Колдунья моя - Смолл Бертрис - Страница 61
- Предыдущая
- 61/112
- Следующая
Мэйрин не сдержала стона. Это прикосновение вызвало в ней неукротимую вспышку желания, за которой последовали новые и новые, все настойчивее и горячее. Она и млела от блаженства, и застывала от понимания того, что сейчас должно произойти. «Я должна сказать ему», — подумала она как сквозь сон, но было уже слишком поздно. Губы его снова прильнули к ее губам, и Мэйрин почувствовала, как его гладкое и твердое орудие прижимается к самому входу в ее лоно. «Надо быть с ней понежнее. Ведь она уже давно не была с мужчиной, — рассудительно подумал Жосслен. — Ах, какая она тесная! Какая тесная! Ах, Иисусе! Я так хочу ее!»
Мэйрин попыталась расслабиться, встретить его тепло и приветливо, но внезапно ее охватил страх. Боль! Ида говорила, что будет больно. Он сейчас причинит ей боль, и надо остановить его! Он должен узнать, что она девственна! Так нельзя! Мэйрин совершенно потеряла голову от страха и, к изумлению Жосслена, принялась отчаянно отбиваться от него, извиваясь всем телом и колотя его по спине кулаками.
Вначале он решил, что это еще одна, новая игра. Схватив Мэйрин за руки, он прижал ее запястья к подушке и снова попытался проникнуть в нее.
— Ну же, колдунья, — пробормотал он сквозь сжатые зубы, — зачем ты играешь со мной в девственницу?
Дрожа от напряжения и всхлипывая, Мэйрин с трудом ответила:
— Я и есть девственница, Жосслен! Это правда! Жосслен хотел было рассмеяться, но тут обнаружил, что проникнуть в ее прелестное тело ему не дает какая-то преграда. Решив, что это ему почудилось, он подался назад и снова начал медленно входить, но уперся в ту же преграду. С откровенным удивлением он заглянул в лицо Мэйрин.
— Что это за волшебство, колдунья? — спросил он, изнывая от желания довершить начатое.
— Никакое не волшебство, — всхлипнула Мэйрин. — Просто Василий не успел… Я была слишком молода. У нас не хватило времени!
«Не хватило времени?» Это заявление окончательно ошеломило Жосслена. Хватило времени, чтобы научить ее всем этим развратным штучкам, и не хватило времени на простой любовный акт? Кем же, черт побери, был этот Василий Византийский? Какого дьявола он не поступил с Мэйрин, как полагается мужчине? У Жосслена разболелась голова. «Почему я так злюсь? — внезапно удивился он. — Мэйрин — девственница. Она не принадлежала ни одному мужчине. Ни одному. Она принадлежит только мне». Жосслен уже действительно был не в силах медлить.
— Ну, колдунья, — простонал он, — я попытаюсь войти осторожно, но остановиться уже не могу!
Он начал медленно погружаться в ее тело. Чуть-чуть продвинувшись вперед, он подался обратно; повторив это несколько раз, он снова заставил Мэйрин затрепетать от наслаждения. Завороженная ритмичными, плавными движениями Жосслена, она расслабилась и забыла о своем страхе. И в тот момент, когда она меньше всего ожидала, Жосслен одним мощным толчком прорвался сквозь досадную преграду и вошел в ее тело так глубоко, как только мог. Резкий крик боли, сорвавшийся с ее губ, опечалил его, но вместе с тем Жосслен был рад, что именно он оказался первым и единственным мужчиной, которому довелось это услышать.
Мэйрин показалось, что боль захлестнула все ее тело, как ожог хлыста. Неужели это и есть обещанное наслаждение? Не может быть! Но едва она успела подумать, как волна боли отхлынула, как отлив. И начало нарастать другое, странное и новое чувство, заполняя ее так быстро, что она даже испугалась. Впрочем, оно не было неприятным; просто незнакомым, необычным. Мэйрин обвила руками шею Жосслена, отдавшись во власть древнему инстинкту, и прижалась губами к его щеке.
Жосслен все еще продолжал лежать на ней неподвижно, дожидаясь, когда она придет в себя. Но, ощутив нежное прикосновение ее рук и теплых губ, он снова утратил над собой контроль и начал двигаться в сладостно чувственном ритме, который, как он знал, должен привести их обоих на вершину блаженства. Мэйрин впилась в его спину острыми ноготками, и Жосслен почувствовал, как она пытается делать первые робкие движения ему навстречу. Очень скоро она приноровилась к верно выбранному ритму, и по ее лицу Жосслен прочел все, что ему хотелось знать в тот момент.
«Я умерла, — подумала Мэйрин. — Я умерла от блаженства!» Она чувствовала какой-то невероятный жар, разгорающийся в глубинах ее трепещущего тела. Она изнывала от любовной жажды, она взмывала в небо, как птица. Выше. Выше. Еще выше. Нет, выше уже невозможно! «Возможно», — прошептал ей внутренний голос. «Я умерла, и это прекрасно!»А потом она почувствовала, как опускается обратно, в смыкающуюся над нею жаркую мглу.
