Причуды лета - Ванчура Владислав - Страница 13

• Предыдущая
• 13/19
• Следующая

— Вы умеете свистеть с помощью пальцев? — спросил Антонин.— Ну, так если с вами случится что-нибудь плохое, свистните погромче.

Аббат стал ходить по тротуару и вдруг, оказавшись опять возле фургона, увидел, что дверца его отворилась и оттуда выходят две фигуры. Одна — маленькая, другая размерами своими напоминала пани Дурову.

«Вижу и узнаю,— подумал аббат,— тощие икры и кривые бедра фокусника. Вижу, что дамочка пустилась во все тяжкие».

Он достал из кармана книжку и, держа ее в руке, подошел к окну Арноштекова жилища. Там дрожал яркий огонек.

— Теперь,— сказал он, когда окошко приоткрылось,— теперь уж поздно жалеть об упущенном. Надо было мне быть предусмотрительней и дать вам эту книгу в первый же день. Там чудесные рассказы и несколько целомудренных любовных историй, которые будут приятны для вашего слуха.

— Погодите минутку,— ответила Анна.— У меня рыба на сковородке. Боюсь, как бы ужин не сгорел.

— Совершенно лишние хлопоты,— возразил аббат.— Рыба несвежая, и нынче не пятница.

— Ладно,— ответила Анна.— Я вас впущу, и вы будете держать сковородку над огнем.

В трактире с таким прелестным названием несколько пьянчуг хватили через край и, будучи людьми вздорными и буйными, накинулись на хозяина, величая его старой бурдой и чертовой перечницей.

— Что вы, бездельник шатучий, бесите нас? Чего суете нам под нос чашку с деньгами своими игорными? Морда, вонючка, торгаш поганый!

Высказав все это и окончив игру, они собрали карты и айда — вон, на площадь. Побродив туда-сюда и оказавшись в конце концов возле фокусникова фургона, они попробовали его раскатить, сдвинули с места, выбили чеку, отхлестали собачку, стали стучать в окна, барабанили в стены, кричали, что Арноштек — старая обезьяна и что они хотят жениться на Анне.

Один из этих людей, по имени Петрачек, влез по лесенке к самому окну и, открыв его, сунул голову внутрь. Но прежде чем он успел осмотреться, получил так здорово, так крепко по уху, что у него в глазах потемнело. За этим последовал второй удар — кулаком в челюсть, третий — по шее, четвертый — в маленькую роковую мышцу. Тут он с воплем упал под фургон.

Остальные, видя своего сотоварища поверженным, пришли в бешенство. Выломали дверь, ворвались в фургон, стали бить посуду, орать, крушить все вокруг, сквернословить, неистовствовать. Подняли такой гвалт, что проснулся сидевший «У четырнадцати подмастерьев» городской стражник. Этот старый солдат только успел опоясаться и скорей поспешил к месту происшествия — с дымящей трубкой в зубах и семеркой червей в руке.

Меж тем каноник выбрался из свалки и, услышав возглас «караул!», разбил городской фонарь. Ему удалось притаиться впотьмах. Подождав, он улучил минуту и пустился наутек вдоль стены: перебежал площадь, а там, повернув на Приматорскую, без оглядки — домой…

Лишь глупцы и люди малодушные обуреваемы тревогами, мудрость же дает уверенность в себе. Заложив руки за спину, она шагает не спеша и взвешивает невзгоды с точки зрения вечных ценностей.

Некий епископ краловеградский отличался великой страстью и умением травить зайцев. Он бил их в тенистых лесных чащобах, на солнечном припеке, на картофельных полях, на жнивьях, вдоль канав, сидя на хорошо оседланном коне, прямой и осанистый, рассуждая о гоне со своим егерем, который следовал за ним на расстоянии лошадиного корпуса.

— Festina lente [5],— говаривал он.— Festina lente, господин егерь. Заяц — проворный зверюшка. Мы же, напротив, рассудительные, зрелые мужи. Только умалишенные мчатся вскачь, петляя, краснея, багровея, еле переводя дух. А кто знает толк в деле, тот едет потихоньку. Но пускай этот вот длинноухий от нас убежит; бьюсь об заклад, что моргнуть не успеем, как выскочит другой, и, верьте или нет, хоть все зверье разбежится и в норы попрячется, а у нас будет на ужин зайчатина!

