Золотые апостолы - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 37

• Предыдущая
• 37/43
• Следующая

– Я боюсь, Онисим!

– Не надо. Старая Христина сказала, что нам не будет больно – это хороший отвар. Я дал ей серебряный рубль. Уснем – и все…

– Я не поэтому. Батюшка в церкви говорил: самоубийство – великий грех!

– Грех – мучить и обижать. Господь заповедал людям любить друг друга. Он нас поймет… Почему ты плачешь?

– Папу жалко. Он никогда меня не обижал и братьям не давал. Он из-за меня и не женился после того, как мама умерла. Не хотел, чтобы мачеха обижала…

– А мне моего не жалко. Я у него полдня на коленях стоял: просил, чтобы благословил. А он только ругался: единственный сын Тимофея Браги никогда не женится на дочери каменщика! Нечего этой голодранке…

– Ты его прости. Сейчас нельзя…

– Бог простит.

– Думаешь, они нас не разлучат? Похоронят вместе?

– Не посмеют разлучить! Когда найдут… У тебя на пальце обручальное кольцо, у меня кольцо… Не посмеют!

– Лучше бы нам обвенчаться…

– Я говорил с батюшкой. Без благословения родителей… Перед Богом мы – муж и жена. Мы к нему идем…

– Смотри: между веток яблони – солнце! Мы его никогда больше не увидим…

– Не плачь! Там, куда идем, всегда Божий свет!

– И там все любят друг друга? Никто никого никогда не обижает?

– Да!

– У меня холодеют ноги. Я их не чувствую.

– Христина не обманула.

– Обними меня крепче!

– И ты меня…

Маленькая ласковая ручка осторожно перебирала мои спутанные волосы и разглаживала их вдоль висков. Я открыл глаза. У койки сидела Дуня. Высунув от старания язычок, она легкими движениями пальцев наводила порядок у меня на голове.

– И почему у мужчин, которым это совершенно не нужно, волосы вьются? – задумчиво спросила она, не переставая работать пальцами. – А девушкам приходиться накручиваться на бигуди, химию делать? Несправедливо…

Я не ответил. Блаженное чувство сладкой неги от ее прикосновений разливалось по телу. Пусть бы это не кончалось…

– Ты плакал, – сказала она, оставив в покое мои волосы и ласково стирая пальцами следы слез на моих щеках. – Почему?

– Я видел Ульяну и Онисима. Они лежали в траве…

– Я тоже плачу, когда их вижу, – тихо сказала Дуня, гладя меня по голове. – Так жалко! Ничего у них не получилось – разлучили после смерти.

– Ты тоже их видела?

– Много раз. Ульяна ко мне и одна приходила. Это она сказала, что ты приехал и спишь в башне у дедушки. Велела спешить. Сказала, что у тебя под правой грудью будет круглая красная родинка – как у меня под левой. И, если мы соприкоснемся ими, сила твоя вырастет вдвое.

– Какая сила?

– Такая, – загадочно улыбнулась она.

– А почему Ульяна это тебе сказала?

– Наверное, потому что родственница. Я ведь тоже Бабоед.

– Не знал.

– Потому что не спрашивал. И Виталик – Бабоед. Только он – по матери, поэтому в документах по-другому.

– Красивая у тебя фамилия.

– У тебя тоже. Даже лучше – двойная.

– Выйдешь замуж – сделаешь и себе двойную.

– Лучше уж сразу получить, готовую, – засмеялась она и, неожиданно нагнувшись, прижалась своей щекой к моей. – Дед велел передать тебе большое спасибо, – жарко прошептала в ухо. – Сказал, что вы с Кузьмой – герои и спасли Горку от большой беды.

Она отпрянула и сложила руки и на коленях.

– Погладь меня еще, – попросил я жалобно.

– Потом, – не согласилась она. – Меня Кузьма прислал. Просил выйти во двор, пока Рита спит…

Кузьма сидел за столом в мятой ковбойке, шортах и тапочках на босую ногу – другой запасной одежды, видимо, в его сумке не нашлось. Пил чай из большой эмалированной кружки. Я поздоровался и сел рядом. Выскочившая следом Дуня, поставила такую же кружку передо мной и исчезла в доме.

– Как рука? – спросил я, прерывая затянувшуюся паузу.

– Ноет, зараза! – вздохнул Кузьма. – Я с утра уже горсть таблеток выпил – все, что в аптечке Риты нашел.

