Год дракона (СИ) - "Civettina" - Страница 116

Когда мир не звенел сумасшедшим хором в голове, Дима полюбил слушать его музыку. Он уединялся в лесу и внимал деревьям. Не только тому, как ветер перебирает их листву или как скрипят, покачиваясь, корабельные сосны. Он слушал, как по стволам бегут соки, которые корни вытягивают из земли; как потрескивает кожица листика, сохнущего на ярком солнце; как с глухим скрежетом отмирает старая кора.

Он любил бродить в горах в одиночестве и наслаждаться тихим гудением камней, похожим на монотонное пение древних шаманов. Он любил слушать шорох выветривания гранита, мягкий хруст твердеющих минералов, эхо глубинных вод, бегущих по пещерам и пробивающим себе дорогу в породе.

Он слушал, как звенят солнечные лучи и как вторит им серебряным пением отраженный лунный свет. Слушал утробный говор глубоких вод, вздохи моря, гомон рек. Улавливал тихий, но ровный звук бегущих по небу облаков. Замечал, как с легким треском рассекает воздух летящая птица.

Иззила понимал увлечение Димы и всегда позволял ему уединяться после удачной охоты. Рональд же считал, что такое увлечение мешает главному делу, ворчал, но пока никаких ограничительных мер не предпринимал.

В тот день Дима тоже слушал. Сидел на камне возле говорливого горного ручья, который со звоном и брызгами несся вниз, как проказливый мальчишка. Голос ручья дополнял шорох ветра, скользящего по камням – колючим, ощетинившимся острыми углами, готовым сопротивляться любой силе, что задумает их обтесать.

Дима приглушал то одну партию, то другую, стараясь насладиться каждой в отдельности, а потом многоголосием. Тогда-то он и уловил это новый звук – пока еще непонятный и едва живой. Он летел издалека и был слабым. Дима даже не сразу понял, на что это похоже. Стал прислушиваться, пытаясь соотнести это с тем, что слышал ранее. Это звук приходил толчками, неравномерными по силе и продолжительности, поэтому Дима сделал вывод, что кто-то или что-то издавало его намеренно. Охотник приглушил звучание остального мира, чтобы сосредоточиться и полностью отдаться новой волне. Он принимал ее всем телом, пропуская через себя, делил на отдельные звуки, а потом суммировал их. Он понял одно: это звучание пропитано отчаянием – чувством, рождающимся в страдании. В эту тягостную мелодию холодными и жесткими нитями вплетался страх. Кое-где Дима улавливал нотки боли и одиночества. Сомнений не было: Дима слышал чей-то плач.

Охотник поднялся, прошелся в одну и в другую сторону, чтобы определить направление звука, но он был так слаб, что практически растворялся в воздухе. Дима шагнул на отвесный выступ скалы. В ущелье звуки собирались, как капли дождя в чаше. Плач стал слышен лучше, но по-прежнему нельзя было определить, откуда он доносится.

Дима по очереди переходил со склона на склон, пытаясь вычислить направление звука. На южном плач был слышен лучше всего, и Дима двинулся по хребту на юг. След привел его на край глубокого ущелья, которое разверзлось в теле горы, как уста. Словно древняя скала хотела сказать что-то, но так и застыла в немом оцепенении.

Сейчас между этими каменными стенами было метров тридцать, не больше – идеальный проход для небольшой группы и столь же идеальное место для засады. На дне ущелья, неестественно заломив могучие крылья, лежал дракон с отрубленной головой. Впрочем, над тушей этого исполина усердно потрудились не только стервятники. У дракона отсутствовали ступни на трех лапах. Четвертой Дима не видел с этой точки, но готов был поклясться, что и у нее тоже отрезали ступню: амулеты из драконьих когтей и зубов сильно выросли в цене, с тех пор как эти летуны покинули землю.

Дима знал, что не все успели улететь, пока были открыты врата. Рональд говорил, что еще пара десятков драконов летает тут и там, но их дни, увы, сочтены. Не только из-за жадности охотников, но и из-за того, что повелители драконов тоже ушли из этого мира. Хозяева душ перестали контролировать своих подопечных и поддерживать порядок, а это почти всегда заканчивается плачевно. Существа, оставленные без присмотра, дичают и становятся угрозой для других видов, и тогда другие виды их рано или поздно уничтожают.

