ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЮНГИ [худ. Г. Фитингоф] - Ликстанов Иосиф Исаакович - Страница 44

• Предыдущая
• 44/46
• Следующая

Из маленькой двери, прорезанной в переборке мостика, на балкончик выбежал штурман. Виктор хорошо видел, что на нём была фуражка, но линкор как раз в это время дал залп, и фуражка исчезла. Штурман по трапу с балкончика перебрался на мостик, прикрывая голову рукой — нельзя же разгуливать по кораблю с непокрытой головой! — блеснул зубами и сказал оптику:

— Вот штурманская жизнь, профессор! Не дают поспать после шторма… Чёррт!

Штурман сказал «чёррт» после нового залпа.

В руках оптика появился бинокль. Но Виктор хорошо обходился и без бинокля.

Он воскликнул:

— Снаряд! Снаряд!

Чёрная, едва уловимая точка убегала, улетала прочь от корабля. Она становилась ещё меньше. Она исчезла. И белый высокий всплеск встал на горизонте среди парусиновых щитов, которые плыли вслед за быстроходным буксиром. И когда всплеск упал, Виктор увидел, что вместо трёх щитов осталось два.

Буря забушевала с утроенной силой.

Корабли, опоясанные пламенем и дымом, бросали в цель тонны стали и сейчас же посылали им вдогонку другие. Сталь прорезала воздух, раскачивала его, гудела тяжело, грузно. Можно было подумать, что огонь вырвался из подчинения и стал хозяином мира, — так много было огня, так властно он гремел.

— О, смотрите, смотрите! — прошептал Виктор восторженно.

На ближней башне, у её края, над самыми орудиями появился Ламин. Спокойно, не торопясь, будто на прогулке, он вложил в уши бузиновые шарики, привязанные к одной из пуговиц кителя на ленточках, поднёс к глазам бинокль и начал рассматривать щиты. Ударил очередной залп, другой, третий, а коренастый человек всё стоял на башне неподвижный. Пламя било из-под его ног. Обрывки не успевшего сгореть шёлка от пороховых мешков вились вокруг него, как хлопья чёрного снега.

Виктор готов был взлететь на башню, стать возле Ламина и стоять так, в грохоте и пламени, торжествуя и разя.

Большое пламя погасло и дым рассеялся, а Виктор всё ещё стоял, протянув руки вперёд.

— Конец, — сказал штурман.

Виктор посмотрел на грот-мачту. Боевого флага над кораблём уже не было, будто он растаял в спокойствии, охватившем мир. На палубе показались краснофлотцы, их становилось всё больше. Они весело обменивались впечатлениями, радуясь силе своего корабля.

— Стрельба на острых углах — дело славное, — говорили они.

На баке послышалось «ура». Оно катилось по кораблю. Виктор на всякий случай тоже закричал «ура» и бросился к борту. Вдали показалось судёнышко. Оно быстро приближалось. Судёнышко что-то буксировало. Что? В кильватер судну плыли три груды обломков. Из воды торчали расщеплённые, измочаленные брёвна. Стальной трос опутывал их, как щупальца осьминога. Тут и там виднелись намокшие, растрёпанные клочья парусины. Это было всё, что осталось от щитов.

Ламин увидел Виктора, подозвал его и спросил:

— Дела ничего себе?

— Очень хорошо! — ответил Виктор, с восторгом глядя на него. — А это не страшно — на башне стоять, когда стреляют? Ух, огонь из-под самых ног!..

— Нет, — сказал Ламин. — Это так кажется, что огонь вырывается из-под самых ног. Орудия длинные, и я стою далеко от жерла… Понимаешь?.. — Он помолчал. — Ты хотел спросить меня о чём-то, юнга? Тебя что-то расстроило, правда? Говори — что?

Беспокойство, которое Виктор впервые почувствовал в кают-компании, снова вернулось.

— Дядя Скубин говорит… — начал он с трудом. — Теперь Костин-кок будет с Мотей… а я… — И он замолчал.

— А ты? — спросил Ламин. — Ты думаешь, что теперь кок забудет тебя?

Виктор не ответил.

— У кока большое, широкое сердце, — сказал Ламин серьёзно. — Да! Большое и широкое… В этом сердце поместитесь вы с тем мальчиком, и ещё останется много свободного места… Уверяю тебя… Вчера мы долго говорили с коком о тебе. Ты его сын и навсегда останешься его сыном… Кок заменил тебе отца, а тот мальчик должен стать твоим любимым братом. Ты его знаешь? Это хороший мальчик?

