Золотые апостолы - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 32
- Предыдущая
- 32/43
- Следующая
У меня, наверное, что-то случилось с лицом, потому что Виталик вдруг испуганно схватил меня за плечо.
– Нет, что ты! Тела нет. Только сумочка.
Он усадил меня на лавочку.
– Случайно нашли. Из-за телефона, – он достал из сумочки маленький аппаратик в аккуратном кожаном чехле. – Женщина одна проходила мимо, услышала: музыка играет… Рите звонил кто-то, настойчиво, поэтому и нашли. Мы потом посмотрели – один и тот же номер, вызовов шесть. Тоже сотовый, сейчас выясняют кто. Сумочку женщина принесла в милицию, а мы потом прочесали все вокруг. Ничего. Наверное, просто выбросили. Документы, деньги, ключи от машины – все на месте… Это не ограбление. Ее целенаправленно похитили.
– Если я был бы рядом!
– Успокойся! – Виталик положил мне руку на плечо. – Я знаю, что тебя Ровда вывез из города. Нам, к сожалению, поздно сообщили…
– Он и сейчас меня ищет.
– Ровда? – удивился он. – Он сидит дома под подпиской о невыезде. Завтра я предъявлю ему обвинение в превышении служебных полномочий. Ты ж ничего знаешь! – хлопнул он себя по лбу. – Вашу кассету еще вчера я показал шефу, а она переправила ее, куда следует. Тут еще в столице Горкой заинтересовались: позвонили нам, позвонили другим – велели оказывать тебе и Рите всевозможное содействие в поисках. Бросились вас искать, говорят: Ровда под конвоем вывез Акима из города. Как только доложили в столицу, его тут же сняли… Тогда и Риту стали искать…
– Никаких зацепок?
– Никаких, – вздохнул Виталик. – Продавщица в магазине видела, как к ней на улице подошла какая-то "монашка", они поговорили и ушли вдвоем. И больше никто и ничего. Мы обыскали монастырь, каждый уголок, потом дома наиболее ревностных прихожан, тех, кто постоянно был при отце Константине…
– Он уже не отец.
– Знаю. После того, как пошел этот натиск из столицы, его вызвали в районную администрацию и велели в течение суток выметаться из монастыря.
– Я его побил сегодня.
– Мне тоже хотелось… – вздохнул Виталик. – Но я при исполнении… Пойду, – он встал. – Все дороги из Горки перекрыты, ее не вывезут. Отдыхайте! Я уверен: Рита жива! Похитили сдуру и прячут где-то. После сегодняшнего тарарама испугаются и отпустят… Вот увидишь! Это же Горка, здесь маньяки не водятся…
"А дикие звери, что загрызают людей?" – хотел спросить я, но не стал. Дикие звери не имели никакого отношения к исчезновению Риты. И, слава Богу!
Невыносимая усталость вдруг навалилась на меня: я едва пожал протянутую Виталием руку. Затем встал и, едва волоча ноги, пошел в дом. В веранде я в изнеможении повалился на койку прямо в одежде. Последнее, что запомнилось: щелчок замка. Дуня запирала за нами дверь…
Четыре тени сновали в предрассветных сумерках у низкой стены. Двое замешивали раствор в больших деревянных корытах и подносили кирпичи, двое других быстро укладывали их в стену. Один из каменщиков, завершив ряд над кирпичным замком низкого, на уровне его пояса свода, отложил мастерок. Ополоснув руки в ведре с водой, он вытер их о чистую тряпицу, заткнутую за пояс. Снял фартук и подошел к грубо сбитым деревянным подмосткам в углу. Мгновение постоял над лежавшим на них длинным белым свертком, затем осторожно поднял его и понес к стене. Там, встав на колени, аккуратно уложил ношу в еще сырую кирпичную нишу. Но с коленей не встал. Так и остался.
Трое других каменщиков молча стояли рядом. Показавшийся из-за противоположного берега реки оранжевый краешек солнца прогнал сумерки, но внутри новостройки было по-прежнему сумрачно: тени от свежевозведенных и пока еще невысоких стен монастыря покрывали лица людей вуалью печали. Прошло несколько минут. Один из каменщиков, самый молодой и еще безусый, нервно оглянулся по сторонам.
– Совсем развиднелось, батька! Скоро Доминик приедет. Повадился каждое утро…
Тот, к кому были обращены эти слова, не отозвался. Только задавленно всхлипнул, перекрестился и встал.
