Песнь Хомейны - Роберсон Дженнифер - Страница 65

За моей спиной зияла пропасть — и пропасть разверзлась передо мной.

— Торри, — наконец, сказал я, — подумай, ведь у меня тоже не было выбора, когда я женился. Принцы и короли не более следуют своим желаниям, чем принцессы. Я ничего не мог поделать.

— Ты должен был спросить меня. Но — нет, ты всегда приказывал. Мухаар Хомейны приказывает своей сестре выйти замуж за того, кого он выберет, — она подняла руку, видя, что я собираюсь возразить, ее ладонь показалась мне острием клинка. — Да, я знаю — так было всегда. И так будет. Но в этот раз — в этот раз я говорю: нет. Я сама выберу свой путь.

— Наша мать…

— …вернулась в Жуаенну. Я нахмурился в недоумении.

— Я рассказала ей, Кэриллон. Как и ты, она считает, что я сошла с ума. Но она решила не спорить, — Торри улыбнулась. — Она воспитала твердых сердцем детей, Кэриллон — они сами решают, кто станет их супругом.

Она мягко рассмеялась:

— Думаешь, что с Электрой ты провел меня? Ох, Кэриллон, я ведь не слепая!

Я не отрицаю, что она помогла тебе примирить Хомейну с Солиндой — но для тебя она значит больше, чем это.. Ты хотел жениться на ней потому, что — как и все мужчины, видевшие ее — желал ее. Такова ее власть.

— Турмилайн…

— Я ухожу, — она сказала это тихо, со спокойной уверенностью женщины, знающей, чего она хочет от мужчины. — Но вот что я скажу тебе от нас обоих: мы этого не хотели.

Турмилайн улыбнулась, и я увидел ее словно бы глазами Финна: не принцессу, не добычу, не сестру Кэриллона даже. Я увидел женщину — не более, не менее.

Неудивительно, что он пожелал ее.

— Ты отослал его в Обитель, чтобы он залечил свои раны. Ты отослал туда меня — ради безопасности. Я ухаживала за ним, когда этого не могла делать Аликс, я думала о том, что он за человек, если так служит моему брату… он дал мне ту безопасность, в которой я нуждалась. Вскоре это переросло в нечто большее, — она покачала головой. — Мы не хотели дурного. Но теперь его толмоора изменилась, моя же — следовать за ним.

— Толмоора — это для Чэйсули, — бесцветным голосом сообщил ей я, — Нет, Торри. Я не хочу терять еще и тебя.

— Тогда верни его к себе на службу.

— Я не могу! — крик эхом отдавался в подземелье, полном молчаливых лиир, Разве ты не видишь? Электра — Королева, а он — Чэйсули, Изменяющийся. Неважно, что буду говорить я — Финна всегда будут подозревать в намерении убить королеву. А если он останется, он действительно может ее убить. Он не рассказывал тебе, что собирался сделать?

Ее губы побелели:

— Рассказывал. Но у него не было выбора…

— У меня теперь — тоже, — я покачал головой. — Или ты думаешь, что я не хочу, чтобы он вернулся? Боги, Торри, ты не знаешь, чем были для нас двоих годы, проведенные в изгнании! Он был со мной слишком долго для того, чтобы я так легко мог перенести расставание с ним. Но так нужно. Что я еще могу сделать? Я никогда не смогу доверять ему в том, что касается Электры…

— Может быть, ты не должен доверять ей?

— Я женился на ней, — угрюмо ответил я. — Она нужна мне. Если я позволю Финну остаться, и с Электрой что-нибудь случится, знаешь, что будет с Хомейной?

Солинда восстанет. Ни одна армия не сумеет укротить разъяренную страну. Это убийство, Торри, — я медленно покачал головой. — Или ты думаешь, что кумаалин завершилась? Нет. Не будь так глупа. Это можно остановить, но приказать забыть нельзя. Слишком долго Чэйсули были ненавистны Хомейне. И это еще не конец.

Факел шипел и потрескивал, тени плясали на лице Торри.

— На этот раз их народ может погибнуть. А с ним погибнет и Хомейна.

По ее лицу катились сверкающие капли слез:

— Кэриллон, — прошептала она, — у меня будет ребенок от него.

Когда я смог говорить хотя бы шепотом — так сильно было потрясение — я произнес его имя. Потом, про себя:

— Как я этого не заметил?

— Ты не приглядывался. Не обращал внимания. А теперь слишком поздно, — она подобрала юбки и полы плаща. — Кэриллон… он ждет меня. Мне пора уходить.

