Кожа для барабана, или Севильское причастие - Перес-Реверте Артуро - Страница 44

• Предыдущая
• 44/110
• Следующая

— А о чем они разговаривают? — спросил Перехиль.

Экс-лжеадвокат величественно развел руками жестом, долженствующим означать бессилие.

— Это, — пояснил он, — находится за пределами моих возможностей.

Перехиль задумался. Ситуация находилась под контролем; дон Ибраим и его подручные достойно выполняли возложенное на них поручение, и карты, которые они давали ему, Перехилю, в руки, были, похоже, совсем неплохи. В его мире, как и в большинстве возможных миров, информация всегда означала деньги; нужно было лишь сообразить, на кого поставить, чтобы получить их побольше. Разумеется, Перехиль предпочел бы иметь дело с Пенчо Гавирой — в конце концов, это его шеф, являющийся главным заинтересованным лицом, да еще и дважды: в качестве банкира и в качестве мужа. Однако воспоминания о канувших в небытие шести миллионах и о долге ростовщику Рубену Молине не способствовали ясности мышления. Уже несколько ночей он почти не спал, язва желудка в очередной раз обострилась. По утрам в ванной, возводя на голове из остатков волос сложное архитектурное сооружение с пробором над самым левым ухом, Перехиль видел в зеркале мрачную физиономию с глазами, в которых читалось отчаяние. Он все больше лысел, мучился от язвы, был должен шесть миллионов своему собственному шефу и вдобавок подозревал, что после последней бурной встречи с Черной Долорес у него появился легкий зуд в области мочеполовых органов. Только этого ему не хватало для полного счастья. Нет, что ни говори, а жизнь — это одно сплошное дерьмо.

Однако выкручиваться как-то надо. Перехиль обвел взглядом округлый белый силуэт дона Ибраима, ожидающего дальнейших указаний, потом Красотку Пуньялес, вязавшую при свете фонарей, и, наконец, Удальца из Мантелете, прилипшего к своей стене. Хочешь не хочешь, а полученную от них информацию надо продавать чем скорее, тем лучше: наличность была насущно необходима. Несколько часов назад Онорато Бонафе, главный редактор «Ку+С», выписал Перехилю еще один чек на предъявителя — на сей раз в уплату за кое-какие сведения о приезжем попе из Рима, о бывшей — или не бывшей, черт их разберет, — супруге его шефа и о деле, касающемся церкви Пресвятой Богородицы, слезами орошенной. При наличии такого прецедента соблазн был велик и очевиден: любой севильский журнал вцепится в такой материал, как Макарена Брунер и элегантный святоша. А уж этот ужин в «Ла Альбааке» и его возможные последствия, пусть даже самые невинные, — это просто целый клад. Однако Бонафе, хоть и платит хорошо, тип непредсказуемый и опасный. Продать ему попа или даже нескольких попов — грех невелик. Но продавать во второй раз жену своего шефа — это уже тянет на предательство в особо крупных размерах. Деньги деньгами, а ну как все это выплывет?

В общем, осмотрительность и предусмотрительность должны быть максимальными. В прошлом частный детектив, Перехиль помнил, что планы разрабатываются исходя из наиболее вероятной гипотезы, а меры безопасности — из наиболее неблагоприятной. А что может быть неблагоприятнее, чем когда у всех сплошь козыри да тузы, а у тебя ни одной взятки и на руках только мелочь? Нужно собирать и копить информацию: это что-то вроде страховки, позволяющей выжить. С этой мыслью Перехиль повернулся к дону Ибраиму, ожидавшему в тени: на лице выражение крайней серьезности, под усами дымящаяся сигара, под мышкой трость, большие пальцы засунуты за проймы жилета. Перехиль был доволен экс-лжеадвокатом и его коллегами; он ощутил даже некоторый прилив оптимизма — такой, что сунул руку в карман, чтобы компенсировать дону Ибраиму расходы на купленную в ресторане сигару. Однако вовремя сдержался. Незачем баловать этот народ. А кроме того, дон Ибраим наверняка соврал, что купил ее именно сейчас.

— Неплохая работа, — сказал Перехиль.

Дон Ибраим ничего не ответил на похвалу, ограничившись тем, что пососал свою сигару и взглянул поочередно на Красотку Пуньялес и на Удальца, как бы давая шефу понять, что им по справедливости полагается часть заслуженной им славы.

— Я хочу, чтобы вы продолжали в том же духе, — снова заговорил подручный Пенчо Гавиры. — Чтобы я знал об этом длинном все — даже когда он ходит в сортир.