Маэстро Антонин, в отличие от своей недалекой супруги, обладал способностью в нужную минуту мысленно обращаться к чужому опыту. Вспомнив про епископа, он сказал майору:

— Мне ясно, что супруга моя отправится с Арноштеком бродить по белому свету. Мне ясно, что каноник влез вчера вечером в фургон к Анне, подольстился к ней и, злоупотребляя своим красноречием (которое, как вы знаете, велико), совратил ее. Но на свете много женщин!

Мудрость растет с годами. Пани Дурова дожила до сорока пяти лет, находясь в хорошем обществе и получая умственное развитие благодаря вашим беседам. Я уверен, что она знает, что делает, и уверен, что она взвесила все «за» и «против», прежде чем решилась на отъезд, и уверен, что она не заблуждается насчет своих достоинств. А вот аббат — распутник.

— Я был у него сегодня утром,— сказал майор.— У него надорвано ухо и распухла физиономия. Он читал две книги и был веселый.

— Ишь ты,— заметил Антонин.— Был веселый! Может, он еще и пел? Разве он не знает, разве вам неизвестно, майор, что весь город на ногах и всюду только и разговоров, что о его ночном беспутстве? По-моему, канонику следовало бы покаяться и подвергнуть себя бичеванию, как поступали в хороших монастырях. Разве он не монах?

— Нет,— ответил Гуго.— И вы, Антонин, не должны давать ему таких пагубных советов. Он уже поплатился за свой проступок. Ушная раковина у него висит на лоскутке, и, мне кажется, ее нужно закрепить, наложив несколько швов. Берите свои иглы.

— Ладно,— ответил Антонин.— Я согласен ему помочь, но не одобряю его дурных поступков.

С этими словами маэстро стал искать инструменты для зашивания ран и, открыв несколько ящиков, наконец нашел их. Это были — отличная блестящая игла, сделанная из рыболовного крючка, и шелковая нитка, на которую хорошо ловится, если привязать оловянное грузило. Антонин намотал эту нитку на палец, взял иглу в щепотку и, не заботясь о своей купальне, пошел вслед за майором, который очень спешил.

Дом каноника стоял посреди тенистого сада, в который вела маленькая калитка. Друзья вошли в нее. Когда они зашагали по дорожке к дому, на них выскочили две криволапые собачки, и маэстро, указывая на них, заметил, что каноник любит уродов. Потом оба шумно поднялись по лестнице.

— Врач стал бы благовестить об вас по трактирам и распространяться о вашем увечье при посещении больных,— сказал майор, поздоровавшись с каноником.— У этого сословия привычка делать из мухи слона, Рох, а так как вы повредили себе ухо не в борьбе за учение церковное и лучше об этом деле молчать, вас будет лечить пан Дура.

Мне незачем хвалить его: вы сами знаете, как ловко и осторожно он действует иглодержателем и иголкой.

— Антонин Дура — человек одаренный,— сказал священник.— Хотите вина, господа?

— Я попрошу немного спирта,— объявил маэстро,— либо кастрюлю с кипятком, чтобы очистить инструменты от грязи, видимо, давнишней. Принесите-ка это мне, аббат.

Прокипятив орудия, Антонин засучил рукава и, тщательно вымыв руки в десяти водах, стал подбадривать каноника, крича:

— Веселей, веселей, господин аббат! Хватит грозиться! Подставьте ухо с геройской решимостью и, ради бога, не ругайтесь, а не то я собьюсь.

Понадобилось сделать четыре стежка. Маэстро очистил рану и зашил ее, ловким взмахом четыре раза проткнув оба ее края, протащив нитку и завязав ее узелком. Потом наложил повязку, употребив для этого красивый кружевной носовой платок, и закрепил ее галстуком.

• Предыдущая
• 13/19
• Следующая