Приживется ли демократия в России - Ясин Евгений Григорьевич - Страница 11

Затем более 1000 лет во всем мире не было никаких следов демократии. Где-то около 1100 года она вновь возникла в ряде североитальянских городов – Флоренции, Венеции, Генуе, – питаемая новым расцветом торговли и ремесел и Возрождением. К концу XIV века под натиском извечных врагов народовластия – экономических кризисов, коррупции, олигархии, узурпации власти и военных поражений – эти республики тоже стали приходить в упадок (Даль 2000: 21). Олигархическая Венеция пришла в упадок после открытия Америки и перемещения основных потоков международной торговли. Сходные процессы имели место и в других городах.

Я не буду говорить о народных собраниях первобытных обществ, так как эти примитивные формы народовластия не были связаны с институтом государства, а демократия даже в самых первоначальных формах – способ управления государством.

Кстати, Эрнест Геллнер, кроме деспотической и демократической форм правления, предлагает как самостоятельную форму рассматривать сегментированное общество, каковыми, по его мнению, были и догосударственные сообщества (Геллнер 2004: 18). Особенность сегментированного общества состоит в том, что в нем обычно «существует строгий и развитый ритуал, с помощью которого закрепляются социальные обязательства. Эти роли определяются, как правило, в терминах кровного родства». Жизнь в таком обществе строго регламентирована и без социальной иерархии, предписанная социальная роль обеспечивает каждому члену общества надежную идентичность, но не оставляет ему никакого выбора. В XIX веке Фюстель де Куланж в своей книге «Античный город» высказал предположение, что индивидуальной свободы в нашем понимании не было и в Афинах, и в Риме – жизнь античных греков и римлян была пронизана такими же ритуалами и ролевыми обязательствами. Даже сегодня во многих странах, сохранивших архаичные культурные формы, таких, как Япония, элементы сегментированного общества играют важную роль (Там же, 15—17).

Р. Даль находит первое представительное собрание с законодательными функциями в Исландии 930 года (Даль 2000: 25). За ним следует еще ряд примеров средневековых народных собраний, обычно служивших форумами для дискуссий между монархами и высшей аристократией, куда первые старались подтянуть другие сословия, чтобы создать противовес вторым. С Великой хартии вольностей (1215) и царствования Эдуарда I (1272—1307) начинается, как считают, процесс становления английского парламента, но только в конце XVII века в Британии сложилась политическая система, в которой король и парламент взаимно ограничивали друг друга, а внутри парламента власть наследственной аристократии уравновешивалась палатой общин, избираемой уже довольно многочисленным слоем избирателей. К этому добавлялся суд, достаточно независимый в большинстве случаев. Английская политическая система стала образцом и для Монтескье, и для авторов американской Конституции. Между тем Англия уже столетия была лидирующей торговой и морской державой, «мастерской мира», но избиратели английского парламента, скажем, в 1831 году составляли 4, 4% английского населения в возрасте 20 лет и более. К 1914 году этот показатель достиг 30% (Там же, 29).

На рисунке 3. 2 изображена позаимствованная из книги Р. Даля (Там же, 14) диаграмма, на которой показано соотношение общего числа независимых стран мира и числа демократических стран, где в свободных выборах участвовали или участвуют все население или только мужчины.

Как мы видим, еще в 1860 году была только одна страна со всеобщим избирательным правом, в 1900 году – уже 6, т. е. 14% от числа независимых на тот момент стран. Число демократических стран сокращалось перед Второй мировой войной в связи с распространением диктаторских режимов фашистского типа и накануне кризиса социалистического лагеря, когда максимально возросло число сателлитов СССР. В 1990 году из 192 стран мира 65, т. е. 33, 9%, уже были демократическими.

Рисунок 3.2. Демократические страны (те, где избирательное право предоставлено всем или только мужчинам), 1860—1990.

К настоящему времени демократия укрепилась в странах Центральной и Восточной Европы, в большинстве стран Латинской Америки, в Индии, с рядом оговорок то же можно сказать о России и некоторых странах СНГ. Сам факт неуклонного распространения демократической системы правления по всему миру в течение последних 250—300 лет не подлежит сомнению. Напомню, что еще в середине ХVII века в Англии шла война между королем и парламентом, завершившаяся казнью короля. Через полтора века подобные события произошли во Франции.

Очевидно, что укрепление и распространение демократии каким-то образом связаны с развитием рыночных отношений, торговли и капитализма. Демократия, как и торговля, – мир равноправных – по крайней мере, формально – отношений, мир контрактов равных партнеров. Он противостоит иерархическим структурам господства, характерным для аграрных обществ. Торговые отношения существовали всегда, но они только дополняли основные социально-экономические структуры, выстраивавшиеся на земле, тысячелетия остававшейся главным средством производства и объектом собственности. Очаги древней демократии возникали обычно там, где торговля выходила за рамки простого дополнения к сельскому хозяйству. Торговля и промышленность стали экономической основой жизни общества как раз тогда, когда сложились условия для развития капитализма, когда начался современный экономический рост[3]. И современная демократия как устойчивая политическая система тоже сложилась в это время. Несомненно, это стало возможно вследствие быстрого развития экономики, увеличения душевого ВВП. Без этого трудно представить себе переход к всеобщему избирательному праву. Но верно, видимо, и то, что без демократизации, без упрочения прав и свобод, включая право частной собственности, был бы невозможен столь быстрый прогресс.

Таким образом, как политическая система мирового масштаба демократия очень молода. И она тесно связана с развитием эффективной рыночной экономики. Трудно сказать, процветание приводит к демократии или демократия создает условия для процветания – видимо, они взаимообусловлены. Но весь мировой опыт последних столетий показывает, что страна, стремящаяся к процветанию своих граждан, должна быть демократической.

Если где-то демократия развита недостаточно – не беда, она подлежит развитию. Отстающие еще не опоздали. Но если они упрямятся, ссылаясь на традиции и национальные особенности, если они считают, что порядок важнее свободы и его лучше всего поддерживать жесткой рукой, как это было от веку; что демократия – это изобретение чужой культуры, тогда они будут обречены на возрастающее отставание, а может быть, и на исчезновение.

Я не буду обращаться к Киевской Руси и общинной демократии восточных славян, к тем временам, когда у них еще не было государственности или они платили дань иноземцам. Я также не стану останавливаться на вечевой демократии Новгорода и Пскова – традиционном доказательстве исконного свободолюбия и способности русских к самоуправлению – доказательстве, к которому всегда прибегают российские демократы. Все это было очень давно, и ниточек, связывающих наши нынешние проблемы с корнями, уходящими столь глубоко, на мой взгляд, не сыскать.

Практически весь поддающийся систематическому анализу период существования российской государственности, по крайней мере от Ивана IV до 1905 года, у нас была одна форма правления – самодержавие. Можно, конечно, вспомнить период собирания Москвой русских княжеств, период государства-вотчины, но следует признать, что традиции, влияющие на жизнь российского общества сегодня, сложились в основном именно в эпоху самодержавия.