Братья Стругацкие - Прашкевич Геннадий Мартович - Страница 27

Но «Пепел Бикини» — тоже далеко не шедевр художественного творчества. Язык, сюжет, персонажи — примерно один уровень. И он ниже, чем в «Стране багровых туч». Тем не менее Аркадий Натанович «пробивал», что называется, «Пепел Бикини» в печать, а его попытки пристроить «Четвертое царство» быстро прекратились.

Тогда, может, все дело в избыточной идеологичности текста?

«Наши пограничники, бравые ребята…» — против подлых пьяниц, трусов и подонков из страны наиболее вероятного противника — не слишком ли прямолинейно даже для тех лет?

Да нет, наверное. Во-первых, братья тогда еще оставались коммунарами. И, во-вторых, прав Борис Натанович: именно так в те времена писали фантастику. Именно такой ее и любили читатели.

Публикации, скорее всего, помешали внешние обстоятельства. Сотрудник военной разведки на Дальнем Востоке, переводчик 172-го отдельного радиопеленгаторного центра особого назначения, старший лейтенант Аркадий Натанович Стругацкий был опутан разными подписками о неразглашении с головы до пят. И редактор, просмотревший рукопись, мог вежливо предупредить его (разумеется, это всего лишь предположение): «Голубчик, здесь у вас сведения о подземной крепости, там у вас организация пограничной службы в подробностях, а тут у вас какие-то ненужные слова о допросах „подлых убийц, ученых бандитов из шайки генерала медицинской службы императорской армии Исии Сиро“. Вы твердо уверены, что ни одна из подписок не нарушена?» Допустим, старший лейтенант отвечал: «Уверен! Не нарушена!» Но опытный, видавший «те времена былинные» сотрудник редакции продолжал мудро вразумлять его: «А я вот не уверен. И мое начальство не захочет разбираться в том, кто принял к печати повесть, где разглашается… где разглашается… словом, всякое ненужное разглашается… И вам неприятности, и мне неприятности… Не возьму. Решительно, голубчик… И мой вам совет: дождитесь, когда подписки истекут по срокам, а потом идите с вашей повестью к редактору, который работает подальше от пограничной зоны. Вы понимаете, какие сейчас времена?» После этих слов старший лейтенант забрал папку и самому себе поклялся найти более сговорчивого издателя — сразу после того, как сроки действия его подписок закончатся. Но когда подписки «растаяли», пришли иные времена и текст перечитывал иной человек с иным литературным опытом. В 1957-м он еще разок — достаточно вяло — попытал счастья, а позднее просто не захотел портить себе репутацию, печатая сущую простоту из давно минувших дней.

Большое везение для русской фантастики — что ранние произведения Аркадия Натановича не публиковали. Не взяли «Четвертое царство», и очень хорошо! Если бы на пути в «твердую НФ» Стругацкие не встретили особых препятствий, если бы они вошли в советскую фантастическую литературу, как нож в масло, не испытывая никакого сопротивления, возможно, у них не возникло бы позднее желания перемениться, встать на совсем другой, звездный маршрут.

Да, начало 60-х — это уже другие Стругацкие.

Они полны надежд, планов, они окружены друзьями.

У них многое получается. Собственно, у них всё получается.

А еще к концу 1963 года они заканчивают повесть «Далекая Радуга» — полную чудесного света, внутреннего горения, высокого восторга перед человеческими возможностями, перед человеческим духом, сломить который невозможно.

В «Далекой Радуге» братья Стругацкие еще иногда объясняют «научную» часть текста, но видно, хорошо видно, как им не хочется этого делать. «Он (Роберт Скляров, один из героев. — Д. В., Г. П.) вспомнил, как еще в школе поразила его эта задача: мгновенная переброска материальных тел через пропасти пространства. Эта задача была поставлена вопреки всему, вопреки всем сложившимся представлениям об абсолютном пространстве, о пространстве-времени, о каппа-пространстве… Тогда это называли „проколом Римановой складки“. Потом „гиперпросачиванием“, „сигма-просачиванием“, „нуль-сверткой“ и, наконец, нуль-транспортировкой или, коротко, „нуль-Т“. „Нуль-Т-установка“. „Нуль-Т-проблематика“. „Нуль-Т-испытатель“. Нуль-физик. „Где вы работаете?“ — „Я нуль-физик“. Изумленно-восхищенный взгляд. „Слушайте, расскажите, пожалуйста, что это такое — нуль-физика? Я никак не могу понять“. — „Я тоже“».

