Реквием - Оливер Лорен - Страница 45
- Предыдущая
- 45/66
- Следующая
— Спасибо, — говорит она негромко, проходя мимо меня. — Спасибо.
Я даже не могу злиться. Я слишком потрясена, слишком ошеломлена ее внезапным появлением. Женщина-мираж с лицом моей матери. У меня внутри пусто, руки и ноги кажутся огромными, как воздушный шар, и словно бы принадлежат кому-то другому. Я смотрю, как руки нащупывают по стене путь вниз, смотрю, как ноги топают по ступенькам.
На мгновение я останавливаюсь у подножия лестницы, совершенно сбитая с толку. Пока меня не было, все успели вернуться. Тэк с Хантером что-то обсуждают, сыплют вопросами. Джулиан, увидев меня, встает со стула. Рэйвен суетится, наводя порядок и раздавая указания всем вокруг.
А посреди всего этого — моя мать, она снимает рюкзак, берет стул, перемещается с неосознаваемым изяществом. Все вокруг суетятся, спешат, словно мотыльки, вьющиеся над лампой, — мелькающие размытые пятна на фоне света. Даже комната стала выглядеть иначе теперь, когда здесь она.
Должно быть, это сон. Наверняка сон. Сон о моей матери, которая на самом деле не моя мать, а кто-то другой.
— Привет, Лина. — Джулиан берет мое лицо в ладони и, наклонившись, целует меня. Его глаза все еще припухшие и с «фонарями». Я машинально целую его в ответ. — Что-то случилось? — Он отодвигается от меня, и я прячу глаза.
— Ничего, — говорю я. — Я позже объясню.
У меня в груди застрял пузырь воздуха, не давая ни дышать, ни говорить.
Он не знает. Никто не знает, кроме Рэйвен и, возможно, Тэка. Они уже работали прежде с Би.
Теперь моя мать вообще не смотрит на меня. Она принимает от Рэйвен чашку с водой и пьет. И это незначительное движение внезапно будит во мне гнев.
— Я сегодня подстрелил оленя, — хвастается Джулиан. — Тэк его заметил, когда тот был на полпути через поляну. Я не думал, что у меня что-нибудь получится...
— Браво, — обрываю его я. — Ты нажал на спусковой крючок.
Джулиан уязвлен. Я уже не первый день ужасно с ним обращаюсь. В том-то и проблема: уберите излечение, руководства и законы, и у вас не останется правил, которым можно следовать. Любовь приходит только вспышками.
— Это еда, Лина, — тихо говорит Джулиан. — Ты же сама всегда говорила мне, что это не игра. Я играю всерьез — ради пропитания. — Он умолкает, потом добавляет: — Чтобы остаться. — Он подчеркивает последние слова, и я понимаю, что он думает про Алекса, и тогда я тоже думаю про него и ничего не могу с собой поделать.
Мне нужно продолжать двигаться, восстановить душевное равновесие, убраться прочь из этой душной комнаты.
— Лина. — Рядом со мной возникает Рэйвен. — Поможешь мне с едой, ладно?
Это правило Рэйвен: будь все время занят. Двигайся. Вставай. Открой консервы. Принеси воды.Делай хоть что-нибудь.
Я машинально следую за Рэйвен к раковине.
— Есть новости насчет Уотербери? — спрашивает Тэк.
На мгновение воцаряется тишина. Ее нарушает лишь моя мать.
— Уничтожен, — просто говорит она.
Рэйвен случайно слишком сильно нажимает на полосу сушеного мяса и, ойкнув, отдергивает палец и сует его в рот.
— В каком смысле уничтожен? — Голос Тэка резок.
— Лагерь стерт с лица земли. — На этот раз голос подает Кэп. — Выкошен подчистую.
— О господи! — Хантер тяжело опускается на стул. Джулиан стоит, оцепенев, напрягшись, стиснув руки. Моя мать — женщина, которая была моей матерью, — сидит, сложив руки на коленях, неподвижно, с ничего не выражающим лицом. Только Рэйвен продолжает двигаться, замотав порезанный палец кухонным полотенцем, — пилит сушеное мясо. Вперед-назад, вперед-назад.
— И что же теперь? — сдавленно спрашивает Джулиан.
Моя мать поднимает голову. Что-то давнее, глубокое шевелится во мне. Ее глаза по-прежнему ярко-голубые, как небо — как мне помнилось. Они не изменились.
— Нам надо двигаться, — говорит она. — Оказывать поддержку там, где это на пользу. Сопротивление все еще собирает силы, собирает людей...
