Окаянный груз - Русанов Владислав Адольфович - Страница 29
- Предыдущая
- 29/79
- Следующая
– Лежи уж. – Пан Юржик нагнулся с седла. – Ты как?
– Да ничего… вроде, – ответил медикус.
По другую сторону от телеги фыркнул вороной жеребец Меченого.
– И как тебя угораздило, парень, а?
Ендрек пожал плечами.
Что скажешь?
Думал удрать, опередить и выдать приближение отряда Войцека сторонникам Жигомонта. Если называть вещи своими именами, предал. А они выручили, когда беглец-неудачник сам попал в переделку, из которой и не надеялся живым выйти.
Что ответишь?
– Чего в лес понесло на ночь глядя? – удивленно проговорил Юржик. – К лешачихе свататься?
Студиозуса аж передернуло при воспоминании о водяницах. Их воняющих псиной, заросших шерстью грудях, цепких, словно стальные клещи, пальцах. Он хотел сказать: «Нет, не к ним», но телегу подбросило на очередном ухабе, и Ендрек клацнул зубами, прикусив язык. Скривился, едва не взвизгнул.
– Ладно уж, – махнул рукой Войцек, – лежи. В дороге не поболтаешь. А останавливаться нельзя. Могут гнаться.
Он толкнул коня шпорой и обогнал повозку.
Ендрек упрямо скинул плащ и попытался сесть. И так хлопот доставил своим побегом, нечего еще выпрашивать заботу, как за младенцем.
Сесть удалось не с первого раза. На ноги навалилось что-то тяжелое. На его вопросительный взгляд пан Юржик коротко бросил:
– Шилодзюб. И Пиндюр.
– Что?
– Что слышал. Пиндюра из арбалета свалили, когда сматывались уже. А Шилодзюба саблей распластали. Еще в замке. Эх, парень… Спустить бы тебе штаны да ремнем, ремнем!
– Как же так?! – Ендрек схватился за голову. – Из-за меня?
– А то из-за кого? Хмызу плечо ожгли. Граю руку оцарапали, но то ерунда. А пану Стадзику бельт вскользь головы прошел – кровищи натекло… Да и у меня все болит. Задом седла коснуться боязно.
– Как же так?! – повторил медикус. – Погибли…
Сознание отказывалось принимать услышанное. Хитро щурившийся, хоть надо, хоть не надо, Шилодзюб – один из трех мародеров-простофиль, мечтавший скорее заслужить прощение и вернуться в родное село Пиндюр. Ендрек как наяву увидел его льняной засаленный волос, косивший в сторону глаз и обгоревший на солнце, блестящий нос.
Из-за его глупости погибли люди. Его невольные спутники, которых он, в своей учености, презирал, считал глупцами за приверженность князю Янушу, не пожалели жизней. Не задумываясь, бросились спасать заносчивого студиозуса.
А смог бы он поступить так же?
Броситься на помощь товарищу, не задумываясь и не рассуждая…
Ой, вряд ли… Начал бы искать повод отсидеться за чужими спинами, сказался бы больным или стал бы жаловаться на плохую выучку.
А Пиндюр жаловаться не стал. Хотя едва ли успел овладеть оружием лучше студиозуса. Кметь есть кметь. Привычнее к косе, чем к сабле.
Пиндюр пошел спасать его и погиб.
Интересно, остались ли у погибших товарищей семьи – дети, жены, старики родители?
Ендрек поймал себя на мысли, что впервые подумал о малолужичанах, как о товарищах, а не просто как о навязанных злой судьбиной попутчиках.
Как же так вообще могло случиться?
Приверженцы Золотого Пардуса, борцы за шляхетские свободы и вольномыслие, едва жизни его не лишили, а сторонники Белого Орла – мракобесы и ретрограды, слуги князя-казнокрада – вытащили.
«Лучше б мне на той раме остаться!» – Ендрек в сердцах стукнул кулаком о коленку.
– Не бери в голову, парень! – по-своему истолковал его порыв пан Юржик. – Все под Господом ходим. Он дал жизнь, он и взял. Может, им еще повезло, а?
Медикус не ответил. Уселся в трясущейся телеге, сгорбив плечи и понурив голову.
– Эгей, пан сотник! – проскакал мимо Грай на буланом. – Надо дневку делать. Кони не выдержат!
И правда, большинство скакунов дышали хрипло и с натугой. Глаз Юржикова серого покраснел и бегал туда-сюда, словно безумный.
– В лес! – взмахнул плетью пан Шпара. – В лес. Грай!
– Я!
