Морской узел - Дышев Андрей Михайлович - Страница 37

Он на цыпочках приблизился к Ирине, тронул ее за плечо. Она повернула голову, узнала его. Дзюба что-то сказал ей на ухо, осторожно пожал ей руку… Я обратил внимание, что все почему-то обращались к Ирине как к вдове. Кажется, она сама поняла некоторую двусмысленность своего положения и, не дожидаясь окончания церемонии, повернулась и быстро пошла к выходу из кладбища. Она шла по тропе, которая пролегала совсем близко от кустов, где прятался я вместе с бомжами. Я смотрел на нее, впитывал в себя ее образ и едва сдерживался, чтобы не шепнуть: «Не плачь, солнышко мое, я живой, я тебя разыграл!» Ирина была божественно красива в эти минуты. Ее чувства были оголены как никогда, каждый штрих ее лица говорил о глубочайшей скорби и любви. Ее покрасневшие глаза были обращены в какую-то непостижимую даль, может быть, в прошлое, где мы были вместе, где она была счастлива со мной; ее руки были прижаты к груди, словно Ирине было зябко и неуютно в опустевшем мире; шаги замедленные, усталые… И вдруг в ней что-то сломалось, умер, иссяк центр притяжения, и Ирина безвольно уронила руку, и черный платок съехал с ее шеи, его конец упал на сырую землю, поволочился по лужам и размякшей глине.

– Эх, хороша баба… – прошептал бомж.

Вскоре ушел Дзюба. Закуривая на ходу, он направился к машине. Выглядел он озабоченным и растерянным. Его планы рухнули. Разоблачить надувательство не удалось. Дзюба поверил, что я умер, и теперь не знал, что делать дальше, как строить карьеру и пробиваться в центральный аппарат… Помахав рукой, он затушил спичку, кинул ее под ноги, остановился на мгновение и оглянулся вокруг. Я успел прижать голову бомжа к земле и замереть. Нет, ничего подозрительного Дзюба не заметил. Вскоре хлопнула дверца машины, и он уехал.

– Пора, – сказал я.

Мой бомж тихо свистнул и махнул рукой. Из кустов, словно привидения, стали подниматься убогие, побитые, грязные человеки с опухшими лицами, похожими на маски для устрашения. Сбившись в кучку, они подошли к гробу, окружили его и, к моему искреннему удивлению, дружно заплакали навзрыд. Именно заплакали, а не сыграли плач! Руководитель полетов повел носом и, стараясь делать это незаметно, посмотрел на подошвы своих ботинок – не вляпался ли? Потом тихонько отошел от бомжей на пару шагов и вопросительно взглянул на начальника. Тот склонил голову, одобряя появление здесь этой непривлекательной компании, и шепнул – я прочитал это по губам: «Это его односельчане».

Я как-то забыл, что тут происходит, смотрел на церемонию уже как человек, случайно оказавшийся рядом с похоронами, и тоже грустил по поводу гибели какого-то хорошего летчика, который так любил небо… Гроб опустили. Руководитель полетов кинул первую горсть земли. Бомжи, утирая слезы, последовали его примеру. Вскоре появился свежий холмик. Начальник вонзил в него лопасть пропеллера и нацепил венок. Народ расходился. У меня по-прежнему стояли в горле слезы, и теперь уже я проявлял нетерпение, но бомжи все никак не уходили с могилы, перешептывались, качали шишкастыми, полными вшей головами, вытирали проспиртованные слезы. «Ишь, как их проняло!» – подумал я.

Когда мои «односельчане» вернулись и, вздыхая, расселись вокруг меня, я встал с картонной коробки, на которой все это время сидел, вскрыл ее, расстелил на земле кусок клеенки и стал выставлять на нее бутылки с водкой и банки со снедью.

– Ну… – произнес старший бомж, поднимая стаканчик и глядя в него заплаканными глазами. – Пускай ему земля будет пухом…

Все было настоящим, натуральным, и я чуть не высказал бомжам свои соболезнования. А потом подумал, что был бы не против, чтобы эти люди, смытые судьбой на самое дно жизни, присутствовали на моих настоящих похоронах.

