Черный принц - Демина Карина - Страница 77

• Предыдущая
• 77/143
• Следующая

— К сожалению.

— Ничего, наверстаете. — Это прозвучало так, что Кейрен поежился. — Так вот, мы о власти говорили. Несколько составляющих. Сила, которая есть у Шеффолка, он хозяин крысиных стай, а их в городе великое множество… и за городом. В последние дни преступность невероятным образом снизилась. Шлюхи и те сбежали, что само по себе удивительно.

Кейрен молчал.

— Вторая составляющая — деньги. Родство с фон Литтером и такая своевременная смерть старика принесла Шеффолкам немалые капиталы, а главное — паи в судоходных компаниях, шахтах, фабриках, заводах… четверть этой страны уже принадлежит ему. Итак, он богат, силен, но этого недостаточно. Нужен символ, который докажет формальное право, создаст легенду.

— Черный принц?

— Именно. Черный принц и родословная Шеффолков. И вот здесь мы подходим к очень любопытной теме… у нашей соломенной вдовы имеется, вернее, имелся кузен, сын ее родной тетки, которая некогда совершила превеликую глупость, сбежала из дому. И вот этот кузен одно время с нами сотрудничал.

Полковник подбросил книгу в руке и, поймав, постучал по обложке.

— Разбойник, правда, без тени благородства… кстати, еще одно интереснейшее совпадение. Войтех Гришвиц, который так не дает вам спокойно существовать, некогда переселился в дом, где доживала свои дни тетушка герцогини Шеффолк…

— Я прав.

— Вы, возможно, правы, — согласился полковник Торнстен, — однако ваша правота или неправота ничего не значит.

Он вскинул руку, жестом обрывая возражения.

— Я без тебя знаю, что его надо остановить. А чтобы начать действовать, нужны доказательства. Веские доказательства, а не… фантазии бывшего следователя.

— Уже бывшего?

— Ваш дядюшка разозлился. Полагаю, он думает, что действует вам во благо.

Полковник замолчал, давая время переварить новость.

Бывший. Странно.

Вчера Кейрен лишился семьи, пусть по собственному почину. Сегодня — работы. И что осталось? Почти ничего. Квартирка, женский халат с призраком чужого запаха, остывающий чай и коньячная горечь.

— Кстати, я всецело поддержал это решение. — Полковник погладил растрепанную книжицу. — Оно в некоторой степени развязывает вам руки.

— То есть?

— Одно дело, если в Шеффолк-холл сунется следователь, почитай полномочный представитель его величества… скандал. Слишком многие поддерживают Шеффолков, а отношения с людьми и без того напряженные. И его величество не может допустить, чтобы конфликт обострился. Но совсем другой… коленкор, когда к Шеффолку заявится молодой влюбленный идиот в попытке спасти даму сердца…

— Считаете меня идиотом?

— Все влюбленные — в большей или меньшей степени идиоты, вне зависимости от возраста. Что до вашей… девушки, — он выразительно хмыкнул, — то, полагаю, она способна рассказать много… интересного. Если, конечно, захочет говорить.

Полковник поднялся и сунул книгу в карман пиджака.

— Надеюсь, вы не против?

— Что вы, как можно! — Полы халата разъехались, и Кейрен поскреб острую коленку, которая, отойдя от холода, премерзко разнылась. — Читайте на здоровье!

— Благодарю. К слову, в книге есть презанятнейшая сцена, где герой взбирается по отвесной стене башни, чтобы переговорить с героиней… очень, по-моему, романтично. Не желаете повторить?

— Нет.

— Жаль. А придется.

Таннис захлебывалась.

Влажным сырым воздухом экипажа. Тяжелыми духами Ульне, которые окружали старуху почти зримым облаком. Вонью немытого тела Марты. Таннис пыталась сделать вдох, но спазмы сдавливали горло. И легкие вдруг сделались мертвы.

— Таннис… — Его голос доносился издалека.

Еще немного, и он исчезнет.

Все исчезнет.

Может, и к лучшему, но она упорно пытается дышать, цепляясь за руку.

Кейрен…

…остался в театре. Поверил ли… а если нет, то… пусть поверит, так будет лучше для всех… для него — точно. Он будет жить, и это замечательно.