– Останешься. Поглядишь за дорогой. Найдешь нас потом?
– А то?
– Вот и давай!
Кавалькада свернула вправо и, проломившись сквозь подлесок, нырнула под прохладную сень.
В лесу кони перешли на шаг.
Теперь смотреть на них стало еще жальче. Понуро опущенные головы, исполосованные белой пеной шеи, несколько лошадей, как заметил Ендрек, сильно хромали.
– Напрямую ломились, – обернувшись через плечо, пояснил сидевший на передке телеги Квирын, в тюрьму Берестянки он попал за то, что обжуливал доверчивых покупателей, заключая по шинкам сделки под честное слово. – Вот ноги и побили.
Ендрек покивал, хотя и не представлял, через что можно так ломиться, чтобы коням ноги покалечить. По бурелому удирали, что ли?
Наконец ехавший в дозоре пан Гредзик Цвик крикнул, что есть ручей и можно останавливаться.
Все спешились. Ендрек, тяжело перевалившись через бортик телеги, тоже соскочил на землю. От внезапно накатившей слабости припал на колено.
– Эй, студиозус, ты как? – участливо поинтересовался пан Юржик.
– Спасибо. Ничего.
Ендрек прислушался к своему телу. И правда, ничего. После таких приключений он должен умирать от усталости, чувствовать каждую связку, каждый мускул, а ничего… В самом деле, ничего!
Неужели изнеженный студиозус втянулся в походную жизнь настолько, что держится лучше закаленных во многих стычках бойцов? Он ведь не мог не видеть, как пошатнулся и придержался за седло Хватан, как пан Стадзик, бросив повод на руки Глазику, сел у дерева, уронив голову на руки.
А раз он чувствует себя лучше других, нужно этим пользоваться.
– Пан Юржик, – медикус выпрямился и приосанился, – а где моя сумка с травами? Полотно на перевязку тоже…
– Да тут все, – усмехнулся шляхтич, извлекая из телеги плотно набитый мешок. – Давай, лекарь, давай.
Тем временем падающие с ног от усталости люди отшагивали коней, которые хрипели, шумно поводили боками и рвались к ручью. Еще бы! Если даже нечувствительный нос Ендрека ощущал близость холодной свежей воды, то коням, проскакавшим прошлые полдня и ночь, каково?
Студиозус подошел к возящемуся с костром Самосе, протянул дубовой коры в мешочке:
– Завари.
Бывший реестровый сверкнул глазами на него, но смолчал. Но даже выбранись он последними словами, Ендрек бы его понял и простил. Не каждый день теряют друга, да еще из-за какого-то студиозуса выговского.
Что ж, студиозус не станет чиниться или выказывать неблагодарность. Пускай даже ругают. Теперь никто не сможет заставить его бросить выполнять свое дело – лечить людей.
Ендрек зачерпнул котелком воды и направился к пану Стадзику. Рану на голове следовало промыть и перевязать.
Смеркалось. Костер догорал, но ровный, багровый жар от углей еще в силах был осветить усталые озабоченные лица малолужичан. Сбоку, рядом с кострищем, чтоб не остывал, пристроили котелок, от которого шел легкий пар.
Дневка постепенно переходила в ночевку.
Хватан щурился и тыкал палочкой в остывающие угли, поднимая фонтанчики искр. Грай клевал носом, баюкая подраненную руку. Простоватый Гредзик Цвик напевал грустную песенку о панночке Марыльке, которая не спешит к нему на свидание в вишневый сад.
Пан Войцек покачал головой сокрушенно:
– Со-о-овсем плохо дело, односумы. У Издора конь охромел – раз. Под паном Стадзиком раненый – два. Да Ендрек у нас теперь безлошадный.
– Угу, угу, – кивнул Хватан, прихлебнул отвара листьев земляники прямо из котелка. – Троих на телегу посадим – еще один конь загнется, дрын мне в коленку.
– А что, сильно охромел у Издора конь-то? – Пан Гредзик почесался под мышкой.
– Сильнее некуда. Я думал, еще на тракте свалится, – твердо ответил порубежник.
– Дык… Похоже, сухожилие потянул, – добавил Грай, смущенно разглядывая повязку на запястье. Как ни отказывался урядник, но Ендрек настоял на том, чтоб рану промыть и замотать. От заразы и просто на всякий случай. – Плюсна напухла и горячая. Оно можно и полечить, дык некогда.
– Верно. Некогда, – согласился Меченый. – И так отстаем. П-прибудем последние, я от позора сгорю весь.
- Предыдущая
- 29/79
- Следующая
