Черный принц - Демина Карина - Страница 78

• Предыдущая
• 78/143
• Следующая

— И почему промолчала? — Освальд поправил подушки. — Испугалась?

— Да.

— Прости. Наверное, я был слишком резок с тобой. — Он водил пальцами по щеке, собирая с кожи не то пот, не то слезы.

— И что теперь?

— Вообще или с тобой?

— С нами. — Она обняла живот.

…залетела. И ведь знала же, что подобное бывает, пыталась считать дни, но с Кейреном вечно сбивалась со счета. А он вовсе, казалось, не думал о ребенке.

И не думает.

Он думает, что Таннис — шлюха, которая одного клиента на другого променяла.

— Ничего. — Освальд помог ей сесть и, сняв домашнюю куртку, набросил на плечи, а колени укрыл одеялом. — Здесь сквозит, а тебе стоит избегать сквозняков. Таннис, я понимаю, что кажусь тебе чудовищем. Временами я и вправду чудовище… и лучше тебе не знать…

— Теперь я тебе не нужна…

— Нужна, малявка. — Он притянул Таннис к себе. — Не говори ерунды. Ну что изменилось?

— Я беременна…

— И хорошо.

— Ты не…

Голос срывается. И задавать вопросы страшно.

— Не трону ни тебя, ни ребенка. Таннис, давай серьезно, ладно?

Иначе-то как?

— Да, твоя беременность несколько нарушает мои планы, но не сказать, чтобы очень серьезно. Мне по-прежнему нужен наследник, но я согласен подождать год или полтора… это время у меня еще есть.

У него — да. А у Таннис?

— Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Прервать беременность можно. Есть травы. Есть врачи. Но даже если бы ты вдруг захотела избавиться от этого ребенка… а ты не хочешь, я правильно понял?

Таннис кивнула.

Ребенок. В ней живет ребенок. И появится на свет, если она правильно рассчитала, в середине лета… и у него будут глаза Кейрена. Острые его скулы.

Упрямый характер.

И тонкий нюх.

— Так вот, даже если бы у тебя вдруг возникло бы подобное желание, я бы не позволил ему исполниться.

— Почему? — Тяжело говорить, во рту пересохло, и Освальд поднялся. Он подвинул к кровати столик и чашку подал, сам налил воды, холодной и непередаваемо вкусной.

— Потому что нет более верного способа подорвать здоровье женщины. А твое здоровье, если понимаешь, меня весьма заботит.

Он помог удержать чашку. И дождался, пока Таннис напьется.

— Женщины, которые избавляются от детей, зачастую потом рожают уродов, Таннис.

— И ты…

— И я о вас позабочусь. — Он забрал чашку и помог лечь. — Доктор сказал, что все хорошо, ты просто-напросто переволновалась. А тошнота — пройдет.

Уже прошла. И Таннис способна дышать.

Слушать.

— Ребенок…

— Останется с тобой. Подумай сама, зачем мне полукровка? И да, я вынужден буду забрать нашего сына…

— Только сына?

— Или дочь, но лучше сына. Мужчине проще наследовать. Но мы ведь не о том?

— Да.

Или нет. Его план все еще безумен, но Таннис успокаивает сам звук его голоса. Освальд снова прежний… почти.

— И я знаю, что это причинит тебе боль. А мне не хочется делать больно близким людям. И быть может, этот ребенок, который останется с тобой, тебя утешит. Ты ведь любишь его отца?

— Какая тебе…

— Любишь. — Холодная сухая ладонь убирает волосы с виска. — Это видно. И мне очень жаль, что так все получилось…

— Отпусти.

— Сама понимаешь, что не могу.

…слишком много Таннис знает. И ей бы радоваться, что со знанием этим она все еще жива, но радость получается притворной.

— Давай ты поужинаешь, и мы продолжим нашу беседу?

Он ушел, но отсутствовал недолго, вернулся с серебряным подносом, который поставил на стол.

— Доктор прописал лауданум для успокоения нервов, но я против. Лауданум — тот же опий, а мы видели, что опий делает с людьми, верно, Таннис?

Глубокая тарелка. Серебряная ложка. Салфетка, которую он укладывает на коленях Таннис, тщательно разглаживая, пожалуй, излишне тщательно.

— Поэтому ты попробуешь успокоиться сама, верно?

— Да.

— Умница… знаешь, я горжусь тобой. Помню еще ту девчонку, которая вечно совала свой длинный нос в чужие дела… открой рот.

— Ты меня с ложечки кормить будешь?

