Окаянный груз - Русанов Владислав Адольфович - Страница 30

• Предыдущая
• 30/79
• Следующая

– Как ни крути, а коням отдохнуть надо. – К костру приблизился пан Бутля. – Дневка с ночевкой в самый раз.

– Так кто спорит, дрын мне в коленку?

– Са-а-адись, пан Юржик. Что студиозус наш?

– Умаялся. Дрыхнет. – Бутля засунул пальцы под шапку, с наслаждением поскреб лысину. – Когда уже до бани доберусь… Он ведь, пан Войцек, почитай, половину отряда перелечил. Как с цепи сорвался.

– Известно, что с цепи, – скривился Хватан. – Жигомонтов подпевала. Выслужиться хочет.

– Ага, – едва не сломал челюсть в поистине королевском зевке Юржик, – перед тобой, перед Граем, передо мной. Это ему так пригодится!

– Все едино, не верю я ему! – Молодой порубежник пристукнул кулаком по колену. – От нас удрал? Удрал. К жигомонтовцам перебежал? Перебежал…

– Дык, это… – вмешался Грай. – Не перебегал он. Отчего да почему от нас убег – не скажу, не знаю потому как. Но и они его на поляне подобрали. Там, где водяницы.

– То есть налицо случайность! – поучительно поднял палец вверх Бутля.

– Оставь, Хватан, – насупился пан Войцек. – Парню досталось – не приведи Господь. Сам знаешь, к Мржеку в лапы угодить…

– Да уж. Точно, – легко согласился Хватан. С Войцеком он не спорил никогда. – Мрыжек – зверь.

– Что он там творил? – задумчиво проговорил пан Юржик. Снова зевнул. – Ясен пень, что чародейство, а вот на кой ляд?

– Од-д-дно сказать могу. – Меченый подергал левый ус. – Двух зайцев мы убили. И своего товарища от лютой смерти спасли, и чародейство Мржеку перегадили.

– Мрыжеку подгадить – это святое, – кивнул Хватан.

– Да. Много я о нем слышал, – согласился пан Юржик. – Жаль, что живым ушел.

– Э-э-э-это неизвестно еще, кто от кого ушел. Он от н-н-нас или м-мы от него.

– Эх, нам сюда хоть бы полсотни наших порубежников… – мечтательно протянул Хватан.

– П-пустая болтовня, – резко осадил его Меченый. – Чует мое сердце, наши дорожки еще пересекутся. А сейчас не о том думать надо.

– Ясен пень, о конях… – Бутля снова потер лысину, зевнул. – Эх, сгонять бы в тот застянок, про который Грай говорил… Грай, а, Грай!

– А! Чего? – вскинулся задремавший было порубежник. – А, застянок… Дык, я ж точно не знаю. Слыхал из кустов, как проезжали шляхтичи. Похоже, прямиком из Выгова, с торгу. И до дому недалече оставалось… А точно не скажу.

– Да ясен пень, что недалеко! – воскликнул пан Юржик. – Эх, горелки бы прикупить!

– Тьфу на тебя, пан Юржик! – возмутился Гредзик. – Тут кони не ровен час падут, пеше бегать придется, а у него горелка на уме.

Сам пан Гредзик о горячительных напитках отзывался с недавнего времени, а именно с тех пор, как за пьяный дебош с кровопролитием в шинке угодил в Берестянскую тюрьму, крайне пренебрежительно и божился, что ни капли в рот не возьмет до самой смерти.

– Да прямо! – не сдавался пан Бутля. – Горелка еще никому не повредила.

– А и не помогла никому. Точно, – подвел итог сотник. – Эх, коней бы в том застянке прикупить, если хозяева согласятся.

– Коней? – встрепенулся Хватан. – Было б здорово!

– Т-точно. Т-только у нас серебра кот наплакал. На одного коня не наскребем, не то что на трех. Да и выговор малолужичанский не спрячешь, не затрешь. А нас тут не любят. Иль забыли, что мы все разбойники уховецкие?

– Студиозуса послать… – не сдавался Хватан.

– Ты ж его только что предателем хаял! – усмехнулся Юржик.

– Да и денег нет. О чем го-го-говорить? – Пан Войцек потянулся за котелком.

– А что я Глазика нигде не видел? – вдруг насторожился пан Бутля.

– Дрын мне в коленку! – вскочил Хватан, а Меченый в сердцах едва не опрокинул котелок с отваром в костер. – Это ж он в застянок намылился! Коней нам добывать!