— Да! — искренне ответил Виктор.

— Постарайся стать таким же, и всё будет хорошо, — закончил Ламин. — Я рад, что сын моего старого друга растёт возле хорошего человека. Иди к нему, юнга! Иди и не обижай его своими малодушными, да, малодушными и несправедливыми мыслями.

— Есть, товарищ командир! — сказал просветлевший и в то же время пристыжённый Виктор.

К Ламину подбежал рассыльный, запыхавшись сказал, что артиллериста хочет видеть товарищ нарком. Подтянувшись, поправив на себе фуражку, кивнув на прощание Виктору, Ламин быстро зашагал на ют.

После отбоя тревоги Остап Гончаренко на минутку забежал в лазарет проведать своего друга, узнал, что ему делают перевязку, и поспешил наверх. Надо было о многом переговорить с Ионой Осипычем, который назначил Остапу свидание на баке.

Остап выскочил на верхнюю палубу и зажмурился от дневного света. Кишела народом верхняя палуба; все, кто только был свободен, высыпали на солнце. На линкор пришла радость — самое серьёзное испытание корабль выдержал успешно, и моряки больше чем когда бы то ни было гордились «Грозным».

Остап миновал командирский мостик и услышал крики «ура», смех и аплодисменты. Как раз в это время Иона Осипыч плавно перевернулся в воздухе с боку на бок, медленно упал вниз, в толпу краснофлотцев, и, подброшенный десятками сильных рук, снова взлетел вместе с многоголосым криком:

— Коку ура! Коку ура! Ура нашему коку!

Совершенно непонятным образом Иона Осипыч, даже переворачиваясь в воздухе с боку на бок, умудрялся сохранять всю свою солидность и положительность, будто по доброй воле отправился в воздух. Это восхищало краснофлотцев. Вот так кок! Такого кока качать приятно. Умеет себя держать человек; сразу видно, что камбуз в надёжных руках. Краснофлотцы готовы были продолжать чествование Ионы Осипыча, но он неожиданно гаркнул:

— А ну, годи, ставь на палубу!

Десятки рук бережно его подхватили, поставили на палубу; один краснофлотец подал ему свалившийся колпак, другой обдёрнул куртку, третий поддерживал под руку, давая время отдышаться и найти равновесие. Кок оглянулся, тряхнул головой — вот, мол, как на линкоре качают, знатно качают! — увидел Остапа, взял его под руку и отвёл в сторону.

— Ось, бачь, как меня под высь подняли? — сказал Иона Осипыч.

Он достал кисет, набил трубку, закурил и долго молчал, глядя на море и эсминцы, скользившие по голубой и прозрачной глади. Потом проговорил тихо, будто не придавал своей просьбе особенного значения:

— Расскажите, Остап Григорьевич, по порядку, что и как.

Вокруг корабля светилось море. Всё было полно жизни. Перед Остапом по-матросски, на корточках, сидел очень полный человек, курносый, веснушчатый и свежий, не смотрел на него, чтобы не выдать своего волнения, но чуть дрожала в его руке старая обкуренная трубка. Остап, собирая мысли, сдвинул брови. Со стороны могло показаться, что эти два человека беседуют о второстепенных, не очень интересных вещах…

Краснофлотец повёл рассказ от тех времён, когда мать принесла из города рыженького хлопчика, а сама, бедная, недолго жила после этого и оставила на свете трёх сирот-малолеток, бездомных и беззащитных. Трудно было десятилетнему Остапу и Оксане, которая была ненамного старше его, но как тяжело им ни приходилось, не расстались они с Митей, как звали приёмыша. Однажды совсем было решили отдать его в детский дом и уже понесли Митю в город. С полдороги, ничего не сказав брату, Оксана повернула назад, и Митя остался с ними навсегда.

Долго скитались они из деревни в деревню. Работали, берегли свою маленькую семью, радовались, что рыжий хлопчик растёт таким понятливым и послушным, любили его всё сильнее. Когда он болел — а болел он тогда часто, — Оксана не отходила от него, говорила, что если помрёт сиротка, завещанный матерью, то никогда не будет им в жизни доли-удачи.

Однажды на Мелитопольщине, когда они работали на поле, запылала старая хлебная кладь, под которой Окся оставила маленького Митю. Девочка бросилась в огонь, спасла ребёнка и долго потом мучилась от ожогов. Так рос рыженький Митя, приёмный брат двух сирот, не знающий, что он им чужой.

• Предыдущая
• 44/46
• Следующая