Жосслен со стоном излил семя в ее жадное юное тело. Никогда еще ни одна женщина не доставляла ему такого блаженства! Мэйрин — само совершенство! И она — его жена! Перекатившись на бок, он сжал ее в объятиях. — Я люблю тебя, Мэйрин, — просто проговорил он. Мэйрин тихонько вздохнула и ответила:
— Думаю, я тоже люблю тебя, Жосслен.
Прежде чем провалиться в глубокий сон, Жосслен успел прикрыть себя и Мэйрин одеялом из лисьего меха. Они проспали всю ночь без сновидений. На рассвете Мэйрин проснулась. Утро было холодным и пасмурным. Мэйрин чувствовала себя хорошо, как никогда. Она услышала рядом с собой дыхание Жосслена. Медленно повернув голову, Мэйрин взглянула на него. Он еще спал, подложив одну руку под затылок, а второй прикрывая глаза. Во сне муж казался таким беззащитным! Мэйрин невольно задумалась о том, каким он был в детстве. Отец признал его, хотя он родился вне брака. «Кто же ты, Жосслен де Комбур, — с легкой улыбкой подумала Мэйрин. — Кто же ты, муж мой?»
— Доброе утро, Мэйрин, — внезапно проговорил Жосслен, не открывая глаз.
Мэйрин усмехнулась.
— Ты давно проснулся, Жосслен?
— Тогда же, когда и ты, колдунья моя.
— И все это время лежал и подглядывал за мной, пока я тобой любовалась?
Жосслен кивнул, и Мэйрин снова усмехнулась.
— В душе ты — настоящий разбойник, Жосслен! — воскликнула она; глаза ее лучились от сдерживаемого смеха. — Ну что, удовлетворил свое тщеславие?
— О чем ты думала, когда смотрела на меня? — спросил он.
— Мы стали мужем и женой, но я почти не знаю тебя, Жосслен де Комбур. Я думала о том, каким было твое детство.
— И счастливым, и грустным, — ответил Жосслен, польщенный ее словами.
— Почему? — осторожно спросила она.
— Тебе известны обстоятельства моего появления на свет, Мэйрин. Я жил в Комбуре с самого рождения, но когда мой отец взял другую жену, нас с матерью отправили к моему деду; тогда мне было четыре года. Я был счастлив и там, и там. Меня любили и родители, и дед. Мои сводные сестры, Адель и Брю, были намного старше меня и страшно меня баловали. Отец навещал мать каждый день. Потом его жена умерла, родив мне сводного брата. Сначала все думали, что Гуетенок не выживет, но ему нашли крепкую, здоровую кормилицу, и все обошлось. Мы с матерью вернулись в Комбур. На сей раз отец не стал слушать свою родню и женился на моей матери. Мне было шесть лет, и жизнь вступила в новую полосу. Мама изо всех сил старалась доказать родственникам отца, что она достойна быть его женой и хозяйкой Комбура. Она с любовью заботилась о моем младшем брате. Гуетенок, само собой, был законным наследником отца. Но моя мать нисколько не сердилась на него за это и, напротив, старалась, чтобы он ни в чем не знал недостатка. Гуетенок платил ей за это искренней любовью; ведь он не знал другой матери. Когда ему исполнилось два года, меня отправили к Вильгельму Нормандскому на воспитание — мой отец хотел, чтобы я научился всему, что умел он сам.
— И ты был несчастлив из-за того, что тебе пришлось уехать, — предположила Мэйрин.
Глаза Жосслена на мгновение затуманились от грустных воспоминаний. Помолчав немного, он продолжил свой рассказ:
— Да, я был несчастлив. Но к тому времени мать уделяла куда больше внимания Гуетеноку, чем мне. Пока мне не исполнилось шесть лет, ее заботы принадлежали мне одному, но сейчас в Бретани едва ли кто-то поверит, что она приходится Гуетеноку мачехой, а не родной матерью. А меня считают просто незаконнорожденным сыном Рауля де Комбура, никогда не знавшим своей матери. Сказать, что я не обиделся на нее, — значило бы солгать, Мэйрин. Я обиделся, но теперь чувствую вину за это. Мои родители никогда не отказывали мне в любви и помощи. Благодаря тому, что я сам пробивал себе дорогу в жизни, я узнал себе цену, а это важно для каждого мужчины. И все-таки каждый раз, когда я вижу мать с моим сводным братом, мне становится больно. Она сияет от гордости, когда Гуетеноку хоть что-нибудь удается. Они прячут глаза при виде меня; мое присутствие смущает ее. Что бы я ни совершил в этой жизни, мне не удастся смыть клеймо бастарда!
- Предыдущая
- 61/112
- Следующая
