Жестокие слова - Пенни Луиз - Страница 27

• Предыдущая
• 27/97
• Следующая

– Сейчас?

– С этим есть какие-то трудности?

– Понимаете…

– Ничего страшного, Старик, – сказала Жена. – Я тут присмотрю за всем. А ты поезжай.

– Если не возражаете, мы возьмем с собой Шарля, – сказал Старик Гамашу. – Жене будет трудно управляться с ним и с клиентами.

– Я настаиваю на том, чтобы он поехал с нами, – сказал Гамаш, протягивая руку мальчику, который ухватился за нее без всяких колебаний.

Гамаш почувствовал укол в сердце, когда он понял, как важен для родителей этот мальчик, какой ценностью он навсегда останется для них. Ребенок, который живет в постоянном состоянии доверчивости.

И как трудно будет родителям защитить его.

– Я за ним присмотрю, не волнуйтесь, – сказал Гамаш Жене.

– Я не за него беспокоюсь, а за вас, – возразила она.

– Прошу прощения, – сказал Гамаш, протягивая ей руку. – Не знаю вашего имени.

– Вообще-то, меня зовут Мишель, но все называют меня Жена.

Рука у нее была жесткая, мозолистая, как и у мужа, но голос был красивый, полный теплоты. Это голос немного напомнил ему Рейн-Мари.

– Почему? – спросил Гамаш.

– Началось это с шутки, а потом прилепилось. Старик и Жена. И эти прозвища нам подходят.

Гамаш согласился с ней. Прозвища и в самом деле подходили этой паре, которая жила в своем собственном мире среди собственных прекрасных творений.

– Пока. – Шарль помахал рукой, выставив средний палец.

– Фу, как нехорошо, – пожурила его мать.

– Это не я придумал, – возразил он, но не стал ябедничать на Рут.

Старик пристегнул сына к сиденью, и они выехали с парковки.

– А Старик ваше настоящее имя?

– Меня всю жизнь звали Старик, но мое настоящее имя Патрик.

– Давно вы здесь живете?

– В Трех Соснах? Несколько лет. – Он ненадолго задумался. – Боже мой, уже одиннадцать лет прошло. Поверить трудно. Первый, с кем я познакомился, был Оливье.

– А как люди к нему относятся?

– За «людей» не скажу, но я знаю, как к нему отношусь я. Мне нравится Оливье. Он со мной всегда по-дружески.

– Но не со всеми? – Гамаш отметил дрожь в голосе собеседника.

– Некоторые люди не понимают ценности того, чем владеют. – Старик Мюнден сосредоточился на дороге, он вел машину осторожно. – А многие просто хотят учинить свару. Они не желают слышать, что их старинная вещь всего лишь старье. Не имеет никакой цены. Это выводит их из себя. Но Оливье знает, что делает. Здесь многие заводят торговлю старинными вещами, однако слишком мало людей понимают, что делают. Оливье понимает.

После нескольких секунд тишины, когда оба смотрели в окно, Гамаш заговорил:

– Мне всегда было любопытно, где дилеры находят старинные вещи.

– У большинства есть наводчики. Люди, чье занятие – посещение аукционов, знакомство с жителями данного района. В основном с пожилыми людьми, которые могут быть заинтересованы в том, чтобы продать свои старые вещи. Здесь если кто постучится в ваши двери в воскресное утро, то это скорее наводчик, чем свидетели Иеговы.

– И у Оливье есть наводчик?

– Нет, он сам этим занимается. Он собственным горбом зарабатывает свои деньги. И знает, что чего стоит. Он хороший парень. И справедливый. По большей части.

– По большей части?

– Ну, ему ведь надо получать прибыль, а многие вещи нуждаются в реставрации. Он отдает старые вещи мне на восстановление. А это требует немалой работы.

– И вы наверняка берете с него меньше, чем стоит ваша работа.

– Стоимость – понятие относительное. – Старик бросил взгляд в сторону Гамаша. – Мне нравится то, что я делаю, а если бы я запрашивал за час работы столько, сколько это стоит, то никто не покупал бы моих вещей, а Оливье не предлагал бы мне реставрировать то, что он находит. Поэтому для меня имеет смысл запрашивать более низкую цену. Живу я хорошо. Жаловаться не на что.

– У кого-нибудь были основания злиться на Оливье?

Старик ответил не сразу – Гамаш даже подумал, что он не услышал вопроса.

