Маленькая хозяйка Большого дома. Храм гордыни. Цикл гавайских рассказов - Лондон Джек - Страница 24

• Предыдущая
• 24/88
• Следующая

— Ну, уж если так полагается, то, видно, придется и мне влюбиться, — комически вздохнул Грэхем. — Не люблю я делать то, что делают все, но раз у вас такой обычай, что ж — надо покориться! Хотя нелегко это, когда меня окружает столько милых девушек.

Продолговатые серые глаза Грэхема засветились при этих словах таким юмором, что Эрнестина невольно на них загляделась, но вдруг спохватилась, сконфузилась и опустила голову, сильно покраснев.

— Вы помните маленького Лео, юного поэта, — затараторила она, с явным усилием поборов свое замешательство. — Он тоже без ума от Паолы; я сама слышала, как Аарон Хэнкок подтрунивал над ним из-за какого-то цикла сонетов, и нетрудно догадаться, откуда взялось вдохновение. А Терренс, знаете, ирландец, он тоже влюблен, только в меру. Одним словом, все решительно. Но разве можно их за это винить?

— Да, конечно, она этого стоит, — пробормотал рассеянно Грэхем. Он ощущал смутную досаду на то, что этот безалаберный эпикуреец-анархист, этот ирландец, помешанный на происхождении алфавита и гордящийся своим положением праздношатающегося нахлебника, смеют быть хотя бы и втихомолку влюбленными в маленькую хозяйку. — Разумеется, она достойна всеобщего поклонения, — продолжал он, уже более спокойно, — насколько я ее разглядел, я согласен, что она существо исключительное и в высшей степени обаятельное.

— Она моя сводная сестра, — сообщила Эрнестина, — хотя никто бы не сказал, что в нас есть капля общей крови. Она не похожа ни на одну из нас. Она не похожа ни на кого из Дестенов, даже ни на одну из наших подруг; а ведь по возрасту она нам, собственно, и не подруга, ведь, знаете, ей тридцать восемь лет.

— Кисанька, кисанька, — прошептал Грэхем.

Хорошенькая блондинка взглянула на него с полным недоумением, по-видимому, совершенно озадаченная таким неуместным тоном.

— Нехорошо, котенок, коготки выпускать, — шутливо укорил он ее в ответ на ее вопрошающий взгляд.

— Ах, вот что! — воскликнула она. — Вы думаете, что я из зависти? Да ничего подобного! У нас здесь все запросто, всем известно, сколько Паоле лет, и сама она этого не скрывает. А мне восемнадцать — вот вам. А теперь, в наказание за ваши низкие подозрения, признайтесь: вам сколько?

— Столько же, сколько и Дику, — с готовностью ответил он.

— Значит, сорок, — рассмеялась она торжествующе. — А купаться не пойдете? Вода будет страшно холодная.

Грэхем отрицательно покачал головой.

— Я поеду верхом с Диком.

Как и полагается в восемнадцать лет, она не смогла скрыть своего разочарования, и лицо ее потемнело.

— Ну уж, — негодовала она, — опять эти вечные зеленые удобрения или земляные работы, или бесконечные фокусы с орошением.

— Но он как будто говорил, что мы пойдем купаться в пять часов.

Она мгновенно просияла.

— В таком случае мы встретимся у бассейна, вероятно, в той компании. Паола также собиралась купаться в пять.

Они разошлись под сводом длинной галереи, а оттуда он пошел к себе в башню переодеться; вдруг она его окликнула:

— Мистер Грэхем!

Он послушно обернулся.

— В сущности, вы нисколько не обязаны влюбляться в Паолу; это я только так сказала.

— Хорошо, я буду очень остерегаться, — обещал он торжественно, хотя глаза его заискрились предательским смехом.

И все же, оставшись один у себя в комнате, он не мог не сознаться себе, что обаяние Паолы Форрест уже незаметно коснулось его нежными щупальцами и он весь точно обвит ими. Он не скрывал от себя, что охотнее поехал бы кататься верхом с ней, нежели со своим старым приятелем Диком.

Выйдя из дома и направляясь к длинной коновязи под старыми дубами, он жадным взглядом искал хозяйку. Но здесь был только Дик, а при нем конюх; в тени било копытами несколько оседланных лошадей, и он не сразу потерял надежду. Но они уехали одни. Дик указал ему на лошадь Паолы, резвого гнедого кровного жеребца, оседланного по-австралийски со стальными стременами, двойным поводом и с одним несложным мундштуком.