Живого дракона Дима не видел, только слышал рассказ Иззилы о том, как однажды дракон спас его от чупакабры – одного из самых древних и хитрых пришельцев. Они мастера устраивать западни, и Иззила угодил бы в одну из них, если бы дракон не спугнул монстра. Дима с сожалением глядел на обглоданное падальщиками тело крылатого великана, догнивающее на дне ущелья. Вдруг это последний дракон? Самый последний из тех немногих, что остались. И умер он не от старости, а стараниями охотников и отчаянных головорезов, нанятых каким-нибудь богатым феодалом. Дима опустил глаза: это так по-человечески – уничтожить последнего дракона, который единственный может избавить людей от тех монстров, что охотятся за их душами. Будучи сам человеком, Дима не замечал сути своих сородичей, но, став лигой, прозрел и теперь ужасался, насколько жестока, агрессивная и жадна человеческая раса.

Дракон умер давно. Судя по степени разложения и обглоданной спине – не меньше недели. Это означало, что плач, на который Дима шел, был не его. Однако и этот звук больше не слышался. При этом Диму не покидало чувство, что он уже близко к его источнику. Он стал осматриваться, пытаясь логически вычислить, где может находить тот, кто плакал. Скорее всего, это либо пещера, либо расщелина, куда несчастный провалился и не может выбраться. Дима шагал с одной стороны ущелья на другую, продвигаясь все дальше от мертвого дракона. Скалы то поднимались над землей, то ухали вниз опасными провалами, скатами и ущельями. Наконец, охотник увидел то, что искал.

Вход в пещеру был спрятан от посторонних глаз большим островерхим камнем. Снизу казалось бы, что этот камень торчит прямо из скалы, но со склона было заметно отверстие за глыбой. Правда, добраться до него без крыльев или без умения перемещаться в пространстве, как лига, вряд ли кто-то смог бы. Возле входа в пещеру имелась небольшая, но ровная площадка, которая плавным склоном уходила в отверстие и пряталась в темноте. Лучшего места для гнезда трудно было придумать: и безопасно, и уютно. Дима тут же переместился на площадку, немного помедлил и осторожно вошел внутрь.

Здесь было так темно, что человек, наверное, так и не смог бы привыкнуть к мраку. К тому же в нос бил специфический запах большого животного – запах чужой и обитаемой, а потому и опасной территории. Дима еще ни разу не бывал в жилище хищника, поэтому обнажил меч и неспеша озирался.

Пещера состояла из трех комнат. Первая, в которой сейчас находился лига, была огромной, с куполообразным сводом и отличной акустикой. Скрип песка под каблуками умножался в несколько раз, окутывая гостя облаком эха. На полу пещеры царил беспорядок: валялись останки добычи и обломки оружия, видимо, дракон затаскивал в пещеру неудачливых воинов, чтобы пообедать в спокойствии. Или эти стрелы, обломки копий и гарпунов дракон вынул из своего тела.

Дима продолжил осмотр жилища и почти сразу наткнулся на хранилище – узкую и длинную пещеру, на треть заполненную сокровищами: золотыми и серебряными украшениями и предметами утвари и драгоценными камнями. Драконы несли в свои жилища все, чем люди задабривали их и что удавалось снять с врагов. Не только с людей, но и с тварей, склонных к собирательству, например, с демонов. Поэтому драконьи хранилища были предметами людских мечтаний. Многие охотники за сокровищами – столь алчные, сколь и смелые – пытались добраться до этих кладов, но проникнуть в пещеры удавалось единицам. И практически никому – покинуть их.

Дима вздрогнул, очнувшись от мыслей о кладоискателях. Он снова услышал этот звук. Теперь он не плыл, а висел в воздухе, как утренний туман над рекой. Дима прошелся взглядом по стенам и обнаружил за массивным каменным выступом еще одну комнату. Впрочем, ее нельзя было назвать полноценным помещением – скорее, нишей. Ее пол был устлан сухой травой, мхом и корой, а на высоту полуметра каменные стены были прикрыты шкурами животных. Уютное местечко для маленького обитателя, который лежал на подстилке, прикрыв глаза. Дима убрал меч в ножны. Как он сразу не догадался, что плачет детеныш?! Ведь понятно же было, что ему и страшно, и одиноко, и больно.