– Ч-ч-ча-час от часу не легче. – Войцек поднялся на ноги, засунул большие пальцы за кушак. – Мало нас разбойниками позорят. Теперь еще и конокрадами малолужичане для выговских будут. Ну спасибо, Глазик, ну спасибо…

– Дык… он это… за всех нас переживает… это… похоже… – попытался вступиться за конокрада Грай, но сотник так на него глянул, что обычно немногословный порубежник совсем запутался в словах и умолк.

– Д-добро. Натворили делов. – Войцек едва не рычал от ярости. – Б-бандюганы… Юржик!

– Слушаю, пан сотник.

– К-караул удвоить. Не хватало, чтоб нас ночью перерезали по милости этого… Тьфу, зараза… Хрена с два он у меня в седле у-у-усидит, ежели живым вернется! Так задницу надеру!!! Хватан!

– Я!

– На рассвете готовь коней. Себе, мне, Гредзику, Тыковке и студиозусу.

– А его на кой ляд?

– Поговори мне!

– Виноват.

– Его на тот случай б-берем, ежели говорить в застянке надо будет. Кто у нас из Великих Прилужан? Может, ты?

– Никак нет!

– То-то же! – Меченый закусил ус, помолчал. – Д-добро. Утро вечера мудренее. Всем спать.

Вскоре на лагерь пала тишина. Только фыркали, переступали с ноги на ногу кони. Похрапывал во сне Хмыз.

А за перелеском, в дубовой рощице запели соловьи. Да так переливчато, с душой, что стоящий в карауле Миролад едва не заслушался. И даже замурлыкал под нос:

Издор без всякой жалости саданул его под ребра, прервав душеизлияния напарника. Мол, сторожить надо, а не сопли распускать. Кто б возражал?

Выглянувшее над верхушками деревьев солнце застало пятерых всадников в дороге.

Глазик так до рассвета и не вернулся.

Войцек Меченый злился, кусал ус и сбивал нагайкой высокие верхушки заячьего чая. Сиреневые цветы взлетали, распадаясь в воздухе, и оседали на траву сиротливыми лепестками.

Ендрек подпрыгивал в седле – сидеть по-настоящему, как держались на спинах коней порубежники, он так и не выучился. То ли силенок не хватало крепко держаться ногами за конские бока, то ли сноровки. Хмыз, наблюдая его телодвижения со стороны, сказал, что и одно и второе – дело наживное. Больше ездить надо, и все придет. Насчет «больше ездить» студиозус как-то сразу с ним не согласился – правда, ума хватило не высказывать протест вслух. Парню было страшно подумать, что когда-нибудь ему придется проводить в седле еще больше времени. И так болела задница, словно превратилась в один сплошной большой синяк, на привале постоянно обнаруживались более или менее сильные потертости на внутренней стороне бедра или голени. Кстати, последнюю порубежники и реестровые спутники медикуса называли мудреным словом – «шенкель». Он попытался им объяснить, что в анатомии человека такой термин не имеет места быть, но на него посмотрели, как на блаженного, а Хмыз посоветовал помалкивать в тряпочку, пока по шее не получил от старшего и по званию и по годам. И Ендрек, сцепив зубы, продолжал нелегкую учебу, надеясь в будущем стать если не замечательным, то хотя бы сносным наездником. Но, несмотря на старания, хорошо удавалось ездить пока лишь на шагу. Небольшая рысца заставляла голову студиозуса раскачиваться и трястись, при этом зубы клацали, и пару раз он умудрился даже прикусить язык; локти – разлетаться в разные стороны («Как у паршивой курицы крылья», – заметил как-то Хватан), а ступни так и норовили проскочить в стремя до каблука и там намертво застрять.

Сейчас пан Войцек вел отряд легкой рысцой – берег коней. Но Ендреку от этого легче не было. Что легкая короткая рысь, что размашистая, один бес – трясет. На галопе подбрасывало меньше, но студиозус, прирожденный горожанин, опасался скорости. Казалось, вылети на полном скаку – и косточек потом по лесам да по степям не соберут.

Чтобы облегчить себе езду, Ендрек осторожно, стараясь не показать спутникам своей слабости, оперся большими пальцами о переднюю луку. Похоже, пан Гредзик заметил его уловку, но, по прирожденной доброте и всегдашнему обыкновению не вмешиваться в чужие дела, промолчал. Хорошо, что Хватан ехал впереди, бок о бок с сотником. Уж он бы не удержал языка. Замучил бы подначками сейчас. И еще дня три вспоминал бы.

• Предыдущая
• 30/79
• Следующая