Жестокие слова - Пенни Луиз - Страница 28

• Предыдущая
• 28/97
• Следующая

– К сожалению, ничем не могу вам помочь. Тот субботний вечер был такой же, как и все остальные.

Гамаш тоже поднял деревяшку, стряхнул с нее опилки.

– Как вы начали ремонтировать мебель Оливье?

– Ну, это было много лет назад. Сначала он отдал мне стул в ремонт. Стул лежал в сарае много лет, а Оливье принес его в бистро. Теперь вы должны понять…

За этим последовал страстный монолог, посвященный старинной квебекской сосновой мебели. Молочной краске, ужасам соскабливания лака, опасностям, подстерегающим реставратора, который может по неосторожности погубить антикварную вещь. Этой трудной черте между восстановлением старой вещи и превращением ее в совершенно непригодное старье.

Гамаш зачарованно слушал. Его интересовала история Квебека, и этот интерес распространялся также на удивительную мебель, изготовленную первопроходцами в течение долгих зимних месяцев сотни лет назад. Они делали сосновую мебель, практичную и красивую, отдавая душу этому труду. Каждый раз, прикасаясь к старинному столу или шкафу, Гамаш представлял себе поселенца, который отделывает, выравнивает это дерево, снова и снова обрабатывает его мозолистыми руками. Превращает во что-то прекрасное.

Прекрасное и долговечное благодаря таким людям, как Старик Мюнден.

– Как вы попали в Три Сосны? Почему не выбрали город покрупнее? Там для вас наверняка было бы и работы побольше. В Монреале, например, или в Шербруке.

– Я родился в Квебек-Сити. Вы считаете, что там найдется много работы для реставратора, но начать дело молодому парню очень трудно. Я переехал в Монреаль, в мастерскую по реставрации старинной мебели на Нотр-Дам, но, боюсь, я не создан для жизни в больших городах. Тогда я решил перебраться в Шербрук. Сел в машину и поехал на юг. По дороге заблудился. Случайно заехал в Три Сосны, зашел в бистро, чтобы спросить, куда мне ехать дальше, заказал кофе с молоком, сел – и стул подо мной сломался. – Он рассмеялся, а вместе с ним и Гамаш. – Я предложил починить его. Так все и началось.

– Вы говорите, что прожили здесь одиннадцать лет. Вероятно, вы были очень молоды, когда уехали из Квебек-Сити.

– Мне было шестнадцать. Я уехал после смерти отца. Три года прожил в Монреале, потом переехал сюда. Познакомился с Женой, у нас родился Шарль. Я открыл свой маленький бизнес.

Этот молодой человек немало успел за одиннадцать лет.

– Как вам показался Оливье вечером в субботу?

– Он вел себя как обычно. На День труда народу каждый год много, но Оливье вроде был доволен. Как всегда, я полагаю. – Мюнден улыбнулся. Было ясно, что он питает к Оливье добрые чувства. – Правильно ли я понял, что тот человек, как выяснилось, был убит не в бистро?

Гамаш кивнул:

– Мы пытаемся найти, где его убили. Пока вы были на ярмарке, мои люди обыскали всю деревню, включая и ваш дом.

– Правда? – Они стояли у двери сарая, и Мюнден, повернувшись, уставился в полумрак помещения. – Либо они очень аккуратно работают, либо их вообще здесь не было. Трудно сказать.

– В этом все и дело.

Старший инспектор отметил, что в отличие от Питера Старик Мюнден, кажется, особо не возражал.

– Но зачем убивать человека в одном месте, а потом тащить его в другое? – задумчиво проговорил Мюнден. – Я могу себе представить, что убийца хочет избавиться от тела, в особенности если совершил убийство в собственном доме. Но зачем тащить его к Оливье? Мне это кажется странным. А впрочем, бистро расположено практически в центре деревни, и, наверное, спрятать там труп было просто удобнее всего.

Гамаш оставил это замечание без комментариев. Они оба знали, что это не так. На самом деле бистро было очень неудобным местом, чтобы прятать там труп. И это беспокоило Гамаша. Убийство не было случайным, как и перемещение тела в бистро.

Среди них находился кто-то очень опасный. Человек, который казался любезным, внимательным, даже мягким. Но это было обманом. Маской. Гамаш знал, что, когда он найдет убийцу и сорвет с него маску, вместе с ней сойдет и кожа. Эта маска стала самим человеком. Обман был абсолютным.