— А что насчет дамы?

Насчет дамы все обстояло куда серьезнее. Перехиль нервно покусал нижнюю губу.

— Никаких глупостей, — наконец ответил он, — Единственное, что меня интересует, — это что за дела у нее с этим попом или с тем, старым. Об этом я хочу знать все до мельчайших подробностей.

— А кроме?

— Что «кроме»?

— Ну… не знаю… гм… кроме того, что вы сказали.

Дон Ибраим неловко отвел глаза. Он ежедневно читал «АБЦ», но время от времени заглядывал также и в «Ку+С», который Красотка покупала вместе с «Ола», «Семана» и «Диес минутос», хотя, по мнению экс-лжеадвоката, «Ку+С» грешил излишним пристрастием к сенсациям и заметно, на фоне остальных, хромал в смысле вкуса. Так, например, фотографии сеньоры Брунер и этого тореро были совершенно неуместны. В конце концов, она принадлежала к знатной семье, да к тому же была замужней дамой.

— Только попы, — повторил Перехиль. — Вы занимаетесь только попами.

И, вдруг вспомнив о том, что находилось у него в сумке, извлек из нее фотокамеру «Канон» с объективом «зум» 80-200 мм. Он только что купил ее в магазине подержанных товаров и надеялся, что этот расход, пробивший очередную брешь в его и без того дышавших на ладан финансах, в конце концов оправдает себя.

— Вы хоть умеете снимать?

Дон Ибраим сделал обиженную мину.

— А как же! — Он ткнул себя в грудь рукой с зажатой в ней тростью. — Я сам в молодости, еще в Гаване, был фотографом. — И, мгновение подумав, прибавил: — Этим я зарабатывал, чтобы иметь возможность учиться.

В неярком свете фонарей на объемистом животе экс-лжеадвоката блеснула золотая цепочка с часами Хемингуэя.

— Учиться?

— Да.

— На адвоката, я полагаю.

Обо всем этом газеты писали еще несколько лет назад, что обоим было отлично известно (как, впрочем, и всей Севилье). Тем не менее дон Ибраим сглотнул слюну и с самым серьезным видом встретил взгляд своего собеседника.

— Да, разумеется. — И, выдержав исполненную достоинства паузу, храбро добавил: — Других профессий у меня нет.

Не говоря больше ни слова, Перехиль передал ему сумку. В конце концов, подумал он, каждый выкручивается как может. Вся наша жизнь — это одно грандиозное кораблекрушение, и, если сам не выплывешь, вытаскивать тебя никто не будет.

— Мне нужны снимки, — внушительно произнес он. — Всякий раз, как этот поп будет встречаться с сеньорой — где бы это ни произошло, — вы должны все зафиксировать. Только осторожно, ясно? Чтобы они ничего не заметили. Вот тут две пленки — высокочувствительных, на случай, если там будет не слишком светло. Не вздумайте снимать со вспышкой.

Они подошли к фонарю, и дон Ибраим внимательно осмотрел содержимое сумки.

— Нам бы это и в голову не пришло, — заметил он. — Тут ведь никакой вспышки.

Перехиль, подняв на него глаза от сигареты, которую как раз собирался зажечь, пожал плечами:

— А ты уж и размечтался! Самая дешевая вспышка, чтобы ты знал, стоит пять тысяч дуро.

Нынешние владельцы «Ла Альбааки» занимали второй этаж старинного особняка, а три зала первого этажа были отведены под ресторан. Хотя все столики были заняты, метрдотель — Макарена называла его Диего — оставил для них места в лучшем зале, возле большого камина, под окном-витражом в свинцовом переплете, выходившим на площадь Санта-Крус. Их появление привлекло внимание всех присутствующих: первой вошла Макарена, высокая, красивая, в черном костюме с короткой юбкой, открывавшей длинные стройные ноги, а за ней — Лоренсо Куарт, тоже высокий, худой, и тоже весь в черном. «Ла Альбаака» была одним из мест, куда определенная категория жителей Севильи водила своих гостей из других краев, поэтому такое зрелище, как дочь герцогини дель Нуэво Экстремо в сопровождении священника, не оставило равнодушным никого. Идя по залу, Макарена обменялась приветствиями с двумя-тремя знакомыми, а люди, сидевшие за соседними столиками, так и пожирали глазами вновь прибывших. Головы наклонялись друг к другу, губы многозначительно шептали что-то, драгоценности поблескивали, дробя на своих гранях огоньки свеч. Завтра, подумал Куарт, об этом ужине будет знать вся Севилья.

• Предыдущая
• 44/110
• Следующая