Приживется ли демократия в России - Ясин Евгений Григорьевич - Страница 12

Самодержавие утвердилось на Руси как противоядие от феодальных междоусобиц – подобно тому как в Европе появилась абсолютная монархия. Сильная единая власть, воплощенная в монархе, представлялась тогда единственной альтернативой разорениям от феодальных войн и разбойничьих набегов, источником мира и порядка. Становление самодержавия происходило в рамках объединения земель вокруг Москвы: завоеванием, наследованием или покупкой великий князь получал независимые княжества как бы в собственность, а бывшие удельные князья входили в его ближнее окружение, составляя аристократию, права которой определялись родовитостью. Разумеется, происходило это постепенно, князья неохотно расставались со своей самостоятельностью, право перехода от одного великого князя к другому сохранялось достаточно долго. Еще при Иване III в связи с утверждением в Литве католичества таким правом перехода воспользовались князья Бельские, Шемячичи и другие, которые привели в состав Московского государства Рыльск, Новгород Северский, Можайск, Чернигов, Стародуб, Гомель, Любеч (Соловьев 1860: 127). В конце концов аристократия, бояре – владетели вотчин составили ближний круг самодержца; не подвергая сомнению его права, они стремились не просто служить, но и ограничивать царский произвол. Вотчины, крупные земельные владения, были или вчерашними княжествами, или пожалованиями за заслуги и составляли экономическую основу прослойки бояр. Другие социальные силы – поместное служилое дворянство, торгово-ремесленный люд, армия (стрельцы) – стояли на более низких у ровнях сословной иерархии. Чиновники (приказные) вербовались по преимуществу из дворянства. Особую иерархию образовывало духовенство, всегда игравшее огромную роль в политической жизни.

Низшие слои, крестьяне и холопы, практически никаких прав не имели. Бунт и разбой, уход на окраины, в казаки были для них, по сути, единственными вариантами защиты от притеснений. При этом шаг за шагом некогда свободные земледельцы превращались в крепостных крестьян. Делала это самодержавная власть прежде всего для того, чтобы увеличить казну и обеспечить преданность бояр, дворян, церкви – тех, в чьих интересах и проводилось закрепощение.

В течение всей нашей истории после преодоления феодальной раздробленности и до революции 1905 года идея самодержавия никогда ни в одном сословии не подвергалась сомнению. Не будем говорить об отдельных мыслителях или кружках, даже декабристы и «Народная воля» были «партиями», которые не только не пользовались массовой поддержкой, но и не рассчитывали на нее.

Со временем роль различных социальных слоев в жизни общества менялась. В XVII веке, как пишет В. Ключевский, монархия, подавив противодействие боярской аристократии (последним актом здесь был закон 1682 года, отменивший местничество), стала править посредством дворянства. В XVIII веке дворянство само пыталось править обществом посредством правительства, но природа самодержавия повернула к тому, что «в XIX веке дворянство пристроено было к чиновничеству как его плодовитейший рассадник, и в половине этого века Россия управлялась не аристократией и не демократией, а бюрократией, т. е. действовавшей вне общества и лишенной всякого социального облика кучей физических лиц разнообразного происхождения, объединенных только чинопроизводством» (Ключевский 1957: 9). И все же бюрократия не была такой «кучей», по сути она стала новой социальной силой, объединенной в административную иерархию и заинтересованной в том, чтобы ее пирамиду венчала сильная единоличная власть, придающая вес всей пирамиде.

Стоит еще отметить, что в нашей традиции, идущей от еще феодальной эпохи, демократизация понимается как проникновение во власть представителей низших сословий. Так, Ключевский называет шагом к демократизации управления отмену местничества. Естественно, Петр I выглядит демократом, поскольку поднимает наверх людей «подлого» происхождения. В этой логике демократией является и китайская империя, бюрократия которой формируется с соблюдением конфуцианских правил подбора кадров по достоинствам, а не по происхождению и связям. И большевики – также демократы, ибо открывают дорогу к власти простым людям, рабочим и крестьянам. В этом смысле бюрократия не противостоит демократии. Но мы говорим не об этом.

