже годы. Это словно просить печеньку, а получить жареного барана и контракт на регулярные поставки еды.

— Тебе страшно?

— Не то чтобы…

Лер уставился на свои пальцы. На подушечках истаяли снежинки. Внезапно он потянулся ко мне и, прихватив за ворот футболки, дёрнул к своему лицу.

— А ты, ты, чёртов кудрявый идиот, летишь навстречу опасностям, как мотыль на огонь! Тимур вообще свою жизнь никогда не ценил и не ценит! У вас есть всё, чтобы быть счастливыми! У меня горит от такой несправедливости, понял?!

Я удивлённо смотрел на него и не знал, что ответить. Против правды не попрёшь.

— Всё, чего я хотел, это однажды проснуться простым человеком, которому дано хотя бы увидеть свои первые морщины! Я бы никогда, ни за что на свете не подумал бы о суициде и тем более не стал прыгать на пьяного придурка с ножом! А вы! Вы двое! Как же вы меня бесите!

— Ты прав, — я нежно накрыл его руку своей. Валера сморщился, как будто от физической боли. — Ты прав, нам нет оправдания.

— Именно, — Лер расслабился и тут же переложил ладонь мне на макушку. Я даже понять не успел, каким образом хватка превратилась в объятие. — Прекратите страдать хернёй… в жизни столько прекрасного! Столько!

Лер обречённо ткнулся холодным носом в моё плечо. Я обнял его, взъерошив мягкие пряди на затылке. Он не плакал, но был близок к нервному срыву, и всё, что я мог, — быть рядом и радоваться, что вообще могу.