Поймав мой пристальный взгляд, он расстегнул рубашку. Я невольно сглотнул. Дед Трипуз сотворил вчера чудо: под его пальцами края страшной раны намертво сошлись, оставив тонкую красную полоску, которую Дуня лишь для страховки местами скрепила, как швейными стежками, полосками пластыря. Но все равно шрам, дугой сбегавший от ключицы далеко в подмышку был страшен.

– Попяра чертов! – сердито сказал Кузьма, неловко застегивая рубашку одной рукой. – В нем, наверное, с центнер… Зрелый. Где справишься! Как полоснул клыками!.. Рукой теперь двигать больно.

– Ты думаешь, это был Жиров?..

– Кто же? – пожал он плечами. – Услышал шум – а мы там гремели будь здоров! – спустился вниз… Если б не ты…

– Я?

– Он мог и должен был меня прикончить. Но не стал. Поспешил к тебе. Чем ты его так обидел?

– Побил. Накануне вечером.

– Тогда ясно, – кивнул он. – Одного я не могу понять: как тебе это удалось? Несколько минут держать за защитой зрелого оборотня, а потом еще хряснуть его на ножи… Не читал о таком никогда и не слышал. Откуда это в тебе?

– Не знаю.

– Я тоже…

Мы помолчали.

– Хочу тебя попросить, – тихо сказал Кузьма, – не рассказывай Рите о том, что было в подвале.

– Она обязательно спросит.

– Пусть. Скажешь: пришли, отыскали, унесли домой.

– Поскользнулся, упал, очнулся – гипс?

– Что-то вроде того, – улыбнулся он.

– Хорошо.

– Спасибо, – сказал он, согнав улыбку с лица. – За все. За то, что сделал для нее до вчерашней ночи, а за подвал – особо. За вчерашнее, по уму, не спасибо надо говорить, а в ноги кланяться. Только я, извини, сейчас не смогу – больно, – виновато улыбнулся он и вытер глаза. – Ты не думай, я найду способ…

– Успокойся! – грубо ответил я, чувствуя, как и у меня защипало глаза. – Зарыдаем сейчас… Я только боюсь, что Рита сама раскопает. Она такая. А потом еще и напишет – грозилась…

– Не будет она об этом писать! – махнул рукой Кузьма.

– Это кто тут решает за меня? – послышалось с крыльца. Мы, не сговариваясь, обернулись.

Рита стояла, подбоченясь, задорно поглядывая на нас. Я заметил, что, несмотря на ранний час, она была в вечернем платье – в том, что было на ней в ресторане, и туфельках на каблуке. Над лицом она тоже успела поработать: столько косметики на ней я еще не видел.

– Здравствуй, воробышек! – весело сказал Кузьма, вставая. – Проснулась?

– Давно!

– Как себя чувствуешь?

– Замечательно!

Она сбежала с крыльца и подошла к столу. Осталась стоять.

– Ничего не болит? – продолжил Кузьма.

– Нет! – пожала она плечами. – А разве нужно?

– Это я на всякий случай, – уточнил Кузьма. – Ты помнишь, что с тобой произошло?

– Да. Я вышла из магазина – машины нет. Тут ко мне подошла какая-то "монашка" и сказала, что Аким уехал в монастырь – там апостолов нашли. Я еще очень разозлилась, – она бросила быстрый взгляд на меня, – но пошла за ней. Мы спустились в подвал, и там кто-то очень большой и сильный схватил меня сзади, закрыл ладонью рот и нос. Я пыталась вырваться, но тут все поплыло…

– Больше ничего не помнишь?

– Несколько раз приходила в себя… Темно, вокруг холодные стены, дышать трудно… И лежу на чем-то неудобном…

Кузьма бросил на меня предостерегающий взгляд. Я понял: Рите лучше не знать, на чем "неудобном" она лежала.

– Где вы меня нашли? – спросила Рита, присаживаясь к столу.

– В подвале, – улыбнулся Кузьма. – Там, где тебя оставили.

Рита с подозрением посмотрела сначала на него, потом на меня.

– Правда, воробышек! – улыбнулся Кузьма. – Приехали, спустились, нашли, вынесли. Вот Аким подтвердит, – указал он меня. – Он тебя и нес.

– Почему он, а не ты?

– Аким сильнее.

– А ты что делал?

– Рядом шел. Дорогу показывал. Чтобы не заблудились.

– Врешь ты все! – спокойно сказала Рита. – Ты всегда врунишкой был, а теперь вот еще и Акима с пути сбиваешь. Спустились, вынесли, – передразнила она. – У меня вся блузка в крови. Чья кровь?

• Предыдущая
• 37/43
• Следующая