У Стругацких появляются принципиально необычные герои, вроде киборга Камилла, который может умирать, много раз умирать, иногда он даже хотел бы умереть, но всегда остается живым.

«— Как дела на том свете? — спросил Горбовский.

— Там темно, — сказал Камилл. — Сегодня я умирал и воскресал трижды. Каждый раз было очень больно.

— Трижды, — повторил Горбовский. — Рекорд. — Он посмотрел на Камилла. — Камилл, скажите мне правду. Я никак не могу понять. Вы человек? Не стесняйтесь. Я уже никому не успею рассказать.

Камилл подумал.

— Не знаю, — сказал он. — Я последний из Чертовой Дюжины. Опыт не удался, Леонид. Вместо состояния „хочешь, но не можешь“ состояние „можешь, но не хочешь“. Это невыносимо тоскливо — мочь и не хотеть.

Горбовский слушал, закрыв глаза.

— Да, я понимаю, — проговорил он. — Мочь и не хотеть — это от машины. А тоскливо — это от человека.

— Вы ничего не понимаете, — сказал Камилл. — Вы любите мечтать иногда о мудрости патриархов, у которых нет ни желаний, ни чувств, ни даже ощущений. Бесплотный разум. Мозг-дальтоник. Великий Логик. Логические методы требуют абсолютной сосредоточенности. Для того чтобы что-нибудь сделать в науке, приходится днем и ночью думать об одном и том же, читать об одном и том же, говорить об одном и том же… А куда уйдешь от своей психической призмы? От врожденной способности чувствовать… Ведь нужно любить, нужно читать о любви, нужны зеленые холмы, музыка, картины, неудовлетворенность, страх, зависть… Вы пытаетесь ограничить себя — и теряете огромный кусок счастья. И вы прекрасно сознаете, что вы его теряете. И тогда, чтобы вытравить в себе это сознание и прекратить мучительную раздвоенность, вы оскопляете себя. Вы отрываете от себя всю эмоциональную половину человечьего и оставляете только одну реакцию на окружающий мир — сомнение. „Подвергай сомнению!“ — Камилл помолчал. — И тогда вас ожидает одиночество. — Со страшной тоской он глядел на вечернее море, на холодеющий пляж, на пустые шезлонги, отбрасывающие странную тройную тень. — Одиночество… — повторил он. — Вы всегда уходили от меня, люди. Я всегда был лишним, назойливым и непонятным чудаком. И сейчас вы тоже уйдете. А я останусь один. Сегодня ночью я воскресну в четвертый раз, один, на мертвой планете, заваленной пеплом и снегом».

Радуга — планета физиков. Здесь всё подчинено их экспериментам. Это мир, где слова «вертикальный прогресс» действительно воплощаются в жизнь. Радуга — «фронтир» мира Полдня, открытого Стругацкими в повести «Возвращение». Тут находится его передовая, тут собрались лучшие люди, тут ведутся дебаты о будущем, о науке, о культуре. Лихорадка творческого поиска во имя торжества истины стала здесь бытовым явлением. Однако, даже объединив все силы, использовав новейшую технику, ученые Радуги не могут остановить загадочную Волну. Вызванная научными экспериментами, она уничтожает всё, созданное людьми. В итоге лучшая часть Полуденной ойкумены оказывается перед лицом неминуемой гибели, и для нее наступает момент истины. В сущности, человек Полдня на страницах повести Стругацких сдает самый сложный этический экзамен: очень немногое можно эвакуировать на единственном небольшом звездолете, посетившем планету; надо быстро и точно выбрать то, что достойно спасения… Подавляющее большинство людей и почти все, созданное их многолетним трудом, обречено. Ученые готовы ценой собственных жизней сберечь результаты экспериментов, но в конечном итоге все они сходятся на единственном варианте — самом добром, а значит, самом правильном: эвакуировать детей! Останутся живы дети — всё продолжится.

Высокая, рациональная, осознанная жертвенность.