– Мы прекрасно провели время на ярмарке. Вот что я тебе привез.

Габри закрыл дверь и включил свет в бистро. Он протянул Оливье мягкую игрушку – льва. Оливье взял ее и осторожно положил к себе на колени.

– Merci.

– Ты слышал новость? Гамаш говорит, что этого человека убили вовсе не в бистро. И нам вернут две наши кочерги. Я хочу, чтобы мне вернули мою кочергу. А ты? – игриво спросил Габри.

Но Оливье не ответил.

Габри прошел по комнате, погруженной в сумерки, всюду включая лампы, потом затопил один из каминов. Оливье по-прежнему сидел в кресле, глядя в окно. Габри вздохнул, налил Оливье и себе пива и сел рядом. Они вместе пили пиво и закусывали орешками кешью, поглядывая на деревню, которая теперь, когда лето кончилось, погрузилась в тишину.

– Что ты видишь? – спросил наконец Габри.

– Что ты имеешь в виду? Вижу то же, что и ты.

– Нет. Я радуюсь тому, что вижу. А ты – нет.

Габри привык к переменчивости настроений своего партнера. Оливье был человеком тихим, сдержанным. Габри мог показаться более чувствительным, но они оба знали, что это не так. Оливье умел чувствовать глубоко, но держал свои чувства при себе. Жизнь оставила на Габри поверхностные шрамы, Оливье был иссечен шрамами внутренними, скрытыми и, возможно, более жестокими.

Но при этом он был добрейшим из людей, каких знал Габри, а знал он, нужно сказать, довольно многих. До Оливье. Однако все изменилось, когда его взгляд упал на Оливье – стройного, светловолосого, застенчивого.

С того дня большое сердце Габри было целиком отдано этому человеку.

– Что случилось? – Габри наклонился и взял Оливье за тонкую руку. – Скажи мне.

– Все это напрасно, – сказал наконец Оливье. – Я хочу сказать, незачем больше стараться. Никому теперь и в голову не придет прийти сюда. Кто захочет есть в ресторане, где было найдено мертвое тело?

– Как говорит Рут, все мы так или иначе – тела.

– Отлично. Я сделаю это рекламным слоганом.

– Ну, по крайней мере, в этом нет дискриминации. И мертвый, и живой – все добро пожаловать. Может быть, такой слоган будет лучше?

Габри увидел, как дрогнули в улыбке губы Оливье.

– Voyons,[43] это же отличная новость, что полиция считает, будто его убили не здесь. Это все меняет.

– Ты так думаешь? – Оливье с надеждой посмотрел на него.

– Знаешь, что я думаю? – произнес Габри совершенно серьезно. – Я думаю, это не будет иметь значения. Питер, Клара, Мирна – разве они перестанут сюда ходить, даже если какого-то беднягу тут убили? Парра, месье Беливо – да они бы пришли, даже если бы тут обнаружилась целая гора тел! И знаешь почему?

– Потому что им нравится здесь?

– Потому что им нравишься ты. Они тебя любят. Послушай, Оливье, у тебя превосходное бистро, великолепная еда, прекрасная атмосфера. Блестящее бистро. И ты блестящий человек. Все тебя любят. И знаешь что?

– Что? – ворчливо спросил Оливье.

– Ты добрейший, красивейший человек в мире.

– Это всего лишь слова.

Оливье снова чувствовал себя маленьким мальчиком. Пока остальные мальчишки носились как очумелые, ловили лягушек и кузнечиков, ломали ветки, он искал утешения. Любви. Он собирал слова и действия – даже от чужих людей – и набивал ими дыру, которая все увеличивалась в размерах.

Это действовало. Какое-то время. Потом одних слов ему уже не хватало.

– Это Мирна просила тебя сказать мне то, что ты сказал?

– Да. Это все вранье, огромная ложь, состряпанная Мирной и мной. Да что с тобой такое?

– Тебе не понять.

Габри проследил за взглядом Оливье – в окно, вверх по холму. Он вздохнул. Такое уже бывало.

– Мы ничего не можем с этим поделать. Может быть, нам стоит просто…

– Что «просто»? – резко спросил Оливье.

– Ты что, ищешь предлог, чтобы быть несчастным? Да?

• Предыдущая
• 28/97
• Следующая