Вот только воздух твердым стал. И Таннис трогает собственные холодные губы…

— Тетушка, пересядьте, пожалуйста, — приказывает Освальд. Он рядом, держит, не позволяя упасть, и сам же укладывает на длинное жесткое сиденье. — Потерпи, малявка, сейчас я…

Трещит ткань. И звук этот резкий вызывает приступ головной боли.

— Потерпи…

Острие стилета вспарывает и чехол, и толстую корсетную шнуровку.

— Вот так, малявка. Скоро уже домой приедем. — Он сидит рядом и голову Таннис положил себе на колени, гладит щеки, стирая слезы. — Не надо плакать.

— Я не… — Дышать получается, и Таннис дышит.

Медленно. По патентованной методике, преодолевая тошноту. Вот только преодолеть не выходит, и ее выворачивает на черные брюки Освальда.

— Все хорошо. — Он придерживает голову, не позволяя ей упасть. — Уже совсем немного осталось.

И вытирает рот платком.

…он не чудовище… разве что самую малость… он обещал, что не тронет Таннис…

— Тише, малявка, не ерзай. — Стянув пиджак, Освальд накрывает им колени. — Ты заболела…

— Нет.

— Да, малявка, заболела. Переволновалась. — Он говорит мягко, и хочется верить этому голосу.

И человеку тоже. Он ласков.

Притворная доброта.

— Вот и приехали. — Он открывает дверь, впуская ледяной ветер и снег. А Таннис ловит снежинки губами, повторяя про себя, что она снова способна дышать.

И встать сумеет.

Не позволяют.

— Держись крепче. — Освальд берет ее на руки и, заглянув в глаза, улыбается: — А ты выросла…

…выросла.

И выжила. Выбралась с того берега реки, но не удержалась на этом.

Он шел быстро, а по лестнице и вовсе бегом поднимался. Дверь в комнату Таннис пнул так, что дерево затрещало.

— Вот мы и дома…

…это ненастоящий дом. Его украли вместе с сумасшедшими старухами и родовым древом, потемневшими от времени портретами людей, чужой честью, гордостью и древним гербом, который пересекала трещина.

Но говорить нельзя, Освальд обидится.

Нынешним вечером он заботлив. И остатки ненавистного платья сдирает… Красное с черным кружевом. Вульгарное. Слишком открытое. Слишком роскошное с виду. Слишком… такое для шлюхи в самый раз.

— Скоро приедет доктор. — Освальд стянул и остроносые туфли, и шелковые чулки, которые пропитались испариной и намертво прилипли к ногам. Он возился с подвязками и пуговицами нижней рубахи, скомкав которую, вытирал мокрую кожу Таннис.

Одевал чистую.

Укладывал в постель. И подавал вазу при новом приступе. Рвало уже водой.

— Отравилась… чем-то… — Говорить было тяжело: мягкие тряпичные губы не слушались.

— Не спеши. — Освальд держал у губ стакан с водой. — Ты ж моя девочка…

И слезы подкатывали к глазам.

Нельзя плакать. Слезы — это слабость, а Таннис надо быть сильной, иначе она не выживет.

Доктор появился, а она пропустила его появление, просто вдруг Освальда сменил высокий, худой до измождения человек в черном наряде. Он снял котелок, и Таннис смотрела на голову человека, неестественно крупную, гладкую и блестящую, словно он смазал кожу маслом.

А может, и смазал.

Человек заглядывал в глаза, оттягивая веки холодными пальцами. Тер виски, мял руки и прижимал к груди слуховую трубку. Он считал пульс, отмеряя время по серебряному брегету, точь-в-точь как тот, который был у Кейрена…

…не думать.

Доктор задавал вопросы, а Таннис отвечала.

Пыталась.

И терпела, когда он, сунув все еще холодные руки под рубаху, ощупывал ее живот.

Ушел. И Таннис, кое-как перевернувшись на бок, подтянула колени к груди, обняла себя. Что дальше? Она не знала, но закрыла глаза и лежала. Долго, наверное, лежала…

— Ты не спишь. — Освальд присел на край кровати.

— Не сплю.

— Тебе лучше?

— Лучше.

— Поговорим?

Он провел ладонью по волосам и, мягко взяв за плечи, развернул Таннис.

— Ты ведь знала…

— Догадывалась.

Таннис хотела сесть, но голова все еще кружилась.

• Предыдущая
• 77/143
• Следующая