— Да. Ты против?

— Я не настолько больна!

И вообще не больна, а эта забота… она заставит вновь верить ему, чего делать нельзя.

— Ты вовсе не больна, но просто ослабела. А я хочу о тебе заботиться. Мне ведь нравилось это когда-то… и давай вспомним то время?

Разве у Таннис есть иной выбор?

Есть. Послать его к чертовой бабушке и оказаться внизу, в камере, в компании двух мертвецов… или, что вероятней, получить клинком по горлу. Быстро. И надежно.

Со свидетелями именно так и поступают.

И она открыла рот.

— Бульон. Доктор сказал, что тебе нужна особая диета. Ничего острого или кислого, а бульоны обязательно. Мраморные трюфеля очень полезны. И творог. Давай еще ложечку.

Суп был пресным и каким-то жирным. Но Таннис послушно глотала.

— Ты хотел меня убить.

— Хотел, не спорю. — Освальд пожал плечами. Он выглядел… странно. Белая рубашка с закатанными по локти рукавами, широкие подтяжки, расшитые красными ромбами. Домашние мягкие штаны и домашние же тапочки с острыми носами. — Но это решение далось мне нелегко. Я ведь присматривал за тобой… но подойти не мог. Таковы были условия.

— Чьи?

— Тедди… подземный король, помнишь? Тедди. Теодор…

…человек, застывший перед зеркалом, какой-то ленивый, сонный, но Таннис откуда-то знала, что это — маска. Его взгляд, скользнувший по Таннис. И кивок, словно ее признали.

— Он велел мне обрезать все связи. — Освальд поднес очередную ложку супа к губам Таннис. — А я ослушался приказа… это дорого мне стоило.

— Это когда я не пошла…

— У Тедди имелись на меня планы. — Он отставил тарелку. И пальцы сплел замком. — Но я должен был слушаться… во всем слушаться.

Голос изменился, и лицо окаменело.

— Он назначил цену за твою жизнь… и за мое ослушание. Все очень просто: или я принимаю условия, или отправляюсь… не на виселицу, Таннис, хотя и виселица была хорошим стимулом.

Он подпер этими сцепленными руками подбородок, сгорбился.

— И что ты должен был сделать?

— Убить. Или тебя, или свою мамашу. Ты ведь помнишь ее? Вечно пьяная… она не всегда такой была… и я ее любил. Несмотря ни на что любил.

Освальд провел по лицу ладонями, стирая эту чужую маску.

— Настолько, что смерть ее была безболезненной. Знаешь, она ведь не поняла, кто ей сунул эту бутылку.

Таннис подвинулась, и Войтех, ее прежний знакомый Войтех, лег на кровать. Он закинул руки за голову, растопырив локти.

— Смерть во сне — это… милосердно. Отчасти.

— Ты выбрал ее.

Закрытые глаза. Резкая линия подбородка. Губы поджаты.

— Да. Не потому, что тебя любил больше… хотя да, привязался. Не знаю когда… но в остальном — голый расчет. Матушка моя, как это ни печально признавать, была мертва. Нет, она бы протянула еще год, или два, или все десять, сама не понимая, чего ради живет. От бутылки до бутылки. И если бы у нее был шанс остановиться… я ведь пробовал. Уговаривал. Прятал пойло. Она лезла драться… потом плакалась, жаловалась на судьбу, а я никогда не умел женские слезы выносить.

А Таннис ведь помнила его матушку, грузную грязную женщину, укутанную в десяток платков. Она каждый вечер выползала из той конуры, которую Войтех снимал, и спускалась на улицу, искала клиента. Ей не нужны были деньги, хватало выпивки. Когда везло, то мамаша набиралась, порой засыпала прямо на улице, а когда и до дома доходила, пристраивалась на лестнице.

Храпела.

Пару раз ее били шлюхи, гоняли с улиц…

— У тебя шанс был. — Он не открыл глаз.

Постарел.

— И у меня был… наверное.

— И теперь есть.

— Остановиться? — Он повернулся на бок и подпер голову растопыренной ладонью. — Может, ты и права. У меня есть одна корона, и титул имеется, и деньги. Хватит на безбедную жизнь и для меня, и для детей, но…

Дотянувшись до Таннис, он схватил пальцы и прижал к щеке.

— Чувствуешь?

Кожа мягкая и… гнилая? Продавливается, а когда он позволил пальцы убрать, на ней остался след, сквозь который проступала влага.

• Предыдущая
• 78/143
• Следующая