– Это было около года назад. Старая мадам Пуарье, что живет на Маунтин-роуд, решила переехать в дом для престарелых в Сен-Реми. Оливье несколько лет обхаживал ее. И вот, когда пришло время, она бо?льшую часть своей мебели продала ему. Там обнаружились поразительные вещи.

– Он заплатил справедливую цену?

– Ну, это зависит, с чьей колокольни смотреть. Оливье был доволен. Она была довольна.

– А кто же не был доволен?

Старик Мюнден молчал. Гамаш ждал.

– Ее дети. Они сказали, что Оливье ее обманул, воспользовался тем, что она старая, одинокая и плохо соображает.

Старик Мюнден сбросил скорость у небольшого фермерского дома. Вдоль стены рос алтей, а в саду было полно черноглазых мальв и старомодных роз. Хорошо ухоженный огород находился сбоку от дома.

Фургон остановился, и Мюнден показал на сарай:

– Вот моя мастерская.

Гамаш отстегнул Шарля от детского кресла. Мальчик уснул, и Гамаш понес его, направляясь следом за Стариком к сараю.

– Вы сказали, что Оливье ожидали какие-то удивительные находки в доме мадам Пуарье?

– Он заплатил ей скопом за все вещи, которые больше не были ей нужны. Она оставила то, что хотела, а он забрал остальное.

Старик Мюнден остановился у дверей сарая, повернулся к Гамашу:

– Там было шесть стульев Чиппендейла.[42] Стоимость каждого – тысяч десять. Я знаю, я с ними работал. Но я не думаю, что он кому-то еще об этом говорил.

– А вы?

– И я тоже. Вы удивитесь, если узнаете, насколько важно в моей работе уметь держать язык за зубами.

– Вы не знаете, дал ли Оливье какие-то дополнительные деньги мадам Пуарье?

– Не знаю.

– Но ее дети разозлились на него.

Мюнден коротко кивнул и открыл дверь. Они вошли в иной мир. Все сложные ароматы предосенней фермы исчезли. Здесь не было легкого запаха навоза, скошенной травы, сена, сушеных целебных растений.

Здесь владычествовал только один запах – дерева. Свежего распиленного дерева. Старого дерева сарая. Дерева во всех его проявлениях. Гамаш посмотрел на стены, вдоль которых стояло дерево – ждало, когда его превратят в мебель. Старик Мюнден провел рукой по грубой доске.

– Вы этого не знаете, но там внутри наплывы. Важно знать, что ищешь. Небольшие неоднородности. Забавно, но неоднородности снаружи означают нечто совершенное внутри.

Он посмотрел Гамашу в глаза. Шарль зашевелился на руках старшего инспектора, и тот погладил его по спине, успокаивая.

– Боюсь, я плохо разбираюсь в дереве, но у вас тут, похоже, много разных сортов. Это зачем?

– Разные потребности. Для внутренних частей я использую клен, вишню и сосну. Кедр – для отделки. Вот здесь красный кедр. Это мой любимый материал. Сейчас он вроде ничего собой не представляет, но когда его обработаешь, отполируешь… – Мюнден сделал красноречивый жест.

Гамаш заметил два кресла на подставке. Одно перевернутое.

– Из бистро?

Он подошел к ним. И действительно, у одного из них расходился подлокотник, второе осталось на трех ногах.

– Я их забрал в субботу вечером.

– Ничего, если мы поговорим в присутствии Шарля о том, что случилось в бистро?

– Я думаю, это можно. Он либо поймет, либо нет. В любом случае ничего страшного. Он знает, что к нему это не имеет отношения.

Гамаш хотел бы, чтобы больше людей умели проводить такую черту.

– Вы были там в ночь убийства.

– Да. Я приезжаю каждую субботу забрать поломанную мебель и привожу то, что отремонтировал. Все было как всегда. Я приехал вскоре после полуночи. Последние клиенты покидали бистро, и ребята начинали уборку.

«Ребята», – подумал Гамаш. Они были ненамного моложе этого человека. Но Старик почему-то казался очень… старым.

– Но тела я не видел.

– Жаль, это бы нам помогло. Вам ничто не показалось необычным?

Старик Мюнден задумался. Шарль проснулся и заверещал. Гамаш опустил его на пол сарая, и мальчик подобрал деревяшку и принялся ее крутить.

• Предыдущая
• 27/97
• Следующая