ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЮНГИ [худ. Г. Фитингоф] - Ликстанов Иосиф Исаакович - Страница 45

• Предыдущая
• 45/46
• Следующая

Иона Осипыч смотрел на «Быстрый». Без малейшего дымка шёл миноносец. Раскалённый воздух дрожал над его короткими трубами, и, если бы не буруны, можно было бы подумать, что это море, поворачиваясь своим голубым диском вокруг линкора, несёт «Быстрый» вперёд.

На баке становилось всё шумнее. Сюда шли краснофлотцы со всего корабля — покурить, потолкаться между людьми, узнать новости. Не обошлось без затейников, их оркестр добавил веселья. Это не мешало ни рассказу Остапа, ни горячим благодарностям Ионы Осипыча, ни обсуждению планов на будущее.

— И не пойму, как с Мотей быть, — затянувшись из трубки, сказал Иона Осипыч. — Где его держать?..

— У нас, — сразу же откликнулся Остап. — Привыкли мы к нему, Иона Осипыч, Оксана не отпустит, потому что…

— Я Оксану Григорьевну понимаю, — остановил его кок, — но вы и моё положение поймите. Витька на корабле, Мотя на берегу, а я, значит, то тут, то там, на два дома. Пойдёшь к Моте — о Витьке беспокойся, останешься с Витькой — о Моте думай. Получается нехорошее положение…

— Оно так, — после некоторого раздумья согласился Остап. — Тогда, Иона Осипыч, мы так сделаем: пускай и Витя у нас живёт. Он хлопчик ничего. Есть у нас маленькая комната, там и будут жить…

Кок отрицательно качнул головой.

— Нет, Остап Григорьевич, опять не кругло получается, — со вздохом возразил он. — Витька мне как сын, а всему блокшиву он воспитанник. Не согласятся минёры его на берег пустить, да и Фёдору Степановичу это будет обидно…

— Оно так, — снова согласился Остап. — Не вижу выхода.

— Есть выход, — улыбнулся Костин-кок. — Пойду я к Оксане Григорьевне, поклонюсь ей, пойду к Фёдору Степановичу, тоже поклонюсь — пускай дозволяет коку Ионе жить со своими сынками на блокшиве. Тогда всё ладно будет: первое дело — кок должен быть при камбузе, а то, извините, плита расстраивается; второе дело — надеюсь я, что Мотя тоже моряком вырастет… И прошу я вас, Остап Григорьевич, поддержать меня, в случае если Оксана Григорьевна… Честное слово даю, Митя дорогу в ваш дом не забудет и Витю с собой приведёт, и я за ними притопаю… А? Очень вас прошу…

— Ну что ж, — сказал Остап. — Ваше дело отцовское…

— Вот именно! — с благодарностью, но солидно проговорил кок. — Дело моё отцовское… — Он широко улыбнулся и вздохнул: — С детьми сами знаете как, Остап Григорьевич. Всё обдумать нужно…

Ушёл Остап, а Костин встал размять ноги и увидел Виктора.

Можно было подумать, что мальчик всецело поглощён рассматриванием миноносцев.

— Это так! — удивился Костин-кок. — За самой спиной стоит и слова не скажет. — Он крепко обнял Виктора за плечи. — Нашли Мотю! А? Ну, теперь твоя взяла — имеешь пирог «мечта адмирала». Один пирог для всего блокшива приготовлю, другой у Остапа Григорьевича на берегу. Нашли Мотю! Чуешь, гроза морей?

— Костин-кок, ты табак не в трубку, а в море сыплешь, — сказал Виктор тихо.

— А тебе всё нужно, — также тихо ответил Иона Осипыч. — Уши бы тебе надрать.

— Здесь нельзя, — предупредил Виктор, стараясь заглянуть в лицо своего друга. — На корабле не положено.

— Ну, на берегу надеру.

— Хорошо, только не больно…

— Сыночки, сыночки! — сказал Костин-кок. — Скорее, Витя, нам Мотю увидать… А?

В сердце юнги теперь всё было ясно, как этот небосвод, по которому ползли чёрные точки-самолёты, как это море — круглая синяя чаша, вместившая колонну линкоров и стройных эсминцев.

Виктору хотелось кричать, лететь, плыть — что угодно. На баке запели.

Широко, привольно раскрыла свои могучие крылья любимая песня моряков о «Варяге», который пошёл в бой один на шестерых, смело принимая вражеские удары стальной грудью.

Все вымпелы вились, и гремели якорные канаты — наверх якоря поднимали. Все вымпелы вились, и шумел гордый флаг русского корабля.