— А как насчет Пиппы?! — взрывается Хантер. — Пиппа велела ждать ее! Она велела...
— Хантер! — одергивает его Тэк. — Ты слышал, что сказал Кэп. Лагерь выкошен под чистую.
Снова повисает тяжелое молчание. Я вижу на подбородке у матери подергивающуюся мышцу — незнакомый мне тик, — и она отворачивается, так что теперь мне виден выцветший зеленый номер, вытатуированный у нее на шее, под скоплением злобных шрамов — последствий всех ее неудавшихся процедур. Я думаю о годах, которые она провела в Крипте, в крохотной камере без окон, царапая стены металлической подвеской, подарком отца, бесконечно вырезая на стенах слово «Любовь». И вот теперь, менее чем за год свободы, она каким-то образом очутилась в рядах сопротивления. Более того. Она в его центре.
Я совсем не знаю эту женщину. Я не знаю, как она стала такой, как сейчас, не знаю, когда у нее начался этот тик на подбородке, не знаю, когда она приобрела обыкновение прятать глаза и избегать взгляда своей дочери.
— И куда же мы пойдем? — интересуется Рэйвен.
Макс с Кэпом переглядываются.
— Что-то назревает на севере, — отвечает Макс. — В Портленде.
— В Портленде? — переспрашиваю я невольно. Мать бросает на меня взгляд, и я вижу, что ей страшно. Потом она снова отводит глаза.
— Это оттуда ты пришла? — спрашивает у меня Рэйвен.
Я прислоняюсь к раковине, закрываю на секунду глаза, и передо мной возникает картина: моя мать на берегу, бежит впереди меня, смеется, из-под ног летит темный песок, свободное зеленое платье-туника бьется о лодыжки. Я быстро открываю глаза и кое-как киваю.
— Я не могу туда вернуться. — Слова звучат с большей силой, чем мне хотелось, и все поворачиваются в мою сторону.
— Если мы куда-то пойдем, то только вместе, — говорит Рэйвен.
— В Портленде большое подполье, — сообщает Макс.
— Сеть растет — со времен Инцидентов. Это было лишь начало. А дальше... — Он качает головой, глаза его сияют. — Дальше будет серьезно.
— Я не могу, — повторяю я. — И не пойду.
Воспоминания проносятся передо мной. Хана, бегущая рядом со мной по Старой бухте, наши теннисные туфли хлюпают в грязи. Фейерверк над заливом Четвертого июля рассыпает брызги света над водой. Мы с Алексом лежим и смеемся на одеяле в доме тридцать семь по Брукс-стрит. Грейс дрожит рядом со мной в спальне у тети Кэрол, обхватив меня тонкими ручонками за талию. От нее пахнет виноградной жвачкой. Воспоминания, слой за слоем, жизнь, которую я пыталась убить и похоронить, — прошлое, которое мертво, как всегда говорит Рэйвен, — внезапно накатывают волной, угрожая погрести меня под собою.
А с воспоминаниями приходит вина, еще одно чувство, которое я изо всех сил пыталась похоронить. Я бросила их: Хану, и Грейс, и Алекса тоже. Я оставила их, и убежала, и не обернулась назад.
— Это не тебе решать, — говорит Тэк.
— Не будь ребенком, Лина, — говорит Рэйвен.
Обычно я сдаюсь, когда Рэйвен с Тэком объединяются против меня. Но не сегодня. Я утрамбовываю вину тяжелым кулаком гнева. Все смотрят на меня, но я чувствую взгляд матери, как ожог, — ее пустое любопытство, как будто я музейный экспонат, нечто древнее, иностранный инструмент, а она пытается разгадать мое назначение.
— Я не пойду.
Я швыряю открывалку на стол.
— Что это с тобой? — негромко спрашивает Рэйвен. Но в комнате стало так тихо, что ее наверняка все слышат.
У меня настолько сдавило горло, что я едва могу сглотнуть. Я внезапно осознаю, что вот-вот расплачусь.
— Спроси у нее, — выдавливаю из себя я, кивком указав на женщину, называющую себя Би.
Снова тишина. Теперь все взгляды обращены на мою мать. По крайней мере, вид у нее виноватый, у этой женщины, которая желает возглавить революцию во имя любви и не признает родную дочь.
И тут по лестнице спускается, насвистывая, Брэм. В руках у него большой нож, весь в крови — должно быть, он разделывал оленя. Его футболка тоже в крови. Увидев, что все мы застыли в молчании, Брэм останавливается.
- Предыдущая
- 45/66
- Следующая