Это было странное чувство, и описать его тяжело. То ли я стал чувствовать себя прозрачным, невидимым. То ли появилось ощущение своей бесплотности. Я превратился в дух. Человеческий поезд тронулся и покатил куда-то дальше, в серую мглу будущего, а я остался, и время для меня остановилось. Все думали, что меня не стало, а я продолжал жить.

Труднее всего было выдержать несколько часов и дождаться, когда все милицейские мероприятия, направленные против меня, будут свернуты и я смогу спокойно прийти к Ирине. Но тут вставал другой вопрос: как прийти к ней, как подготовить ее к новому шоку? Смерть – это когда тебя вычеркивают из жизни. Ирина уже вычеркнула меня, а природа пустоты не терпит, она заполняет ее некой иной субстанцией. Попробуй потом втиснуть себя на прежнее место, если оно уже занято, даже если только поросло травой! Вот о чем болела моя голова. Какое чувство испытает Ирина, увидев меня живым и невредимым? А вдруг я прочту на ее лице не радость, а нечто другое? Например, досаду.

– Чего задумался? – толкнул меня в плечо один из бомжей и поднес мне свой стаканчик, чтобы чокнуться со мной.

Я рассеянно выпил. Вкуса у водки не было. Словно отключились органы обоняния. Наверное, организм экономил энергию, мобилизовался, как перед тяжелейшим испытанием. Я сам нагонял на себя страху, представляя встречу с Ириной как самый главный экзамен – он должен был подытожить ценность и смысл моей жизни для одного-единственного человека. Очень дорогого мне человека.

– Я пойду, мужики, – сказал я, поднимаясь на ноги.

Дождь и ветер усиливались. Мне было некомфортно. В отличие от бомжей, привыкших к полевым условиям и любой погоде, я не мог жить в кладбищенских кустах.

– Закусил бы, – посоветовал бомж с разбитой переносицей, оттого похожей на седло, и взял дрожащее и скользкое яйцо, которое только что очистил.

И вдруг мой взгляд упал на мятую газету, засыпанную скорлупой. Из-под грязной руки бомжа выглядывала часть заголовка: «…рожают с моря?» Я оттолкнул руку. «СВОБОДЕ УГРОЖАЮТ С МОРЯ?» Схватил газету, рассыпая очистки, посмотрел на дату. Трехдневной давности, за двадцатое число. Я подобрал ее в гастрономе, где закупал продукты для «поминок», и завернул в нее колбасу. Тогда я не обратил на газету внимания. «Курортные вести» никогда не покупал и не читал. Я пробежал глазами по колонке текста, и мое сердце учащенно забилось. «Мешки были очень тяжелые…», «ладонями чувствовал какие-то мелкие железные детали, возможно, гайки и болты…», «сразу взяла курс в открытое море…».

Бомжи, кладбище, мои сомнения остались в какой-то далекой области вместе с другими пустячными и малозначимыми событиями. Я весь погрузился в чтение. Материал предваряло небольшое пояснение:

«Исламский фундаментализм разрастается, словно раковая опухоль. Он угрожает нашей культуре, науке, демократии. Он угрожает нашей Свободе без границ. Исламисты заявляют, что Побережье – территория мусульман. Мы уже не раз предупреждали читателей о том, что в недрах дремучего, пещерного сознания религиозных фанатиков рождаются страшные помыслы, что враги Свободы готовят жестокие террористические акты. Их цель – создание суверенного государства. Это настоящая экспансия. Редакция располагает многочисленными фактами готовящегося кровавого передела власти. Наш корреспондент побеседовал с человеком (назовем его Иваном), который случайно стал свидетелем и соучастником довольно странного происшествия».

Далее следовал текст беседы:

«Корр.: Скажите, кем вы работаете?

И.: Водителем «Газели».

Корр.: Что с вами произошло утром семнадцатого августа?

И.: Я ехал порожняком с автосервиса, и перед деревней Лукино меня остановил мужчина. Говорит, надо к причалу несколько мешков и коробок подкинуть. Пообещал за это очень приличные деньги.

Корр.: К какому именно причалу?

И.: Поселка Приморское. Там есть старенький причал, у которого швартуются только рыболовецкие баркасы. Я ничего не заподозрил, потому что мужчина выглядел вполне нормально.

Корр.: Вы можете описать его внешность?

И.: Я его плохо запомнил. Но, по-моему, у него было смуглое лицо, густые брови и черная бородка.