– Закладывайте!
Трое каменщиков тоже перекрестились и взялись за мастерки. Старший артели, высокий, широкий в кости мужчина с наполовину седой бородой молча смотрел, как аккуратная кладка – шов в шов с остальной стеной, медленно скрывает нишу и то, что лежало сейчас в ней.
…Мелодичный цокот подкованных конских копыт прервал работу. Цокот утих, и внутрь новостройки вошел невысокий плотный молодой человек в богатом кунтуше и высоких сапогах.
– Уже работаете? Добже! – весело сказал он и подошел к сгрудившимся у стены каменщикам. – И стена поднялась со вчерашнего…
Он ковырнул пальцем свежий раствор в шве между кирпичами.
– Не поползет, как у прежних?
– Нет, – коротко отозвался седобородый. – Они фундамент поленились как следует сделать, вот стена и ползла. Мы его укрепили. На века. Только денег на хороший раствор надо бы больше. На простом стены долго не простоят.
– А сколько простоят? – сощурился вошедший.
– Лет сто.
– А вы сколько жить собираетесь?
– Монастырь строим, пан Доминик…
– Скажите спасибо, что граф Чишкевич, католик, дал денег на монастырь схизматиков. Сколько дал, столько и дал, – с хитроватой усмешкой ответил Доминик и прикрикнул: – Что стоите? Работайте!
Однако каменщики не подчинились, и Доминик, насупившись, подошел ближе. Трое молодых мастеровых, двое уже возмужавших, с усами, и самый юный угрюмо стояли, заслонив своими спинами нишу. Доминик бесцеремонно раздвинул их и заглянул за невысокую кирпичную перегородку.
– Что это?
Он попытался достать сверток рукой, но седобородый глава артели бесцеремонно оттеснил любопытного в сторону.
– Не трогай! Это дочка моя, Ульяна. Хороним.
Доминик возмущенно сверкнул глазами и вдруг захохотал.
– Ты… Ты хоронишь свою дочь в стене храма? Как графиню? На кладбище места не нашлось?
– Не нашлось, – угрюмо ответил седобородый. – Поп не разрешил.
– Самоубийца? – сощурился Доминик.
– От любви умерла. Вместе с женихом. Родители его не хотели, чтобы он ее брал, они богатые, поэтому сказали, что ведьма… Она не ведьма! Она моя дочка. И раз попы не захотели над ней один раз помолиться, будут молиться теперь каждый день!
Доминик снова хохотнул, но, поймав взгляд седобородого, утих.
– Вот будет храм у схизматиков! Рассказать кому…
Он двинулся к выходу. Но седобородый преградил ему дорогу.
– Пусти! – возмутился Доминик.
– Побожись, что никому не скажешь.
– Да ты!.. Ты, хлоп, смеешь мне?…
Но седобородый остался на месте. Трое других каменщиков подошли и встали рядом. Один как бы невзначай прихватил по пути из корыта, где мешали раствор, лопату.
– Божись! – сердито сказал седобородый. – Помолись по-вашему. И крест целуй!
Доминик затравленно оглянулся по сторонам, затем бросил взгляд на незакрытую еще кирпичной кладкой нишу и перекрестился слева направо ладонью.
– Патер ностер… – забормотал тихо, затем вытащил из-под высокого воротника золотой крест на витой цепочке и коснулся его губами.
– Все?
Седобородый молча освободил дорогу. У ворот новостройки Доминик обернулся. Четверо каменщиков мрачно смотрели на него.
– Тебя как зовут?
– Микифор Бабоед! – отозвался седобородый. – А это сыны мои: Микифор, Микита и Микола.
– Я запомню! – прошипел Доминик и шмыгнул в проем…
– Аким! Аким!…
Я вскочил. Дуня стояла перед кроватью, глядя на меня встревоженными глазами.
– Там пришли…
Я посмотрел ей через плечо. На пороге веранды стоял невысокий крепкого сложения мужчина. Круглое лицо, чуть тронутые сединой красивые волнистые волосы, маленькая бородка… Он бросил сумку, которую держал в руке, на пол и шагнул ближе.
– Меня зовут Кузьма Телюк, – сказал он звучным голосом. – Нашел вот.. – и добавил, кусая губы: – Ну что, наломали дров?..
- Предыдущая
- 32/43
- Следующая