Демократия, на мой взгляд, – это совокупность институтов, позволяющих разным социальным слоям, политическим партиям и идейным течениям отстаивать свои интересы, проводить свои идеи и добиваться власти в открытой публичной политической борьбе.

В противовес этому в России, по византийской еще традиции, под шапкой самодержавия политическая борьба между сословиями, придворными партиями и группами интересов всегда осуществлялась «под ковром», ее основными инструментами были интриги, подсиживание и насилие.

Чтобы оправдать свои методы, тот, кто побеждал в этой борьбе, всегда старался узаконить насилие. Ведь закон не является изобретением демократии. В абсолютной монархии источником права являются государство, царь, которые всегда, как правило, декларируют независимость и справедливость суда и недопущение произвола. Например, Судебник Ивана III (1497) устанавливал, что судья (боярин или боярский сын) не может судить один, с ним должны быть «дворский, староста, лучшие люди» (Соловьев 1860: 131).

А Соборное уложение царя Алексея Михайловича (1649) требовало, чтобы «всяких чинов людем от большого и до меньшего чину суд и расправа была во всяких делах ровна». Но по поводу того же Уложения В. Ключевский замечает: «Если Уложение действовало у нас почти в продолжении двух столетий до свода законов 1833 года, то это говорит не о достоинствах алексеевского свода, а лишь о том, как долго у нас можно обойтись без удовлетворительного закона» (Ключевский 1957: 142—143).

«Басманному cуду» начала XXI века в России предшествовал «шемякин суд» – выражение, обозначившее извечное недоверие народа к российскому правосудию, в котором желания власти всегда были выше закона. Впрочем, для той эпохи это, видимо, было естественно.

Говоря о российской демократической традиции, я буду иметь в виду именно эпизоды, или периоды, когда становилась возможна открытая политическая борьба, влиявшая на принятие важных решений. Таких эпизодов за все время после преодоления феодальной раздробленности и до революции 1917 года можно насчитать лишь пять: 1) Смутное время; 2) земские соборы, особенно Собор 1648—1649 годов; 3) либеральные реформы Александра II; 4) революция 1905—1907 годов и возникновение русского парламентаризма; 5) революция 1917 года – от февраля до разгона Учредительного собрания.

В ходе обсуждения рукописи коллеги советовали мне добавить к этому списку «затею верховников» 1730 года, а также проекты М. М. Сперанского. Но эти события, и даже восстание декабристов, конечно значимые для элит, не вызвали никаких массовых движений и, с другой стороны, не были их проявлениями. Поэтому я оставил приведенный выше перечень без изменений.

Смуту 1605—1613 годов породило боярство, желавшее гарантировать себя от репрессий царской власти, пережитых при Иване Грозном, да и возвыситься вновь – в этом смысле смута была обычным для тех времен конфликтом абсолютной монархии и феодальной аристократии. Особенностью же Смутного времени можно считать то, что в это время в политическое сознание наших предков проникла новая мысль: Московское государство есть государство московского или русского народа, а государство вообще – блюститель народного блага. До тех пор господствовал взгляд удельных времен: государство есть вотчина княжеской или царской династии.

В. О. Ключевский писал: «Когда подданные, связанные с правительством идеей государственного блага, становятся недовольны правящей властью, видят, что она не охраняет этого блага, они восстают против нее. Когда прислуга или постояльцы, связанные с домохозяином временными условными выгодами, видят, что они этих выгод не получают от хозяина, они уходят из его дома. Подданные, поднимаясь против власти, не покидают государства, потому что не считают его чужим для себя… Люди Московского государства поступали как недовольные слуги или жильцы с хозяином, а не как непослушные граждане с правительством. Они нередко роптали на действия правившей ими власти; но, пока жила старая династия, народное недовольство ни разу не доходило до восстания против самой власти» (Ключевский 1957: 52).