— Торри…

— Я ухожу, — мягко сказала она, — Я хочу быть с ним.

Мы стояли и молча смотрели друг на друга: в подземелье, полном мраморных лиир, было слышно только потрескивание факела. Я слышал далекие крики ястреба и сокола, и вой волка, преследующего добычу. Вспоминал, что значит быть Чэйсули…

Я бросил в пропасть факел:

— В темноте я никого не увижу. Человек может уйти или остаться — я даже не узнаю этого.

С верхней площадки лестницы падал рассеянный свет. Кто-то стоял наверху с факелом. Кто-то, кто ждал Торри.

Я видел слезы на ее лице, когда она подошла поцеловать меня. А потом она ушла, и я остался наедине с тишиной и лиир.

Я захлопнул крышку люка. Поток воздуха взметнул легкий пепел, тут же осевший на моей одежде — но мне это было безразлично. Я снова завалил железную плиту углями и поленьями и в одиночестве покинул тронный зал.

Я собирался лечь, хотя и знал, что не смогу уснуть. Собирался утопить горе в вине. хотя и знал, что не опьянею. Собирался попытаться забыть, хотя и знал, что это невозможно.

Приди, о госпожа моя, и слушай душу мою Я струны сплету из нитей души, чтобы песнею стал ее стон.

Но не тронут тебя мольбы, Если сердце сковано льдом.

И уста твои вовек не шепнут — «люблю».

Я остановился. Волшебство музыки обняло меня и я тут же понял — это Лахлэн. Лахлэн и его Леди. Лахлэн, все песни которого были сложены для Торри.

Приди, о госпожа моя, и рядом со мною сядь:

Я сложу тебе песню прекрасней той, что звезды в небе поют.

Я молю — останься со мной, Я буду любить и ждать, Я отдам тебе сердце мое И арфу мою…

Я пошел на звук песни и обнаружил в маленькой комнатке Лахлэна. На полу были разбросаны подушки, но Лахлэн устроился на трехногом табурете, обитом бархатом, руки его касались Леди с такой нежностью, словно она была женщиной м его возлюбленной. Я остановился в дверях, завороженный мерцанием золотых струн и чудесного камня.

Он склонился к арфе, музыка полностью поглотила его, лицо его было спокойным и мирным, глаза закрыты, черты лица тонки и аристократичны.

Менестрель-арфист несет на себе печать богов и никогда не забывает об этом.

Потому все они так уверены в себе и горды.

Музыка затихла, наступила тишина, потом он поднял голову и посмотрел на меня, тут же поднявшись со своего табурета:

— Кэриллон! Я полагал, вы уже спите.

— Нет.

Он нахмурился:

— Ваша одежда вымокла и вся в пепле. Не думаете ли вы, что вам было бы лучше…

— Он ушел, — прервал я его плавную речь, — Турмилайн тоже.

Лахлэн уставился на меня непонимающим взглядом:

— Торри! Торри..?

— Вместе с Финном, — я хотел сказать это побыстрее, чтобы покончить с мучительной сценой.

— Лодхи! — лицо Лахлэна приобрело цвет слоновой кости, — О Лодхи… нет…

— он сделал три шага, все еще сжимая в руках свою Леди, потом вдруг остановился. — Кэриллон… скажи, что ты ошибся…

— Это было бы ложью.

В его глазах была боль, лицо застыло. Он был как ребенок во власти кошмара, пытающийся осмыслить происходящее.

— Но… ты же сказал, что она предназначена принцу!

— Принцу, — согласился я, — но не менестрелю. Лахлэн…

— Неужели я ждал слишком долго? — непослушными руками он прижимал к груди арфу, — Лодхи, неужели я ждал слишком долго?!

— Лахлэн, я знаю, что ты любил ее. Я видел это с самого начала. Но нет смысла цепляться за надежду на то, что не могло бы произойти.

— Верни ее, — в нем внезапно появилась решимость. — Забери ее у него. Не позволяй ей уйти…

— Нет, — твердо сказал я. — Я отпустил ее потому, что уже не мог ее остановить. Я слишком хорошо знаю Финна. А он достаточно ясно заявил, что никому и ничему не позволит больше встать между ним и женщиной, которую он желает.

Лахлэн поднял руку, потер лоб, словно серебряный обруч давил ему голову.

Потом внезапно и резко сорвал его с головы и сжал в кулаке — вторая рука по-прежнему придерживала арфу.