— Я ее планов на сегодня не знаю, — сказал он, — она еще не появлялась, но, во всяком случае, купаться она будет. Там мы с ней и встретимся.

Хотя поездка доставила Грэхему большое удовольствие, но на часы он смотрел часто, чтобы убедиться, далеко ли до пяти. Овцам настало время ягниться, и Грэхем с Диком проезжали одно огороженное для овец поле за другим, часто соскакивая с лошади, чтобы поставить на ноги чудесных, совершенно шарообразных мериносовых овец, породы шропширов или рамбулье, являвших собою классический образец произвольного подбора их человеком: упав на спину, они сами не умели стать на ноги и беспомощно дрыгали всеми четырьмя ногами.

— Я действительно много поработал над созданием американских мериносов, — говорил Дик. — Пришлось развивать им ноги, сильную спину, гибкие ребра и общую жизнеспособность. В старые времена этим породам силы не хватало, слишком нежны были.

— У вас серьезнейшее дело, — произнес Грэхем. — Подумать только, ведь вы отправляете баранов в Айдахо! Уже это одно говорит за себя.

Глаза Дика Форреста засверкали.

— Айдахо что! Как это ни невероятно, заранее прошу простить за хвастовство, крупные стада в Мичигане и Огайо ведут свою родословную от моих породистых баранов рамбулье. Возьмите Австралию. Двенадцать лет тому назад я продал трех баранов по триста долларов за каждого случайному посреднику. Он их взял с собой, показал там кому следует и продал по три тысячи за каждого, а мне заказал их столько, что они заняли целый корабль. Для Австралии моя жизнь прошла не даром. Говорят, что люцерна, артезианские колодцы, пароходы, снабженные холодильниками, и бараны Форреста утроили производство шерсти и потребление баранины.

На обратном пути они случайно встретили Менденхолла, заведующего коневодством, и он уговорил их съездить осмотреть партию шаирских однолеток, которых на следующее утро предстояло отправить на горные пастбища Мирамарских холмов. Они свернули и выехали на обширное пастбище, пересекаемое лесистыми оврагами и дубами. Лошадей было около двухсот: крупные, крепкие, мохнатые, они начали линять.

— Мы не даем им наедаться сверх меры, — пояснил Дик Форрест, — но мистер Менденхолл следит за тем, чтобы у них всегда был обильный корм. Там, в горах, они будут получать не только траву, но и зерно; для этого они каждый вечер сами возвращаются в специально построенные для них конюшни, что позволяет вести их учет без малейшего усилия. Вот уже пять лет, как я вывожу только в штат Орегон по пятьдесят два годовалых жеребца. Они все стандартны, и покупатель заранее знает, что получит, покупая не глядя.

— Вы, верно, их очень строго отбираете? — спросил Грэхем.

— Да, все ломовые лошади на улицах Сан-Франциско — моего завода.

— И на улицах Денвера тоже, — дополнил мистер Менденхолл, — и Лос-Анджелеса, а два года тому назад, когда был падеж лошадей, мы отправили двадцать вагонов четырехлетних меринов, в среднем по тысяче семьсот весу. Самые легкие из них весили тысячу шестьсот, но были и по тысяче девятьсот. Да, только вспомнить — были тогда цены за лошадей — прямо рай.

Менденхолл отправился дальше, а к Форресту тут же подъехал верхом на изящной тонконогой кобылке незнакомый человек, представленный Грэхему как мистер Хеннесси, ветеринар.

— Мне сказали, что миссис Форрест осматривает жеребят, — пояснил он, — и я хотел показать ей Лань. Она, наверно, захочет ездить на ней через несколько дней. А какую лошадь она велела подать сегодня?

— Франта, — ответил Дик, явно предвидя неодобрение, с которым Хеннесси при этом имени покачал головой.

— Никогда я не примирюсь с тем, чтобы женщина ездила на жеребцах, — проворчал ветеринар. — А Франт опасен. Хотя его за рекорд нельзя не уважать, все же, следует признать, он злой, хитрый и подлый. Миссис Форрест следовало бы на нем ездить, не иначе как надев на него намордник. Впрочем, он любит и брыкаться, а к копытам подушек не привяжешь.

— Это так, — согласился Дик, — но вы бы посмотрели, какой у нее мундштук, и она им не шутит.

• Предыдущая
• 24/88
• Следующая