Песнь о «Варяге» поднялась над советским кораблём, как флаг и клятва. Моряки пели полным голосом, не глядя друг на друга, но голоса звучали, как один крепкий, уверенный голос. Если придёт час и советские корабли ринутся в бой за родину, — сколько бы их ни было, всегда их будет на один больше. В стальной колонне, невидимый и близкий каждому, пойдёт на врага разящий «Варяг», умножая мужество моряков бессмертным примером отцов.

— Хорошо поют, — сказал Костин-кок. — Фёдор Степанович эту песню очень уважает.

— Скоро мы дядю Федю увидим?

— Скоро, скоро, Витя. Ждёт, поди, бедный…

— А почему он бедный? — удивился Виктор.

— Одинокий он, Витя, как тот бакен на старом фарватере. Ты ему вроде внука, а назови так — рассердится. Любит, а драит. Оно, положим, не мешает. Надо бы больше за все ваши проделки…

— Не за что драить, — обиделся Виктор. — Флажки в чехле, Митю-Мотю нашли, за кормой чисто, под килем воды на шесть дюймов и больше… Вот вернусь на блокшив, отсижу пять суток без берега и…

— Не пять, а десять, — усмехнулся Костин-кок. — Фёдор Степанович тебе ещё заочно пять суток прибавил.

— За что? — широко открыл глаза Виктор.

— А за то, что со «Змея» на «Водолей» самовольно перебрался. Забыл уже, а?

— Всё равно, десять, — со вздохом согласился Виктор. — Только теперь, дядя Иона, я штрафником больше никогда не буду!.. Честное пионерское, дядя Иона!.. Больше дядя Федя никогда не будет меня драить.

— Ишь, как ты языком работаешь! — притворно удивился Иона Осипыч. — Не выйдет, юнга! Найдёт Фёдор Степанович, за что драить и тебя и вон того. — Он указал при этом на «Быстрый», подразумевая Мотю. — Пока есть юнги на свете, будут их драить с песочком, чтобы не ржавели и ветерком ходили.

Он хотел ещё что-то сказать, но моряки снова запели, и Костин-кок замолчал.

…В тот светлый и тёплый осенний день на тихой улице Макарова в Кронштадте несомненно самым приветливым и счастливым домом был маленький деревянный дом с блестящими стёклами окон, с ярко начищенной дверной ручкой и весёлым дымком над побелённой трубой.

К этому дому со всех ног спешили два мальчика, одетых в военно-морскую форму. Впрочем, издали их можно было принять за одного юнгу, повторенного невидимым зеркалом, и только вблизи становилось совершенно ясно, что мальчиков двое и никак не меньше.

Один из них был плотный, коренастый, а другой худенький. У одного нос был как нос, а у другого две дырочки смотрели вверх, а брови казались двумя узенькими полосками золотого галуна, пришитого рассеянным портным в неположенном месте. И всё же мальчики были очень похожи, так как их лица в равной степени сияли радостью.

Худенький рыженький мальчик бережно нёс, прижимая к груди, большой холщовый свёрток. Как видно, это было нелегко, но, когда товарищ предлагал: «Дай я понесу!» — он отрицательно мотал головой и прибавлял шагу. Время от времени из свёртка высовывалась мохнатая чёрная змея, сердито шипела и снова пряталась.

— Подожди, подожди немножко, — ласково говорил мальчик свёртку. — Сейчас, вот сейчас мы придём!

— Уже пришли! — воскликнул его товарищ, взбежал на крылечко, открыл дверь и пропустил вперёд мальчика с таинственной ношей.

Как только они очутились в передней, из комнаты через открытую дверь донеслись шум отодвигаемых стульев и оживлённые голоса, потом выделился один голос:

— Юнги, ступайте сюда!

Подталкивая друг друга, мальчики переступили порог комнаты и стали рядом. Правофланговый этой коротенькой шеренги поднёс руку к бескозырке и браво доложил:

— Юнги Лесков и Костин с берега явились.

— И, как видно, не с пустыми руками, — ответил Фёдор Степанович. — Значит, командир посыльного судна «Змей» принял во внимание моё ходатайство?

— Так точно! Он сначала совсем не хотел, а потом сказал: «Надеюсь, что вы вернёте это корабельное имущество на «Змея» аккуратно, а то нам надоело разыскивать его по «Водолеям». И он приказал дать нам холщовый мешок, чтобы удобнее было нести по городу…

• Предыдущая
• 45/46
• Следующая